Ставка на усиление неолиберальной составляющей социально-экономического курса?

Неолиберальным компрадорским духом был пропитан разрабатываемый в  2011 – 2012 гг. экспертами РАНХиГС и ВШЭ документ, известный как «Стратегия 2020». Действующий президент РФ В.В. Путин пояснил необходимость внесения корректировок в концепцию, утверждённую в 2008 году, изменениями, вызванными финансовым кризисом. Ознакомление с её текстом не оставляет в этом каких-либо сомнений. Какие цели были зафиксированы в «Стратегии 2020»? «Сокращение государственного и монопольного секторов экономики»; «создание благоприятных условий и преференций для прямых иностранных инвестиций, в том числе за счёт создания агентств по привлечению инвестиций»; «уточнение функций и ограничение масштабов прямого и косвенного присутствия государства в экономике в качестве экономического агента»; «выравнивание внутренних и мировых цен на энергоносители путём поэтапной отмены экспортной пошлины на нефть и нефтепродукты»; «для запуска процессов модернизации отечественной нефтепереработки, повышения глубины переработки, уровня конкуренции внутри страны и, как следствие, снижения цены на нефтепродукты для конечных потребителей необходимо в первую очередь открыть рынок для иностранных производителей бензина. После отмены экспортной пошлины на нефть и нефтепродукты вводится нулевая импортная пошлина на нефтепродукты».

Общеизвестно, что без национализации стратегически важных отраслей экономики, без воссоздания системы государственного планирования развития народнохозяйственного комплекса, без введения прогрессивной шкалы подоходного налогообложения невозможно добиться ни остановки утечки капиталов за границу, ни устойчивого развития России, ни её избавления от диктата иностранного капитала. В результате огромные денежные суммы, необходимые для финансирования социальных программ, инфраструктурных проектов, реального сектора экономики, проплывут мимо государственного бюджета, продолжив оседать на офшорных счетах олигархов. Постепенный захват ключевых отраслей производства и банковской сферы зарубежным бизнесом перечеркнёт возможность выхода нашей экономики на траекторию устойчивого роста, нанесёт урон национальной безопасности Российской Федерации. Как следствие, львиная доля национального дохода будет присваиваться узкой кучкой зарубежных и российских капиталистов. Вполне понятно, что при подобном положении вещей социальная сфера и национальная экономика не дополучат значительную часть денег, необходимых для обеспечения индустриального и инновационного рывка России, для повышения благосостояния народа, для преодоления социально-демографического кризиса. Поэтому бессмысленно при проведении данной политики рассчитывать на повышение зарплат и пенсий, на снижение уровня бедности и социального неравенства, на улучшение состояния образования, здравоохранения, на активное строительство доступного жилья.

Воплощение в жизнь программных положений «Стратегии 2020», предусматривавших продолжение приватизации, снижение регулирующей роли государства в экономике, полное устранение барьеров для иностранного капитала, приведёт лишь к усугублению периферийного положения России, к обострению социальных проблем.

Экс-советник президента РФ по вопросам экономической политики о «Стратегии 2020»

Одновременно следует отметить, что даже часть буржуазных экономистов и аналитиков подчёркивали нежизнеспособный, разрушительный и компрадорский характер «Стратегии 2020». Они подробно рассказали о всех изъянах рассматриваемого нами документа. В этой связи следует уделить внимание статье С.Ю. Глазьева ««Стратегия 2020» — антимодернизационный документ», опубликованной во 2-ом номере «Российского экономического журнала» в 2012 году.  Он выделил ряд программных положений, реализация которых чревата непредсказуемыми последствиями:

«Очевидны недооценка роли государства в стимулировании инновационной и инвестиционной активности и соответствующая ставка на стихийное развёртывание творческой активности граждан в рамках механизмов рыночной самоорганизации. Утверждая, что «выбор приоритетов промышленной политики должен осуществляться самим бизнесом – в рамках реализуемых им инвестиционных проектов», разработчики «Стратегии 2020…» не учитывают не объективной сложности этого выбора в условиях глобального экономического кризиса, ни нынешнего состояния российской деловой среды с присущими ей краткосрочными ориентирами и доминированием спекулятивной активности в ущерб созидательной. В этих условиях для успешного развития производства бизнес нуждается в помощи со стороны государства при освоении новых технологических траекторий развития».

«Сведение в докладе «центральной задачи» экономической политики к балансировке спроса и предложения при игнорировании сложных механизмов развития и императивов структурной перестройки экономики тождественно выхолащиванию содержания макроэкономической политики до упрощённых рецептов монетаристской догматики. Почему, спрашивается, отсутствуют содержательные меры политики развития, включая её научно-технологическую, структурную, институциональную, производственную составляющие?»

«В очередной раз воспроизводится ложный тезис о снижении инфляции в качестве достаточного условия появления «длинных денег» и подъёма инвестиционной активности. И хотя при этом формально правильно ставится задача повышения роли внутренних факторов в регулировании денежного предложения (и снижения роли валютного рынка), ее решение и переход к новому механизму денежного предложения с ростом роли процентной ставки ошибочно увязывается с достижением устойчиво положительной ставки рефинансирования. Опыт денежной политики развитых стран свидетельствует: в периоды структурных кризисов государство стимулирует экономическую активность, длительно удерживая ставку рефинансирования отрицательной в реальном выражении. Элементарно недостоверно утверждение относительно повышения процентных ставок денежными властями развитых стран в условиях продолжающейся депрессии».

«Предлагаемый в докладе возврат к политике административного количественного ограничения денежного предложения исключает декларируемый в документе переход к новой модели роста. Упомянутое утверждение, в соответствии с которым продолжительность периода замедления роста при агрессивной антиинфляционной монетарной политике не превысит года – полутора лет, опровергается опытом подобной политики, проводившейся в 1990-ые годы в России и других постсоциалистических государствах. Следствиями ее повторения наверняка станут возобновление падения производства и усиление тенденций деградации обрабатывающей промышленности, закрепление сырьевой структуры российской экономики, консервация низкого уровня инвестиционной и инновационной активности».

«На сохранение сырьевой ориентации экономики прямо нацелены рекомендуемые меры налогово-бюджетной политики. Так, авторы доклада сами пишут, что снижение экспортных пошлин «позволит высвободить дополнительные ресурсы нефти для экспорта», причем произойдёт это на основе сокращения внутреннего спроса в результате дальнейшего свертывания производства обрабатывающей промышленности вследствие роста цен на энергоносители. «Отказ от большинства прямых субсидий экономике, пересмотр ФЦП, сокращение прямых бюджетных субсидий и расходов на ЖКХ» спровоцирует снижение конкурентоспособности отечественного производства и падение инвестиционной активности. В том же направлении будет действовать предлагаемый в докладе алгоритм стерилизации нефтегазовых доходов бюджета с возникновением искусственного дефицита, который «финансируется за счет чистых заимствований федерального бюджета». При таком подходе обнаруживающийся в документе тезис, согласно которому ресурсы, необходимые для реализации мер по поддержке инвестиционной и инновационной активности посредством институтов развития, следует изыскать за счет выделяемых бюджетных средств на поддержку экономики, означает практическое прекращение их финансирования».

На основании перечисленного С.Ю. Глазьев утверждал, что «в случае реализации этой концепции следует ожидать продолжения уже устойчиво определившихся тенденций деиндустриализации народного хозяйства и деградации его научно-технического потенциала, нарастающего технологического отставания России и закрепления ее положения в мировом разделении труда в качестве поставщика сырья с утратой возможностей самостоятельного развития».

«Деловая пресса» о несостоятельности компрадорского неолиберального курса

В свою очередь, редакторский коллектив журнала «Эксперт» дважды – в 2011 и в 2013 гг., проанализировав конкретные положения «Стратегии 2020», доказал её тупиковый характер. В этой связи целесообразно обратить внимание на содержание статьи «Не хватает класса», опубликованной в одном из августовских номеров журнала за 2011 год:

«Жесткий бюджет

Бескомпромиссная борьба с инфляцией традиционно для российских интеллектуальных кругов предполагает жесткий государственный бюджет, никаких дефицитов. Провозглашен этот тезис и в разбираемом документе. (В компромиссном сценарии бюджетной политики авторы все же осмеливаются на поддержание небольшого дефицита в размере 2,5% ВВП.) Однако есть один забавный элемент. Для большей убедительности связки «низкая инфляция — низкие процентные ставки» авторы приводят данные по экономике США 1980-х годов, знаменитой «рейганомике». Эти данные показывают, что инфляция может довольно быстро снизиться до приемлемого уровня года за два, при этом рост производства ускоряется. Но в той же таблице, где приведены эти убедительные данные, есть еще одна строка (по недосмотру, что ли, там оказавшаяся) — дефицит государственного бюджета США. Так вот, в период разгона экономики, в 1983-1986 годах, дефицит американского госбюджета составлял порядка 5% ВВП! Этот безобразный с точки зрения доминирующей российской экономической мысли дефицит безусловно был одним из важнейших факторов разгона американской экономики. Заметим, что позднее — когда появилась возможность, экономика была сильна — дефицит госбюджета был снижен, а какое-то время даже наблюдался профицит. Однако важно помнить о самом пафосе американского подхода к управлению экономикой: главная цель — экономический рост, остальное — факторы, которые надо использовать в зависимости от конкретной ситуации. И если для роста нужны значительные государственные расходы, надо на них идти независимо от разнообразных экономических теорий.

Следующий аспект — обменный курс. Естественно, при нынешнем положительном торговом балансе курс рубля, будучи отпущенным на свободу, начнет расти. Авторы в соответствующей таблице приводят свои расчеты курса рубля — он у них растет, но не сильно, так, чтобы никого не напугать. Здесь спорить не станем, своих надежных расчетов не имеем, но все же укажем на риски сильного роста курса рубля, такого сильного, который заметно скажется на состоянии российских производителей. К сожалению, стратегия вообще не рассматривает проблему влияния повышенного курса рубля на конкурентоспособность внутреннего производства. Между тем это игнорирование вступает в противоречие с одной из главных посылок документа — о негативном влиянии так называемой голландской болезни. У нас любят порассуждать в том духе, что большой приток денег от сырьевой торговли расслабляет руководство и элиту страны, реформами никто не занимается и т. д. и т. п. Если отойти от этой несколько лирической трактовки «голландской болезни» (а такая картина наблюдается не так уж часто, есть много и противоположных примеров, вспомним Норвегию) и обратиться к реальным проблемам, то выяснится, что важнейший фактор «голландской болезни» — завышенный курс национальной валюты, как раз вследствие большого притока денег из-за границы. Слабо развитые производительные силы подобных стран подвергаются дополнительному давлению и попросту не успевают стать конкурентоспособными. Недаром важнейший пункт экономической борьбы между США и Китаем — американское требование поднять курс юаня, а еще лучше сделать его свободным.

Процентные ставки. Утверждается, что низкая склонность российских граждан к сбережению определяется отрицательной реальной ставкой по депозитам — инфляция выше номинальной ставки, а, если ставка станет положительной, население начнет сберегать. И приведены цифры: когда инфляция достигнет 4,5%, депозитная ставка будет 5,5%, население каким-то нюхом почует эту разницу в процент, поймет, что теперь оно не будет терять в банках деньги, и валом туда побежит. Весьма наивное рассуждение. Во-первых, даже в развитых странах реальные ставки по депозитам большую часть времени скорее отрицательные, но население все равно держит деньги в банках. Достичь заметной позитивной доходности можно с помощью куда более изощренных финансовых инструментов, чем простой депозит. Во-вторых, хранить деньги можно ведь не только в рублях, а, например, в евро или долларах, к тому же в «дочках» западных банков. В-третьих, склонность к сбережению в огромной степени зависит от доминирующего образа жизни. До кризиса 2008 года в России наблюдался потребительский бум, когда поведенческий вектор был развернут не в сторону накопления, а в сторону потребления, иногда безответственного — если не было денег, то брались кредиты, причем часто необоснованные с точки зрения бюджета семьи. Впрочем, то же самое наблюдается, например, в США, причем не годы, как у нас, а уже десятилетия. Кризис повернул многих лицом к реальности, уровень накопления в России стал расти, он стал расти в кризис (!), на фоне снижающихся доходов и высокой инфляции.

Если говорить о проблеме длинных денег, которых у нас действительно не хватает, то искать ее решение надо не в скудных накоплениях в большинстве своем бедного населения. Сегодня создать длинные деньги в значительном объеме может только государство за счет активного выпуска государственных ценных бумаг и налаживания их ликвидного рынка при активном участии госбанков».

«Импортные деньги, как сапоги, — лучше

Инвестиции. Естественно, вопрос процентных ставок обсуждается в документе в связи с инвестициями: ниже ставки — доступнее капитал. Но любопытно, что в разделе стратегии об инвестициях акцент сделан на прямых иностранных инвестициях (ПИИ). Сказано, что до кризиса 2008 года доля ПИИ во всех инвестициях в российскую экономику составляла 20%, а в кризис упала до 10%. Отсюда необходимость надлежащих институциональных изменений, призванных помочь иностранным инвестициям. Но помилуйте, а как же отечественные инвестиции, составляющие четыре пятых всех инвестиций? Почему об иностранных инвесторах следует заботиться в первую очередь? Чем наши хуже? По-видимому, здесь сказывается все то же пренебрежение реальностью, непонимание и недооценка авторами стратегии конструктивной мощности российского бизнеса. Не зная его и не понимая, они в него не верят. Это очень серьезная идеологическая ошибка: построить экономическое процветание, опираясь преимущественно на иностранный капитал и иностранные компетенции, невозможно. Это не означает, что надо пренебречь иностранным капиталом или, тем более, выбрать политику изоляции. Конечно нет. Чем больше капитала, особенно высокотехнологичного, будет приходить в страну, тем лучше. Но задавать тон экономического развития должны отечественные игроки. Это верно для любой страны — России, Германии, Китая или Сингапура.

Эта же слепота в отношении собственного хозяйства сказывается при анализе государственного бюджета, его доходов. Как водится, основной расчет крутится вокруг фактора, абсолютно не зависящего ни от авторов стратегии, ни от руководства страны, ни даже, похоже, уже и от «американских империалистов», — вокруг цен на нефть. Какую цену в бюджет заложим, такой доход и получим. Действительно, доходы госбюджета в большой степени зависят от нефтяных цен. Но мы не можем на них повлиять, они не являются объектом нашего управления. А чем управлять? Авторы традиционны: акцизы на алкоголь, табак и бензин. Почему-то простая мысль, что кроме нефти, газа и водки в России еще есть огромная экономика, которая потенциально может вырасти в разы и которой, в отличие от цен на нефть, можно как-то управлять, остается вне документа. Особенно обиден такой подход в отношении быстро растущего среднего бизнеса, так называемых компаний-«газелей», которыми «Эксперт» особо занимается уже несколько лет. Напомним, что в последнем предкризисном, 2007-м, году в России было около 600 средних компаний (с выручкой от нескольких сотен миллионов до нескольких миллиардов рублей в год), которые росли не менее пяти лет со скоростью более 30% в год! Даже в разгар кризиса, в 2009 году, таких компаний оставалось около 120. Вот он, один из энергичных субъектов развития. Напомним, что на средние компании обратил внимание Владимир Путин, создав для их поддержки специальный институт — Агентство стратегических инициатив. (Вот, кстати, и институт, но вот и субъект.)

Наконец, о самой постановке вопроса — регулировать обменный курс или подавлять инфляцию. Она неверна по сути. Центральные банки всех ведущих стран мира, а также Европейский центральный банк в своих руководящих документах, уставах, законах, ставят три задачи: поддержание низкой инфляции, поддержание стабильности национальной валюты и содействие экономическому росту. Самоустранение денежных властей и центрального банка от решения задачи содействия росту по меньшей мере безответственно. Но, как мы видим, именно такой упрощенный, гиперболизированный институциональный подход доминирует в разбираемом документе».

«Гудбай, промышленность?

Безусловно знаковым является отсутствие в документе, претендующем на долгосрочную стратегию развития страны, специальной главы, посвященной видению и задачам развития национальной промышленности. На четырехстах с лишним страницах доклада нет ни одного упоминания о государственной промышленной политике. В прекрасном постиндустриальном мире, в котором живут авторы стратегии, о промышленности уже и заговаривать неприлично. Зачем? Ведь она восстановится и разовьется сама собой, вместе «с улучшением делового климата, повышением инвестиционной привлекательности страны, развитием конкурентной среды…». Между тем есть прямая связь между уровнем промышленного развития страны и ее социальным самочувствием, резкое улучшение которого провозглашается ведущей целью стратегии. «Мы живем в постиндустриальную эпоху, когда двигателями экономического роста стали информационные технологии, биотехнологии и услуги с высокой добавленной стоимостью. Но именно благодаря традиционному производству формируется средний класс. В отсутствие развитой производственной сферы общества демонстрируют резкое расслоение на бедных и богатых и рост социальной напряженности. В конце концов, промышленность — это основа жизнеспособной демократии». Мы цитируем здесь не студента-маргинала, а уважаемого гарвардского профессора, одного из ведущих специалистов по экономике развития Дэни Родрика.

Постиндустриальная экономика вовсе не значит деиндустриальная. Растущий как на дрожжах сектор услуг и отраслей, не связанных с разного рода физической обработкой предметов и изготовлением из них полезных вещей, базируется в развитых странах на колоссальном промышленном фундаменте. Возьмем для примера США. Занимая лишь 13 с небольшим процентов в ВВП, американская обрабатывающая промышленность создает добавленной стоимости на 1,76 трлн долларов в год — это почти пятая часть мировой обработки, или 5,8 тыс. долларов на душу населения (см. таблицу). Россия же, занимая 9-ю строчку в мире по абсолютному объему продукции обрабатывающих отраслей, по душевому показателю отстает от США более чем в четыре раза, а от лидеров в шесть-восемь раз. Наша промышленность слабее, чем в Турции или Греции — странах, никогда не славившихся своими промышленными традициями.

Сегодня мы строим в год автодорог столько, сколько Китай за две-три недели. За последние двадцать лет не построено ни одной крупной железнодорожной магистрали. Без целенаправленных усилий по новой индустриализации страны, без реконструкции и развития ее базовой инфраструктуры, прежде всего энергетической и транспортной, надеяться на превращение России в процветающую державу просто наивно.»

«Внутренний рынок: крепкий тыл, а не досадный довесок

Крайне путано и невнятно обозначены драйверы провозглашаемой модели экономического роста. С одной стороны, колоссальный размер внутреннего рынка (8-е место в мире) указан как положительный фактор долгосрочного экономического роста. С другой стороны, читаем: «К общим условиям успеха… относится ориентация на внешний спрос, открытость экономики… Неразвитый и ограниченный внутренний рынок не создает достаточных условий для проявления рыночных стимулов и поиска потенциально сильных сторон экономики». Согласитесь, довольно странная разноголосица, причем в одной из принципиальнейших «развилок» экономической политики.

Что касается наших собственных предпочтений, то они однозначны. Долгосрочный, устойчивый и быстрый рост возможен только в процессе обустройства собственной страны, то есть с приоритетной ставкой на развитие внутреннего рынка. Это вовсе не означает закрытости экономики. Во-первых, имея долю экспорта в ВВП порядка 30 %, непросто глупо, а даже физически трудно закрыться. Во-вторых, быстрый рост, реиндустриализация страны, не говоря уже о переводе экономики на инновационные рельсы, невозможны без систематического заимствования иностранных технологий, компетенций и их носителей. В-третьих, только имея «крепкий тыл» в виде развитого, разветвленного, конкурентного, требовательного внутреннего рынка, можно успешно отвоевывать позиции на международном несырьевом рынке. Поэтому неудивительно, что у крупнейших мировых экспортеров (единственное исключение — Германия) экспортная квота существенно меньше, чем у России (по итогам 2010 года доля экспорта в ВВП у США составила менее 9%, у Японии — 14%, у Китая — 27%). Съездите в Японию, посмотрите, там все японское — от ластиков, авторучек и презервативов до бульдозеров, лифтов, локомотивов и сложнейших станков».

«Проигрышная ставка

Основная логика демографического раздела стратегии такова: поскольку стариков у нас все больше, а желающих работать все меньше, то без иммигрантов не обойтись, а с ними у нас и экономика станет больше, а чем больше — тем лучше. Соответственно, надо привлекать много иммигрантов и максимально облегчить условия их натурализации. В числе конкретных предложений — полная отмена системы квотирования импорта рук и мозгов, расширение гуманитарной иммиграции и т. п.

Массовая иммиграция в стратегии рассматривается как явление исключительно положительное. Почему в России идет депопуляция? Кто к нам приезжал раньше и кто будет приезжать теперь? Насколько успешной может быть адаптация будущих иммигрантов? Наконец, каковы негативные и долгосрочные последствия их массового притока, есть ли альтернативные пути развития? Увы, все эти «мелочи» в концептуальном документе даже не упоминаются. Хотя, как кажется, жизнь просто кричит о том, чтобы поискать ответы на эти вопросы.

Приток культурно близких сограждан из республик бывшего СССР уже иссяк, и теперь к нам приезжают в основном мигранты, многие из которых, как отмечается в стратегии, даже не знают русского языка. Рискнем предположить, что в перспективе возрастет нетрудовая иммиграция, связанная с воссоединением семей.

«Масштабный приток мигрантов повысил спрос на жилищное строительство, обеспечил торможение роста цен в секторах, где заняты мигранты», — делают концептуальный вывод авторы работы. Но экономической аксиомой является то, что иммиграция ведет к росту доходов корпораций и снижает доходы основной массы жителей, то есть наемных работников. Последний показатель у нас пока очень далек от уровня развитых стран.

Общим местом стало утверждение, что иммигранты закрывают такие трудовые ниши, какие коренное население закрыть не в состоянии. Сравнительный анализ российских и зарубежных зарплат показывает, что в низкоквалифицированном сегменте зарплаты у нас значительно отстают от западных, в то время как не хватает квалифицированных технических специалистов, опытных менеджеров среднего и высшего звена, которые в России получают едва ли не больше, чем в Европе. Никакого отношения к этим нишам нынешний иммиграционный поток не имеет. И вовсе надуманным выглядит тезис о «лености» коренных россиян, не готовых работать за маленькую зарплату.

Иммигранты выделяются вовсе не своей уникальной способностью закрывать «»плохие» рабочие места… с тяжелыми условиями труда…», а тем, что они готовы жить в нечеловеческих по меркам коренных жителей условиях, вдесятером в одной комнате, без медицинского обслуживания и перспектив на нормальную пенсию.

Все сказанное вовсе не значит, что нашему рынку труда не присущи проблемы низкой мобильности, недостаточной гибкости, дефицита в определенных нишах, трудовой дисциплины на фоне алкоголизма и т. п. Но, может быть, целесообразнее искать стимулы для их самостоятельного решения вместо тиражирования мифа о том, что, дескать, без иммигрантов Россию и другие развитые страны ждут горы мусора на улицах и пустые полки магазинов?»

«В тесноте и в обиде

Жилищный раздел «Стратегии-2020» кишит модными словечками. Тут и «пространственное развитие», и «пространственная соразмерность», и «городская эстетика». В этой привлекательной и современной упаковке — революционные предложения. По мнению авторов, государству надо отказаться от прежней стратегии интенсивного наращивания объемов жилищного строительства. Вместо этого следует заняться повышением качества городской среды.

Фактически авторы «Стратегии-2020» выдвинули государству ультиматум: либо интенсивное жилищное строительство, либо сбалансированное развитие территорий. От стройки в заявленных ранее масштабах предложено отказаться из-за риска возникновения опасных дисбалансов. Аргументы состоят в том, что, во-первых, интенсивное наращивание ввода жилья создаст угрозу затоваривания рынка с последующим схлопыванием инвестиций в строительство. Во-вторых, заданная планка ввода жилья не обеспечена спросом. Разработчики стратегии выяснили, что по количеству жилищ в расчете на одно домохозяйство наша страна не уступает развитым странам, при этом увеличения количества домохозяйств не прогнозируется. Удивительно лукавый аргумент! Неужели специалистам по жилищной политике неизвестно, что, по некоторым оценкам, до 15% нынешних российских домохозяйств являются искусственными — то есть вынужденными жить под одной крышей разными, пусть часто и родственными, семьями, и как раз из-за дефицита жилья. В-третьих, в связи с активной и не всегда оправданной комплексной застройкой свободных территорий на окраинах некоторых мегаполисов возникают предпосылки для размножения депрессивных районов внутри городов.

Предлагается резко снизить целевые показатели ввода жилья (почти на треть), пересмотреть жилищные стандарты (на первое место выдвигается не площадь и количество жилищ, а количество комнат), передать значительный объем полномочий на муниципальный уровень, осторожно развивать ипотеку (балансируя между доступностью займов и жестким контролем за рисками).

Столь резкий разворот и ультимативная «развилка» выглядят как минимум странно. Особенно на фоне плачевного состояния большинства российских городов, многие из которых надо отстраивать заново, низкой скорости обновления жилого фонда, значительная часть которого вот-вот рухнет. Шесть лет назад разработчики жилищного проекта сделали ставку на ипотеку, проигнорировав альтернативные форматы (арендное жилье, кооперативы). Авторы стратегии предлагают еще более перекошенную модель. Хорошо известно, что базовыми элементами жилищной политики во многих странах мира считаются госинвестиции в инфраструктурное развитие территорий и госзаказ, активное строительство арендного или кооперативного жилья, мощная законодательная база, стимулирующая развитие коммерческих форматов застройки. Но в данном документе термин «господдержка» возникает лишь однажды — в разделе, посвященном ипотечному кредитованию, да и то в контексте нежелательности бюджетных вливаний.

Жилищная политика в нашей стране с 2005 года опирается исключительно на ипотечное кредитование. Предполагалось, что ипотека обеспечит взрывной рост жилищного строительства (90 млн кв. м к 2015 году), а доля семей, способных купить жилье в кредит на рыночных условиях, возрастет сама собой. Однако никакого прогресса в жилищной сфере не произошло. Жилищный проект забуксовал. В этом отношении от авторов стратегии многие ждали новаторских прорывных решений, которые позволили бы вывести жилищный сектор из тупика. К сожалению, эти надежды не оправдались.

Взять, к примеру, строительство арендного жилья. Авторы стратегии только заикнулись о необходимости разработки механизмов кредитования юрлиц, желающих строить арендное жилье. Между тем Федеральное ипотечное агентство уже предлагает ипотечные кредиты на строительство доходных домов. То есть уже формируется спрос не на абстрактные стратегии, а на механизмы встраивания реальных проектов в законодательные, административные, инфраструктурные конструкции.

Выдвинутые в «Стратегии-2020» идеи невозможно обсуждать всерьез. Это не более чем курсовая работа на заданную тему, торопливо скроенная из случайных предложений. Совершенно непонятно, почему нельзя строить много, но вдумчиво? Почему интенсивное жилищное строительство, от которого напрямую зависит экономический рост страны и благополучие ее граждан, невозможно сочетать с градостроительным прогрессом?»

«Самоубийственная реформа школы

Глава «Новая школа» открывается утверждением, что качество человеческого капитала (дети и подростки) — основной ресурс для ответа на вызовы эпохи и что в условиях снижения численности населения этот ресурс требует особой заботы. Это странно для документа, объявляемого авторами «новой социальной политикой», то есть политикой, нацеленной на удовлетворение запросов человека. В мировой практике постановки стратегических целей человек давно уже не рассматривается как ресурс — наоборот, все долгосрочные планы инновационного развития имеют целью создание условий для его достойной жизни. Даже в Китае цели «Стратегии 2006-2020» сформулированы как «ориентированная на людей экономика, гармоничное общество и инновационная нация».

Впрочем, примечательнейшей чертой главы представляется не извив заявленного в ней целеполагания, а то, что про школьное образование здесь пишут те самые люди, которые все последние десять лет его реформируют, — центральным смыслом главы стала апология проводимой реформы. Так, авторы не сомневаются, что снижение места России в международных рейтингах качества образования объясняется недореформированностью школы, а не качеством преобразований. Они упоминают об «усталости» школьной системы от нарастающего бюрократического контроля и вала бесконечных перемен, но не видят в этой усталости плода своих усилий. Больше того, они прямо пишут: «Со стороны педагогического сообщества растет недоверие к реализуемым реформам, что приводит, с одной стороны, к их имитации, с другой — к скрытому, а нередко и явному сопротивлению». Однако они не пытаются проанализировать причины такого отношения педагогической общественности к реформам, а сводят проблему к необходимости «использовать новые «драйверы» реформ», то есть, попросту говоря, эти самые реформы продавить.

Этим же объясняется крайняя искусственность выделения четырех сценариев развития событий. Казалось бы, если первые два («консервативный» и «стабилизационный») ведут к деградации или, по крайней мере, к ухудшению качества образования, какой смысл их рассматривать? Но смысл имеется. Сценарии различаются интенсивностью преобразований в одном и том же заранее выбранном направлении, а не характером перемен; вот нам на счет раз-два-три-четыре и объясняют, что единственно разумное решение — побыстрее сделать все, что советуют идеологи реформы, до последней запятой. Видимо, это и есть один из искомых новых драйверов.

А что они советуют? Да ничего нового — скажем, в начале года во время большого скандала вокруг злосчастных стандартов для старшей школы все это многократно проговаривалось. Вот, например: самое страшное, что может случиться с нашей школой, — это возврат к обсуждению содержания образования и к сомнениям относительно ФЗ-83 (это где про переход школ в автономные учреждения). Тогда — конец. Тогда — рост социальной напряженности, окончательное закрытие социальных лифтов, усиление «концентрации педагогических кадров пенсионного возраста» — и в итоге полная неадекватность школы задачам инновационного развития России. Самое же прекрасное, что может случиться с нашей школой, — это обеспечение вариативности образования, простирающееся до «индивидуализации образовательных траекторий». А для этого необходимо «обеспечение фактического равенства альтернативных форм образования» (выделено авторами); необходимо выйти за рамки формального образования — то есть, в сущности, отказаться от школы как ядра образовательных процессов. И вот тогда, когда наравне со школой, а то и вместо нее возникнет, например, новый тип учреждения — «интегрированное социальное учреждение, оказывающее многопрофильные услуги в сфере образования, культуры, спорта, социального обеспечения и здравоохранения», — тогда и социальный лифт будет, и социальный мир, и никчемных пенсионеров в школах поменяют, и будет полная адекватность инновационному развитию.

На наш взгляд, ни индивидуализация образовательных траекторий, ни отказ от центральной роли школ, как бы они ни были симпатичны авторам, в принципе не могут быть целью государственной образовательной политики: школа есть основной институт воспроизводства нации, а потому и ее единство, и единство как минимум ядра сообщаемых ею знаний суть национальное достояние высочайшей ценности.

Но можно и не забираться на такие высоты. Предлагаемый подход бесперспективен, например, вот по какой простой причине. Среди специалистов сложился консенсус: никакие перемены к лучшему в школе не произойдут, пока мы всерьез не вложимся — и финансово, и интеллектуально — в педагогическое образование. Консенсус сложился давно, но за все десять лет реформ в этом направлении не сделано ничего. И понятно почему: если вопрос о содержании школьного образования запрещен и усердно замещается разговорами о его вариативности — чему именно нужно с утроенной энергией учить будущих учителей? Креативности как таковой! Так никто пока не рассказал, как это делается.

Можно напомнить, что в первые годы советской власти тогдашним реформаторам школы наиболее привлекательными казались педагогические идеи американского философа и педагога Дьюи — они же фактически лежат в основе и современных реформ. У новой школы были свои преимущества: учеба значительно реже воспринималась как повинность, мышление школьников стало менее схематичным, новые педагогические подходы способствовали росту инициативности учащихся. Но оказалось, что знания, которые дает эта школа, недостаточны. Вот почему, когда в начале 1930-х советский режим переключился на конкретные задачи технической модернизации и образование становилось локомотивом развития, раннесоветская педагогика, делавшая ставку на самоорганизацию и спонтанное развитие личности, протекающие при участии учителя, уступала место «формирующей» педагогике, опирающейся на авторитет и дисциплину. Такую педагогику очень легко — и есть за что — критиковать, но пока, к сожалению, никто не доказал, в том числе пример американской школы, что ускоренная модернизация, какую нам обещают авторы стратегии, возможна с другой школой. Это подтверждают примеры современной японской и китайской школ, которые ближе к традиционной советской, чем к американской».

В статье Консенсус не достигнут», опубликованной в одном из июньских номеров журнала «Эксперт» за 2013 год, содержался подробный разбор базовых положений доктрины «вашингтонского консенсуса», легших в основу «Стратегии 2020». Авторы заметки составили следующую таблицу (её текстовая составляющая цитируется полностью):

Положения «Стратегии 2020»	Опровержение либеральных концепций документа
1. Альтернативы развития российской экономики: — инерционный сценарий, «старая модель» — развитие традиционных отраслей и внутреннего спроса; — «прогрессистский сценарий», «новая модель» — развитие инновационных отраслей и высокотехнологичного спроса. В этом же контексте всегда возникает понятие «постиндустриальное общество»	Поскольку жизнь требует индустриализации, в «нормальных» экономических дискуссиях эта индустриализация все время всплывает, но согласно логике ВК она противопоставляется модернизации, то есть инновационной перестройке хозяйства. На самом деле это ложная развилка. Хозяйственная система каждой страны представляет собой переплетение разных производственно-технологических укладов — от самых передовых до уже освоенных и даже затухающих. При этом рост совокупной эффективности хозяйства не есть результат развития лишь новейшего уклада. Для хозяйства не менее важно систематическое развитие и обновление «старых» производств. Вот что по этому поводу говорила профессор Карлота Перес на конференции «Эксперта» осенью 2012 года: «Ключевой вопрос текущей повестки дня: что производить? Мы имеем три альтернативы: отрасли текущего технологического уклада, то есть сектор ИКТ; отрасли будущей технологической волны (био-, нано-, «зеленые» технологии). И наконец, отрасли прежних технологических укладов — от услуг до сельского хозяйства. Какую же альтернативу предпочесть? Правильный ответ состоит в том, что вы должны выбрать все три возможности сразу. Вы должны делать все! Хотя и с разными целями, с различным ожидаемым влиянием на занятость и доходы. ИКТ обеспечивают базовую инфраструктуру и техническую поддержку всей экономики. Отрасли будущей волны гарантируют вашу независимость, самодостаточность в будущем. «Старые» отрасли представляют собой основной источник занятости. У вас огромный внутренний рынок. Не будьте глупцами, не делайте вид, что не замечаете его. Страна, претендующая на лидерство, не может специализироваться на двух или трех продвинутых отраслях или технологиях. Она должна занимать достойные позиции в широком круге отраслей». Еще одна ложная развилка — противопоставление постиндустриальных экономик индустриальным. Постиндустриальное общество вовсе не означает неиндустриальное — наоборот. Растущий сектор услуг и отраслей, не связанных с физическим изготовлением вещей, базируется в развитых странах на колоссальном промышленном фундаменте. Только имея крепкий тыл в виде диверсифицированного, интегрированного, масштабного внутреннего рынка, ориентированного преимущественно на товары отечественного производства, можно успешно отвоевывать позиции на международном несырьевом рынке. Поэтому не удивительно, что у крупнейших мировых экспортеров (единственное исключение — Германия) экспортная квота существенно меньше, чем у России (по итогам 2010 года доля экспорта в ВВП у США составила менее 9%, у Японии — 14%, у Китая — 27%, у России в прошлом году — 26%)
Главная финансовая дилемма: использовать доходы от экспорта сырья, которые, по логике консенсуса, можно направить только в спрос («продолжать транслировать рентные доходы в рост внутреннего спроса, подготавливая почву нового кризиса»)или направлять эти доходы в резервы («создавать контрциклические, стабилизирующие механизмы кредитно-денежной и бюджетной политики»)	Дилемма использования доходов «в спрос» или «в резервы» в принципе неверна. Доходы от экспорта сырья следует использовать для создания нового предложения, в том числе путем активизации кредитования частного сектора. Нужно создавать не резервы, а новые кредитные и инвестиционные ресурсы. Логика должна быть такая: есть доходы — создай из них ресурс (а не резерв). ВК пугает нас тем, что мы без резервов не переживем кризис. Но в случае кризиса в руках государства есть инструменты денежной эмиссии и займов, функционально эквивалентные, но значительно более эффективные по сравнению с инструментом формирования и использования резервов Министерства финансов. Резервы действительно способны купировать неблагоприятное воздействие кризиса. Но они имеют свойство быстро кончаться. К тому же в российском случае чистый финансовый результат их накопления вообще отрицательный — в последние годы Резервный фонд формируется за счет заимствований Минфина на внешнем и внутреннем рынках, при этом стоимость заимствований систематически превышает доходность от инвестирования средств фонда. Говоря более общо, финансовая система, базирующаяся на накопленных бюджетных резервах, характерна для вполне определенных стран: либо поддерживающих заниженный курс валюты (Китай), либо для стран — экспортеров углеводородов (Россия, Норвегия, монархии Персидского залива). Страны G7 придерживаются принципиально иной модели национальной финансовой системы. Она базируется на эмиссии валюты (в случае США, Японии, Великобритании и зоны евро) и госдолге (заимствованиях). Финансовым системам последнего типа не нужны резервы — они сами производят деньги. Поскольку наша экономика уже сейчас далеко не только сырьевая, а многоотраслевая, и движение от сырьевой к технологической ориентации так или иначе поддерживают все экономисты, у нас остро стоит вопрос об источнике длинных, инвестиционных денег в собственной финансовой системе. Ни резервы, ни иностранные инвестиции для нас не являются решением
Снижать инфляцию или не давать рублю укрепляться, чтобы не ограничивать экспортные доходы. Выбор — снижать инфляцию. «Одна из развилок состоит в том, принимаем ли мы в качестве приоритета снижение инфляции или стабильность обменного курса. Представляется, что выбор должен быть сделан в пользу первого варианта»	Контроль финансовых регуляторов над инфляцией при помощи любого набора мер, с одной стороны, и активность Центрального банка страны на валютном рынке не являются альтернативами, не находятся в противофазе, не мешают друг другу. Представление о них как о взаимоисключающих ложное. В данном случае проявляется лишь желание увести ЦБ с валютного рынка при усиливающемся рубле. Это мера порадует лишь иностранных финансовых спекулянтов, которые держат на нашем рынке короткие деньги и заинтересованы в укреплении рубля
Ориентация на рост внутреннего спроса бесперспективна. «В значительной степени исчерпаны возможности прежней модели роста экономики, опиравшейся на быстрое расширение внутреннего спроса»	Мягко говоря, это неправда. Даже если понимать под внутренним спросом только потребительский спрос, такого рода утверждение глубоко неверно. В России один из самых молодых в мире и растущий средний класс, который предъявляет расширяющийся спрос на товары и услуги, от электроники и одежды до автомобилей, от переоборудования жилья до его строительства. Но даже этот огромный спрос (которым, к сожалению, иностранные автоконцерны интересуются куда больше наших макроэкономистов) не сравнить с тем спросом, который формируется в России в сфере создания инфраструктуры, обновления промышленности, а также решения отдельных крупных стратегических задач. Ниже мы приводим краткий, не детализированный перечень того, из чего состоит наш спрос сегодня, причем все это необходимо нам в очень больших количествах и в значительной степени это либо нельзя импортировать в принципе, либо можно, но с существенными экспортно-импортными ограничениями в соответствии с так называемым Вассенаарским соглашением по контролю за экспортом обычных вооружений и высоких технологий, по которому мы уже получаем окорот при закупке, скажем, высокоточных станков То, что нельзя импортировать в принципе То, что в принципе можно импортировать, но необходимо и наличие собственного производства, а по ряду позиций — преимущественно собственного производства Автодороги, железные дороги, аэропорты Автомобили, локомотивы, вагоны, самолеты Жилье (частное, муниципальное, собственное и арендное) Офисная и складская недвижимость Строительная техника Бытовые товары широкого ассортимента Медицинские учреждения Сложное медицинское оборудование Объекты науки и образования Широкая номенклатура научного оборудования Промышленные объекты, заводы всех отраслей промышленности Продукция черной и цветной металлургии Горнодобывающая техника Буровые установки, включая буровые платформы Разнообразное промышленное оборудование (станки, прокатные станы, оборудование для химической промышленности и нефтепереработки)   Объекты электроэнергетики Электротурбины Продукция военного назначения самого широкого ассортимента Электроника гражданского и двойного назначения Космодромы, космические аппараты Бензин, дизельное топливо Возделанные сельскохозяйственные угодья, фермы Удобрения Комбайны, тракторы для сельского хозяйства   Таков ассортимент внутреннего спроса в России, помноженный на размер страны, ее обязательства перед своими гражданами и ее геополитические задачи и возможности. Следует также заметить: если сегодня и можно усмотреть потолок роста потребительского спроса, то рост промышленности и строительства приведут к тому, что потолок этот станет недосягаемо высоким
Целью является постиндустриальное общество. («…Переход к инновационной стадии экономического развития и создания соответствующей ей инфраструктуры постиндустриального общества». В его основе сервисные отрасли, ориентированные на развитие человеческого капитала: образование, медицина, информационные технологии, медиа, дизайн, «экономика впечатлений» и т. д. Повышение производительности без перехода к постиндустриальному обществу невозможно. «В инерционном сценарии, основанном на использовании старой модели роста, следует ожидать затухания темпов роста в силу замедления роста спроса и ограниченных возможностей повышения производительности или — в случае активного стимулирования спроса и кредитования — формирования нового пузыря, грозящего новым кризисом во второй половине 2010-х гг.».   Нужно создавать неблагоприятную деловую среду для неинновационных компаний. «Создание благоприятной среды для инновационных компаний, неблагоприятной — для неинновационных». «В инерционном сценарии инновационной политики продолжается приоритетная поддержка традиционных секторов предыдущей технологической волны (авиастроение, атомная энергетика и др.). В прогрессорском сценарии приоритетна поддержка секторов новой технологической волны и выхода на растущие рынки (новый хайтек, сфера услуг, « зеленый « рост и др.)»	Это, наверное, самый важный мем — о постиндустриальном обществе, в которое должна устремиться Россия. В тексте Программы этот мем употребляется 18 раз в самом разном контексте. Поэтому в Программе, полное название которой «Новая модель роста — новая социальная политика», нет ни одного раздела, посвященного развитию материального производства. Более того, авторы программы относят к «инерционному», то есть плохому сценарию политику продолжения «приоритетной поддержки традиционных секторов предыдущей технологической волны (авиастроение, атомная энергетика и др.)». А к прогрессорскому сценарию — «приоритетную поддержку секторов новой технологической волны и выхода на растущие рынки (новый хайтек, сфера услуг, «зеленый» рост и др.). Содействие инновациям в низкотехнологичных секторах. Содействие развитию нетехнологических инноваций. Технологические и нетехнологические инновации для повышения экономической эффективности и извлечения инновационной ренты (инновации для бизнеса). Социальные приоритеты — инновации в интересах общества, инклюзивные инновации. Функциональные приоритеты (инжиниринг, дизайн, трансфер технологий, сетевая кооперация, подготовка кадров)». Сразу возникает вопрос: если предлагается не развивать самые высокотехнологические отрасли (авиационную, атомную), то инжиниринг чего предлагается развивать, куда направлять трансфер технологий и для чего готовить кадры? И вдогонку второй вопрос: не является ли такого рода постановка проблемы роста просто оправданием уже произошедшей деиндустриализации России? Интуитивно ясно: что бы ни понимать под постиндустриальным обществом, оно не сможет существовать только за счет предполагаемых приоритетов. Ведь даже те, кто оказывает услуги, пользуются материальными предметами. Самые что ни на есть постиндустриальные страны — страны Европы и США — многое приобретают в Китае. Но оставляя за Китаем производство значительной части ширпотреба, они не отказываются от самостоятельного производства того же ширпотреба, а тем более разного рода сложных технических изделий — самолетов, атомный станций, автомобилей[?] В статье «Мы ничего не производим» («Эксперт» № 47 от 26 ноября 2012 г.) было показано, что «производство товаров в России на душу населения в десятки раз ниже, чем в любой развитой стране, зато мы лидеры по доле торговли в ВВП», то есть по услугам. И в этом смысле мы уже в постиндустриальном обществе. И «обогнали» даже передовые постиндустриальные страны. Можно ли в этих условиях поднять производительность труда в стране? Нельзя. Сегодня рост производительности труда связан с фронтальной модернизацией, то есть с резким ростом капиталовооруженности всей нашей индустрии. Не сделав этого, мы рискуем свалиться в доиндустриальное состояние. Как заявила вице-премьер Ольга Голодец, в России «48 млн человек работают в секторах, которые нам видны и понятны. Где и чем заняты все остальные, мы не понимаем». А тут и понимать нечего, это в значительной мере жители малых городов и сел, которые живут на подножном корму — собственными огородами, собирательством. То есть значительная часть России уже живет в доиндустриальном обществе. И мы еще договариваемся до того, что каким-то компаниям в России следует создавать «неблагоприятные условия» про причине их «неинновационности». Такого рода абсурдные предложения напоминают «лежачих полицейских» в некоторых российских городах, по которым и так-то непросто проехать. Мы еще будем кому-то искусственно ухудшать условия бизнеса? В то же время развитые страны демонстрируют совершенно иную позицию по отношению к промышленному развитию — в их лице мы имеем дело с лидерами индустриализма
Государство не должно определять приоритеты в экономике и дополнять (подменять) рынки. «В условиях быстрого изменения технологий государство в экономике должно заниматься не выбором фаворитных отраслей и компаний и поддержкой их ускоренного роста, а улучшением делового климата, повышением инвестиционной привлекательности страны, развитием конкурентной среды, выработкой и поддержанием правил игры для рынков. Этот подход не исключает создания государственных институтов развития. Однако их деятельность должна быть вписана в работу конкурентных рынков, а не подминать их под себя; содействовать рыночному перераспределению ресурсов, а не предлагать альтернативы такому распределению»	Нет ни одной развитой страны мира, где государство не участвовало бы самым активным образом, а попросту говоря — не вмешивалось бы в развитие экономики. Коль скоро приоритетом наших оппонентов — развитие наиболее высокотехнологичных секторов, рассмотрим в качестве примера, как управляется инновационное развитие в США. Упрощенно считают, что здесь, в стерильной, свободной от государства среде «конкурентных рынков», окруженные сонмом бизнес-ангелов, на средства частных венчурных фондов сами собой рождаются инновации. А что в действительности? В Белом доме есть отдел науки и технологий, который старается выработать стратегию развития инноваций. Крупнейшие государственные структуры, управляющие инновационным развитием США, — Национальный научный фонд (занимается финансированием фундаментальной науки, бюджет около 7 млрд долларов), Национальные институты здоровья (учреждение департамента здравоохранения США, включает в себя 27 подразделений, бюджет 35 млрд долларов), Пентагон (министерство обороны), Агентство перспективных оборонных исследовательских проектов (DARPA, от имени правительства занимается наиболее рискованными, радикальными проектами), IARPA (Агентство перспективных исследований в области разведки), ARPA-E (Агентство перспективных исследований в области энергетики), ARPA в сфере обеспечения безопасности на территории страны (Homeland Security ARPA). А также министерство энергетики, министерство торговли, управление экономического развития, управление малого бизнеса, NASA. Суммарные прямые государственные расходы на инновации достигают 60 млрд долларов. Министерства предоставляют гранты на проекты, которые представляют особый интерес для правительства. Кроме того, развитие инноваций происходит в рамках национальных исследовательских лабораторий, которые финансирует федеральное правительство. (По материалам исследования «Современные особенности развития национальных инновационных систем», проведенного на средства гранта, предоставленного в соответствии с распоряжением президента Российской Федерации от 08 мая 2010 года № 300-рп «Об обеспечении в 2010 году государственной поддержки некоммерческих неправительственных организаций, участвующих в развитии институтов гражданского общества»)
Неизбежно и даже желательно, чтобы реформы ущемляли как частные, так и широкие интересы путем бюджетных ограничений. «Вторая [предпочтительная] группа сценариев может быть названа сценариями жесткой реформы. Необходимые преобразования проводятся в условиях повышения жесткости бюджетных ограничений. Соответственно реформы затрагивают (на временной или постоянной основе) интересы тех или иных групп населения и тем более групп влияния, что порождает определенное социальное напряжение и сопротивление реформам. В условиях исчерпания источников экстенсивного роста за счет экспортных доходов вторая группа сценариев может быть скорее правилом, чем исключением для большинства секторов». «[При этом требуется] проведение блока реформ — пенсионной, военной, налоговой, реформы бюджетного сектора, образования, здравоохранения, науки, системы социальной поддержки населения, управления госсобственностью, естественных монополий»	Навязывание обществу непопулярных реформ — главная причина недемократических тенденций в постсоветской политике. «Демократия», «свободные выборы» и такие реформы просто несовместимы, поэтому разговор об этих понятиях в неолиберальной среде является чистейшим лицемерием либо прикрытием идей управляемой «элитной демократии» для своих. Разговоры о неизбежности реформ и, главное, жестких реформ, которые вызовут сопротивление граждан, идут уже более двадцати лет. Под эти разговоры еще в 1993 году был разогнан и расстрелян Верховный Совет, который будто бы мешал реформам, а главное, выражал интересы тех, кого реформы затрагивали. Эта родовая травма — привычка авторитарного проведения реформ — до сих пор преследует реформаторов. Именно тогда среди либеральных экономистов возник и миф о Пиночете, который будто бы провел успешные жесткие реформы, для чего ему пришлось прибегнуть к непопулярной политике и к репрессиям, чтобы остановить популистов, разрушающих экономику Чили. И будто бы после этого все разумные чилийцы ему благодарны, а либералы его должны любить. И никаких речей о демократии. Кредо наших реформаторов тогда, как известно, было «Вначале реформы — потом демократия». Правда, последующие события показали, что большинство европейских либералов Пиночета и пиночетизм на дух не переносят, поэтому вчерашние российские пиночетисты быстро перекрасились. Но и только. Как и раньше, при каждом удобном случае они вновь поют о жестких реформах. Но до сих пор не было реформ, которые можно было бы назвать удачными, за что ни возьмись — собственности, электроэнергетики, науки, образования, ЖКХ. Почему так? Вопрос о реформе секторов -энергетики, ЖКХ и проч. — уже давно должен быть выведен из политики. Это не политические , а хозяйственные вопросы. Эти реформы должны не менять отношения собственности, структуру власти и формировать социальные группы выигравших и проигравших, они должны повышать производительность секторов и их надежность для потребителей. Как? Ответ лежит в логике системного обновления капитала в отраслях, внедрение современного эффективного с точки зрения использования ресурсов капитала (который у нас у же есть или его нетрудно купить), сюда же стыкуются вопросы хотя бы среднесрочного финансирования таких проектов (в основном небюджетного). Очень важно, что при таком хозяйственном подходе выигрывают все группы и сразу, в нем при современном уровне технологий, инженерных и финансовых, вообще нет проигравших
Основной метод стимулирования строительства жилья — субсидирование ипотеки	Частный вопрос — но очень показательный. Он касается главного дефицита России — людям негде жить. Обойти этот пункт нельзя с политической точки зрения, но нам плевать на то, что, решая жилищную проблему, весь мир шел как минимум параллельно: ипотека и частное жилье и бурное развитие рынка арендного жилья. Правильный ответ на вопрос, как сделать так, чтобы всем было где жить, лежит сразу в трех плоскостях: облегчение долгосрочного кредитования строительного рынка, создание условий для финансирования рынка муниципального арендного жилья с последующей передачей его (этого жилья) в управление частным компаниям, и, куда же без нее, развитие ипотеки
Россия должны принять активное участие в «конкуренции развивающихся стран за инвестиции» . Это «реальный вызов десятилетия». Необходимо создавать преференции прямым иностранным инвестициям	Погоня за иностранными инвестициями, популярная с начала экономических реформ, сегодня уже довольна бессмысленна. Нашей стране они не нужны в той степени, в какой требуются странам, не имеющим положительного платежного баланса. Зачем нам иностранные инвестиции, когда мы в огромном количестве выводим за рубеж уже поступившие к нам деньги? России нужны не внешние инвесторы, а собственная финансовая система, на порядок более мощная, чем сейчас. Она-то и будет финансировать нашу экономику. В отличие от многих других государств Российская Федерация в принципе в состоянии создать у себя такую систему — если проводить соответствующую целенаправленную политику. В нее входит рост денежного предложения (вместо пропагандируемого сжатия), кратное расширение выпуска государственных ценных бумаг, докапитализация региональных банков за счет выкупа их облигация госбанками. Тем более нет необходимости создавать иностранным инвестициям какие-либо преференции по сравнению с режимом для резидентов. Зачастую «иностранные инвестиции» оказываются не более чем спекулятивным капиталом, раскачивающим национальные рынки. Пусть лучше они исчезнут совсем. Между тем именно интересам таких спекулянтов соответствуют многие неолиберальные мемы. На практике наиболее успешные российские частные компании сами становятся внешними инвесторами, причем на рынках развитых стран, покупая иностранные компании ради доступа к технологиям. Это не означает, что нам не нужны инвесторы. Но рассматривать внешних инвесторов как источник средств для развития российской экономики бесперспективно. Свою экономику нам предстоит развивать на собственные деньги
Благом является как можно более широкая и минимально контролируемая деятельность в национальной экономике ТНК иностранного происхождения.«Попытки закрыть внутренний рынок и технологическое пространство контрпродуктивны и обрекают Россию на устойчивое позиционирование в группе аутсайдеров инновационного процесса». «Следует активно привлекать в Россию транснациональных игроков на рынке инноваций, развивать механизмы сетевого взаимодействия».   Рекомендуемые механизмы привлечения зарубежных компаний включают в себя: — целевые льготы для брендовых технологических инвесторов в интересах обеспечения демонстрационного эффекта; — сокращение состава запрещенных к доступу иностранных инвесторов секторов/видов деятельности; — снятие барьеров для их участия в капитале российских компаний; — мягкое принуждение (стимулирование) к переносу научно-технологических и образовательных компетенций в Россию; — оперативное предоставление на льготных условиях земельных участков, производственных помещений; подключение к инфраструктуре.   Инновации нужно поощрять в тех бизнесах, которые интересны мировому рынку. «Поддержку инновационной активности в первоочередном порядке нужно направлять на те сектора, которые способны или уже участвуют в международной конкуренции и кооперации»	Предполагать, что транснациональные игроки придут в Россию развивать российскую экономику, было бы слишком наивно даже для наших неолибералов. Поэтому они сами же сообщают: «Поддержку инновационной активности (в словаре мемов это означает экономическую активность как таковую — «Эксперт « ) в первоочередном порядке нужно направлять на те сектора, которые способны или уже участвуют в международной конкуренции и кооперации». То есть давайте расширять площадки, которые обслуживают интересы ТНК в их борьбе за рынки, давайте помогать компаниям, которые будут участвовать во внутрифирменной кооперации этих ТНК, предоставлять им льготы, и к тому же на принципах «механизмов сетевого взаимодействия». То есть на уровне горизонтальных связей, минимизируя контроль со стороны государственных, научных учреждений или руководства крупных корпораций. Участие в такой «сети» означает, что российские производители промышленных или научных продуктов встраиваются на птичьих правах, в наименее благоприятном для себя и для страны качестве простейших элементов, в цепочки создания стоимости и технологические цепочки ТНК. И этому «новому экономическому порядку» надо еще создавать преференции?! Если кажется, что мы сгустили краски, то давайте вспомним, много ли примеров иного типа взаимодействия наших экономических субъектов или территорий с транснациональными корпорациями. Калужский автомобильный кластер, возможно, один из лучших примеров (схожая ситуация в Ленобласти). Он демонстрирует, что для установления более или менее равноправного сотрудничества потребовались не преференции, а барьеры на путях проникновения в страну иностранного капитала (минимальный размер инвестиций для получения льгот на ввоз комплектующих, чтобы они облагались по таможенным ставкам ниже, чем готовые автомобили, был определен в размере 250 млн долларов). Кроме того, все это стало возможно благодаря высокому обложению импорта готовой продукции — автомобилей, против которого вовсю выступали радетели «прав потребителей». В итоге эти права оказались соблюдены максимально благодаря не снижению пошлин, а напротив, протекционистским мерам. Потребители получили недорогие автомобили отечественной сборки. При этом надо заметить, что уровень локализации производства все еще не слишком высок, основные узлы и агрегаты завозятся в сборе. Говорить о том, что основная добавленная стоимость создается в России, нельзя. И это в одном из лучших примеров, когда правительство смогло выстроить реальную, достаточно сложную программу промышленной политики в отрасли. Что же мы получим в результате гипотетического «активного привлечения в Россию транснациональных игроков на рынке инноваций»? Примеры есть. «Технопарки», где вовсе не создаются отечественные стартапы, а идет беззастенчивая эксплуатация наших инженеров, выполняющих отдельные заказы крупных иностранных компаний. Переносить же сюда инжиниринговые центры те и не собираются. Лишь Сколково пытается переломить эту ситуацию, и по его опыту видно, насколько все еще не отработано. Рано, да и вообще не нужно говорить о «преференциях» для ТНК. Кстати, настойчивые разговоры о преимущественном развитии инноваций, конечно, не случайны и особенно понятны именно в данном контексте. У нас превосходный инженерный потенциал в ряде отраслей, прежде всего оборонных. И на него-то ТНК и нацелены. В целом ставка на иностранный капитал лишь закрепляет отсталость и, что немаловажно, бедность. Нам нужна кооперация с внешними игроками, но не с позиций зеленой улицы для них, а с позиций дороги с двусторонним движением и светофорным регулированием. Но эта ставка, включая свободу действий ТНК, является для Вашингтонского консенсуса ключевым пунктом
Власти Российской Федерации не должны проводить самостоятельную экономическую политику, наша стран слишком отсталая для этого. «В последние годы бюджетная политика все в большей степени следовала моделям, характерным для стран с нересурсной экономикой, где экономические власти способны за счет целенаправленных решений в области экономической политики влиять на объем и динамику доходов и расходов бюджета. Между тем фактор ресурсной зависимости накладывает жесткие бюджетные ограничения: значительная роль нефтегазового сектора приводит к тому, что поступления в бюджет оказываются подвержены непредсказуемым колебаниям»	Дискриминация нефти и газа, а также продукции металлургии, составляющих основу российского экспорта, стала совершенно привычной и не вызывающей сомнений. Дело представлено так, будто цены именно на эти товары, прежде всего на углеводороды, подвержены неким совершенно особым «конъюнктурным колебаниям», что делает крайне опасной так называемую ресурсную зависимость. Этим аргументом обусловливается необходимость введения специального «бюджетного правила», ограничивающего свободу экономических властей распоряжаться подконтрольной им частью доходов национальной экономики. Между тем реальная картина выглядит иначе. За последние 40 лет углеводороды на мировых рынках демонстрируют устойчивый рост цен, время от времени испытывая кратковременные спады с последующим восстановлением и еще большим ростом. В то же время иные товары, услуги и финансовые инструменты, которые играют важную роль в экономике развитых стран, подвергаются очень сильным колебаниям. Особенно это касается финансовых инструментов, колебания спроса на которые стали главным источником последнего кризиса. При этом американцы, которые зависимы именно от этого сегмента, не стали усиленно формировать резервы, а наоборот, упорно проводят политику «количественного смягчения». Хочется быть предельно корректными в полемике и в критике чужих идей. Но в данном случае приходится сказать, что потрясающая идея отказать властям собственной страны в праве осуществлять экономическую политику развития демонстрирует лишь глубокое убожество идейного багажа советников, которые раздают такие советы. Этот багаж очевидным образом состоит из тех же идей ВК, которые в целом ограничивают свободу действий правительств. Впрочем, тут имела место эволюция, которую наши неолибералы предпочли не заметить. О. Ананьев, Р. Ханткулов и Д. Шестаков обращают внимание, что в 2005 году «доклад Всемирного банка об уроках реформ обобщил споры на эту тему принципом «правительственные решения должны направляться и контролироваться, но не подменяться общими правилами»». Ну хоть так! Точнее, как бы не так[?] Мы-то с вами живем теперь в условиях «бюджетного правила», подменившего право экономических властей распоряжаться финансовыми ресурсами. Стремление переориентировать бюджет на развитие политическими мерами связаны не с волюнтаризмом и не с игнорированием макроэкономических законов, а с естественными потребностями хозяйства
Главная цель — снижение инфляции. «Главным приоритетом становится снижение инфляции до уровня ниже 5%». В связи с этим задача денежных властей — «ограничение денежного предложения до момента снижения инфляции до уровня не выше 5% в годовом исчислении»	Инфляция наряду с «сырьевым проклятьем» и недоразвитостью институтов образуют, по мнению либералов, «ось зла» российской экономики, которой объявляется война на уничтожение. Загадочным образом назначается порог инфляции в 5% годовых, по достижении которого начнутся макроэкономические чудеса — в экономике появятся длинные деньги, посыплются вниз процентные ставки по кредитам, сами собой активизируются частные инвестиции. Ради таких чудес можно и нужно пойти на жертвы. В инфляционном меме сосредоточено сразу несколько либеральных суеверий. Понятно, что высокая инфляция хуже низкой, но где порог, отделяющий первую от второй? В отличие от скорости света, температуры кипения воды при нормальном давлении и прочих физических констант экономические константы всегда относительны — они решительным образом зависят от обстоятельств места и времени. Для США 2010-х годов 5-процентная инфляция означала бы серьезное расстройство финансовой системы с негативными последствиями для роста, для Турции 1990-х 10-процентная инфляция устойчиво сочеталась с высокими темпами экономического роста и увеличивающейся глубиной финансовой системы. Почему Россия должна сейчас ориентироваться именно на 5-процентный потолок инфляции — абсолютно неясно. В прошлом году индекс потребительских цен составил 6% с небольшим, с учетом точности наших сегодняшних ценовых измерений разрыв с целевым 5-процентным потолком не принципиален. Стоит немного изменить состав потребительской корзины (или веса товаров/услуг-представителей) либо, что более корректно с содержательной точки зрения, перейти к индексу инфляции, учитывающему темпы удорожания не только потребительской продукции, но и товаров промежуточного спроса в промышленности (которые в части конкурентных с импортом производств дорожают медленнее ИПЦ), и мы получим заветные 5% годового прироста цен уже сейчас. Длинные деньги, бум частных инвестиций, дешевые кредиты — ау! Где вы? На самом деле ограничительная денежная политика уже привела к существенному сокращению монетарной инфляции. Средний уровень базовой инфляции (ИПЦ без учета тарифов и цен товаров, подверженных сильному сезонному влиянию) после кризиса отличается от докризисного почти в два раза — 5,5% годовых в 2009-2013 гг. против 10% в 2003-2008 гг. Резервы дальнейшего сокращения потребительской инфляции лежат уже за пределами монетарной сферы, и связаны они с демонтажем ценообразования «от затрат» на транспорте, в энергетике и коммунальном хозяйстве. При этом длительное искусственное поддержание денежного голода в экономике привело к тому, что, несмотря на понижательный тренд инфляции в 2011-2013 гг. и вопреки заклинаниям либералов, процентные ставки неумолимо росли. Избыточная концентрация макроэкономической политики на задаче снижения инфляции контрпродуктивна. Параметры инфляции и обменного курса, равно как и в значительной степени параметры бюджетной системы и госдолга должны быть комфортными для обеспечения долгосрочных высоких темпов экономического роста
Одна из основных целей макроэкономической стабилизации — сокращение бюджетной нагрузки к ВВП	Нельзя подрывать одновременно оба источника экономического роста — и частное кредитование, и финансирование проектов из бюджета. Частному кредитованию денежная политика предыдущего периода нанесла огромный ущерб, компенсировать который за короткое время не получится. Поэтому купировать бюджетные расходы опасно для роста. Наш анализ инвестиционных проектов показывает, что если бы сегодня не было государственных инвестиций, то это означало бы, что нет примерно половины инвестиций вообще. Плохо, что частному капиталу сложно инвестировать, но это к вопросу о процентной политике, а не о бюджетных ограничениях. Если мы, уже ограничив по факту частное кредитование, начнем теперь уменьшать бюджетные расходы, такая политика будет не стабилизационной, а диверсионной. Обычно на это возражают, что для финансирования экономики и социальной сферы государству нужно повышать налоги. Однако это не вполне так. Если иметь в виду расходы на экономику непосредственно из бюджета, у него есть для этого теоретически два источника. Первый — резервные фонды, образованные за счет нефтегазовых доходов. Второй — государственные заимствования, особенно на внутреннем рынке, которые необходимо развивать и в интересах роста финансовой системы. Ни один из этих источников не связан с ростом налогов. В целом вопрос о бюджетных расходах представлен у нас в весьма искаженном виде. Считается как бы само собой разумеющимся, что они должны быть как можно меньше и это «либерально». В действительности все обстоит иначе. В развитых странах доля бюджетных расходов к ВВП очень велика, а в малоразвитых, напротив, очень низка. Так, в России 1999 года доля расходов бюджета к ВВП составляла 26,4%, а в 2010-м уже 39,4. В том же году в США она составила 42,7% (расходы расширенного правительства), в Японии — 39,5%, в Великобритании — 43,3%, в Германии — 43,7%, во Франции — 52,7%, в Швеции — 53%. В Нигерии же, для сравнения, их доля составила 11%. К такому ли идеалу нас на протяжении многих лет подталкивают сторонники сокращения бюджетных расходов?
Высокая процентная ставка обеспечит нашей экономике тот же эффект, что и в США в 1980 году. «Пример антиинфляционной политики Р. Рейгана и ФРС (П. Волкер) в начале 1980-х годов показывает, что продолжительность периода замедления роста при активной и последовательной антиинфляционной политике не превышает года или полутора лет»	Известное повышение процентной ставки в США не было специфическим либеральным шагом, связанным с президентством Рейгана (решение было принято ФРС еще при Дж. Картере), не было оно и собственно «антиинфляционной политикой». Оно дало старт прежде всего притоку в США капитала со всего мира, что стало возможно с учетом статуса доллара как мировой резервной валюты. При этом в США к тому времени уже появились внутренние ориентиры роста экономики, основанные на инновациях в области компьютерных технологий, и приток капитала позволил им запуститься. Развитие информационных технологий активно поощрялось правительством, правда, никто не предполагал, что оно пойдет по пути развития персональных устройств. Нужно также отметить, что в результате волкеровского «экономического чуда» в стране возник огромный отрицательный баланс по капиталу. Как бы то ни было, в России подобное развитие событий не ожидается. Процентная ставка и так уже запредельная, весь спекулятивный капитал уже притек. Мысль о том, что процентная ставка непременно должна быть реально положительной, удобна для сохранения в России «экономики раньте», причем это иностранные раньте, которые имеют возможность заработать на нашем рынке, отдавая сюда под высокий процент ресурсы, которые они сами очень дешево привлекли в Европе или США.
Приватизация неизбежна, несмотря ни на что. «Разгосударствление является глобальным трендом мировой экономики. Необходимо ограничение приобретения новых активов крупными компаниями с госучастием, углубление приватизации крупнейших компаний с госучастием»	Идеологическая приватизация, целью которой было радикальное изменение характера экономики России, проведена. Теперь нужно разбираться отдельно с каждым конкретным случаем. Значит ли это, что либерализация российской экономики откладывается? Вовсе нет. Просто неправильно понимать под либерализацией экономики одну лишь приватизацию. Такое узкое толкование имело право на жизнь только один раз — в 1990-х, собственно в момент приватизации, когда надо было сделать навсегда невозможным возвращение в СССР и объективно не было никаких шансов выстроить вокруг абсолютно доминирующих государственных активов рыночную экономику. («Эксперт» №6 от 14 февраля 2011 г.). При нынешней структуре экономики сама по себе приватизация ничего не меняет. Она была моднейшим трендом 1980-1990-х, одним из важных пунктов Вашингтонского консенсуса, но давно разочаровала даже кое-кого из своих главных провайдеров, включая Дж. Стиглица. Сами авторы «Стратегии-2020», надо отдать им должное, писали: «[?]С другой стороны, современная экономическая теория показывает, что «универсально пригодной» формы собственности не существует, а для эффективности предприятий важнее не форма собственности, а уровень развития конкуренции и структура рынка. Более того, в некоторых случаях приватизация предприятий общественного сектора и естественных монополистов может нанести вред потребителям. Подчас приватизация приводит к сворачиванию инновационных программ. Глобальный кризис конца первого десятилетия XXI века наглядно продемонстрировал, что государства, имеющие мощные рычаги воздействия на экономику, оказались, по сути, единственным действенным барьером на пути развертывания финансово-экономического коллапса. Среди этих стран была и Россия». Вот как много можно сказать верного про приватизацию. Но дальше «Стратегия-2020» замечает: «Однако эффект масштабной государственной интервенции в экономику, позитивный в кризисной фазе, становится преимущественно негативным, когда экономика вступает в фазу стабильного долгосрочного экономического роста. Что хорошо для ситуации кризиса, плохо для инновационной составляющей модели роста». Что ж, давайте вступим в фазу стабильного долгосрочного экономического роста. И тогда, может быть, поговорим о новой волне приватизации. О том, с какой целью ее проводить, какой капитал она привлечет, действительно ли подтолкнет развитие
Для экономического роста нужны хорошие институты	Интересно, что в Вашингтонском консенсусе об институтах не было ни слова. Затем на это стали обращать внимание, и в так называемом Барселонском консенсусе тема качества институтов поднята на первое место. С тех пор, однако, внятного объяснения, как именно их следует улучшать, так и не получено. Чем такое улучшение отличается от обычного налаживания работы ведомств и нарабатывания рыночными агентами деловых практик? Автоматически работающие рынки, как и системы принятия управленческих решений, не зависящие от персонального фактора, хорошо выглядят только на бумаге. Содержательная скудость институциональной темы оставляет неолиберальным экономистам едва ли не единственную меру для наращивания конкуренции — антимонопольную политику. Но у нас и так остроконкурентная рыночная среда. Поэтому «улучшение условий конкуренции» на практике приводит лишь к повторению идей типа разделения «Газпрома» на несколько составляющих. На опыт дробления РАО «ЕЭС России», который должен был бы стать показательным, что-то никто не ссылается[?] Между тем в очередном «Рейтинге глобальной конкурентоспособности», на который любят ссылаться наши оппоненты, по поводу России указывается, что наряду с ухудшением по таким факторам, как «качество институтов», в этом году «существенно выросла значимость проблем с доступностью финансирования». Вот и мы о том же. Самый неразвитый институт у нас — финансовый рынок. Но ему для развития нужны отнюдь не неолиберальные рецепты.

Не со всеми оценками, данными редакторским коллективом журнала «Эксперт», можно согласиться. Тем не менее, они аргументировано доказывают нежизнеспособность насаждаемой в настоящее время неолиберальной концепции социально-экономического развития России. Таким образом, если даже часть сторонников капитализма прямо заявляет о пагубном характере «Стратегии 2020», то это повод, как минимум, задуматься.

В целом, ставка на всеобъемлющую приватизацию и либерализацию экономики в современных условиях представляет заведомо тупиковый путь. Страны, воплотившие в жизнь положения доктрины «вашингтонского консенсуса», ничего не получили кроме деиндустриализации, обнищания народа.