В 1964 году на октябрьском Пленуме ЦК КПСС Хрущёв был смещён с руководящих постов. Вскоре после этого антисталинская кампания была свёрнута. Однако официально осуждена она не была, и документа, который бы дезавуировал клевету Хрущёва и дал глубокий анализ роли вождя в становлении и развитии Советской державы, партия обществу не предложила.
Но ещё хуже, что так и остались невостребованными намеченные Сталиным основные направления дальнейшего развития страны. Оно фактически продолжалось в том русле, которое прокладывал Хрущёв.
В частности, повышение уровня материального благосостояния народа по-прежнему осуществлялось за счёт повышения зарплат.
Если в 1946 году зарплату в 200-300 рублей (в пересчёте на деньги 61-го) имели 0,7% рабочих и служащих, а 300-400 рублей – 0,3%, то в 1968 году – соответственно 4,4% и 1,1%, а в 1976 году – 12,7% и 2,4%. А поскольку сохранялся и хрущёвский принцип «без уравниловки», то вместо «освобождения равного права от буржуазных рамок», к которому вёл путь, предложенный Сталиным, в обществе нарастало социальное неравенство. Если в 1946 году уровень зарплат 10% наиболее высокооплачиваемых рабочих и служащих был выше уровня зарплат 10% рабочих и служащих с наиболее низкой оплатой примерно в 1,5 раза, то в 1976 – уже в 3,35 раза.
Сталинский способ повышения материальной обеспеченности народа – «особенно, путём дальнейшего систематического снижения цен на продукты массового потребления» – упрекали в том, что он благоприятствовал лентяям и разгильдяям. В этом есть определённый резон. Но почему это положение надо было исправлять за счёт материального стимулирования добросовестного труда, который должен быть нормой в обществе, где, говоря словами французского писателя Ромена Роллана о Советском Союзе 30-х годов, «рабочий чувствует себя хозяином, а не эксплуатируемым, где он работает не на обогащение чуждого ему класса, а для всего общества»? Очевидно, что куда целесообразней было идти по пути борьбы с лодырями. Причём, не только, а, возможно, и не столько административными мерами, сколько моральными. То есть, надо было ещё более активно и широко вести работу по коммунистическому воспитанию.
Конечно, это непростой путь, который требовал и тщательно выверенной тактики, и активных целенаправленных действий. Но, во-первых, как убеждал опыт идеологической работы при Сталине, задача коммунистического воспитания народа была вполне разрешимая. А во-вторых, этот путь приближал к коммунизму. А куда вёл путь, по который предпочёл Хрущёв, и которого продолжали придерживаться при Брежневе?
И в годы правления Брежнева коммунистическое воспитание по-прежнему считалось «целью и непрерывно действующим гуманистическим критерием всей совокупности общественных преобразований – технических, экономических, социально-институциальных, идеологических».
Первостепенной задачей коммунистического воспитания провозглашалось «обретение устремлённости к созиданию и творчеству безотносительно к любым выгодам и наградам». Способствовал ли решению этой задачи хрущёвско-брежневский способ повышения материального благосостояния народа? Очевидно, что нет, напротив он способствовал формированию в людях стремления к поиску выгоды.
Если добавить, что с каждым годом производство товаров широкого потребления стремительно росло (от начала 1950 годов к началу 1970-х оно выросло в 16 раз), то создавались предпосылки для распространения не просто чуждой, но очень опасной для социалистического общества коммунистического типа гонки за материальными благами. В её основе лежало не столько стремление лучше обеспечить себя, сколько выделиться вещами, которое прежде среде молодёжи заметно не проявлялось.
Тяжёлый удар по духовным устоям социализма нанесла реформа Косыгина 1965 года. Она фактически отбросила принцип, который Сталин называл «Основным законом социализма»: социалистическая экономика должна быть ориентирована не на прибыль, а на непосредственное удовлетворение потребностей общества. Как писал уже в конце 90-х член-корреспондент Петровской Академии Наук А.В. Бобраков, «в 1965 году реформы поставили экономику с ног на голову – главным показателем стала прибыль, т.е. критерий капиталистический».
А ведь Маркс вполне доходчиво объяснял, что «способ производства материальной жизни обуславливает социальный, политический, духовный процессы жизни». И, как показал американский философ Эрих Фромм, именно ориентация капиталистической экономики на извлечение прибыли ведёт к тому, что она объективно способствует формированию в людях приоритета материальных ценностей, алчности, стяжательства.
Пренебрежение теорией марксизма-ленинизма, похоже, становилось стилем руководства. Так, художник Иван Пензов уже в постсоветское время привёл рассказ сотрудницы Ленина Е.Д. Стасовой: «Меня пригласил к себе один из секретарей ЦК. У него шесть комнат на трёх человек… Подошла я в библиотеке к полкам с трудами Ленина, перелистала несколько томов, а они все не читаны! – “Некогда, Елена Дмитриевна читать”. Я ужаснулась: “Как же вы управляете государством?!”».
В конце 1964 года в Советский Союз приехал Эрнесто Че Геварра, министр промышленности и глава Центрального совета планирования Кубы, член Политбюро Единой партии кубинской социалистической революции. Официально считалось, что цель приезда – участие в учреждении Общества советско-кубинской дружбы. Но время пребывания Че в нашей стране намного превысило то, которое обычно занимает VIP-визит. Он внимательно знакомился с жизнью советского общества, много встречался как с представителями советского руководства, так и рядовыми людьми.
В начале весны 1965 года Че Геварра завершил работу над статьей «Социализм и человек на Кубе», которая была опубликована 12 марта. Советский Союз в ней не упоминается ни разу. Но, когда читаешь её сегодня, то некоторые фрагменты наводят на мысль, что размышления Че не в последнюю очередь навеяны именно впечатлениями от знакомства с советской страной середины 60-х годов – в частности, с уже подготовленной в тое время к запуску реформой Косыгина.
Эрнесто Че Геварра предупреждал: «В погоне за химерой построения социализма с помощью инструмента, доставшегося нам от капитализма, можно попасть в тупик». Если на Кубе при Фиделе Кастро эту опасность постоянно имели в виду; и это, вероятно, сыграло немалую роль в том, что в тяжелейших материальных условиях «особого периода» народ, в целом, сплотился под знаменем Революции, — то советские руководители то ли не слышали этого предупреждения, то ли пренебрегли им И уж тем паче они пренебрегли призывом «буржуазного» философа Эриха Фромма не устраивать гонку с Америкой по количеству машин и холодильников, а «строить подлинно человеческое общество».
Не насторожило их и то, что писали о советском обществе брежневских времён специалисты из числа врагов социализма и Советского Союза. «В советском обществе больше не происходит революционных перемен… вместо этого оно, по-видимому, просто стремится достичь более высоких потребительских стандартов капиталистического Запада», — с удовлетворением констатировал небез0ызвестный Бжезинский. «Во внутренней политике Советского Союза в большей мере делается ставка на улучшение материальных условий жизни по буржуазному образцу, чем на моральные факторы», — вторили ему Кан и Брюс-Бриггс. А советские идеологические работники вместо того, чтобы разобраться в этом вопросе и сделать необходимые выводы, предпочитали «давать отповедь»: «Себе в союзники идеологи и пропагандисты Запада хотели бы записать даже реальное достижение социалистических государств – происходящий в них быстрый рост уровня жизни населения».
В одной из статей, посвящённых юбилею А.Н. Косыгина, опубликованных в 2004 году в левых СМИ, автор признаёт, что именно в годы пребывания Косыгина на посту главы правительства СССР в обществе начался идеологический кризис, — и добавляет: «Но Алексей Николаевич не отвечал за состояние умов, он отвечал за экономическую реформу».
Полноте, как мог коммунист, член Политбюро ЦК Коммунистической партии не отвечать за воздействие его реформы на состояние умов?! Допускаю, что он не чувствовал себя за это ответственным. Но если так, тоэто само по себе уже было проявлением идеологического кризиса в партии.
Когда в годы первой Пятилетки Сталин, понимая, что значительная часть рабочих ещё психологически не готова работать «за идею», принял тактическое решение «разбить старую тарифную сетку» задействовать принцип материальной заинтересованности. Но, ясно понимая опасность этого, он одновременно организовал очень мощную работу по формированию во внутреннем мире людей установок коммунистической идеологии. Не буду здесь говорить о ней – это уведёт далеко в сторону от темы статьи. Напомню только, что её успешность признавали даже многие «перестройщики» (только они видели в этом «уродование сознания»).
С ростом материального потребления, чтобы избежать опасности распространения потребительской психологии (говоря словами религиозного философа Николая Бердяева, предупреждавшего об этой угрозе ещё в 20-е годы, «обуржуазивания социализма» — заражения социалистического общества «буржуазностью, как категорией духовной и моральной»), было жизненно необходимо вывести на первый план идеологическую работу: работу по сохранению идей Революции; по привитию людям – прежде всего, молодым – коммунистических принципов бытия, в том числе и отношения к труду как к жизненной потребности, как к способу раскрытия своего творческого потенциала. Нужно было вести её живо, наступательно, бескомпромиссно. Однако вместо этого она становилась всё более формальной.
Доходило до анекдотических случаев. К примеру, в конце 60-х годов у нас в Белгороде додумались к 7 ноября украсить лозунгом «Верной дорогой идёте, товарищи!» и портретом Ленина… вход в ресторан. Это можно было бы счесть глупостью рестораторов, если бы сие заведение не находилось в десятке шагов от обкома КПСС, а лозунг был частью праздничного оформления главной площади, которое утверждалось горкомом партии.
В 1984 году мне довелось с группой журналистов присутствовать на занятии школы комсомольской политучёбы на крупном предприятии Старого Оскола (а тогда это был город ударной молодёжной стройки). Занятие проводилось в форме лекции, вернее сказать, даже доклада и было априори рассчитано на пассивное восприятие. Однако восприятия не было вообще никакого – кто-то из слушателей читал своё, кто-то дремал, остальные, откровенно скучая, отбывали «обязаловку». Правда, нужные реплики в нужное время слушатели подавали – некоторые просто читали по загодя написанным бумажкам. И заключительный штрих: потом в областной молодёжной газете это занятие было оценено целиком положительно.
Характерно и то, о каких вещах шла речь на занятии. Цитирую по статье о нём: «Как повысить производительность труда? Решение продовольственной программы… Говорили о социалистическом соревновании. У электромонтёров есть все основания быть лидерами в цехе, но пока они на втором месте… Участие в общественной и спортивной жизни. Уже сегодня пропагандист (?! – В.В.) агитирует своих слушателей в баскетбольную команду цеха». По сути это повестка дня – хотя и несколько разбросанная – цехового комсомольского собрания. Но это же ведь было занятие школы комсомольской политучёбы – то есть, форма идеологической работы. Между тем, вопросы идеологии – системы базовых понятий, представлений, ценностей (а труд в социалистическом обществе коммунистического типа должен быть одной из важнейших сфер их проявления) – не затрагивались вообще, если не считать нескольких дежурных фраз.
И это был не отдельный случай формальной идеологической работы – нет, это занятие отражало её общий стиль того времени. В партийных органах стало общепринято главным критерием эффективности идеологической работы считать хорошие производственные показатели. А то, что подчас при этом воспитательная работа велась только для «галочки», должной оценки, как правило, не получало.
Например, в документе ЦК ВЛКСМ по итогам Всесоюзного комсомольского собрания, посвящённого 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции, который был направлен в областные молодёжные газеты, тезис «для миллионов юношей и девушек самоотверженный труд, коммунистическая идейность, духовное развитие, социальная активность стали внутренней потребностью, мерилом человеческого счастья» подкреплён чередой чисто экономических показателей. Только этим и оценивались коммунистическая идейность и духовное развитие.
Об идеологической работе было сказано несколько сугубо формальных фраз типа «Юноши и девушки с большим воодушевлением изучают Постановление ЦК КПСС «О 60-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции» и «В канун юбилея решено провести неделю революционной славы».
О коммунистическом воспитании в этом материале, разумеется, упоминалось. Но, как и во многих других документах, докладах комсомольских и партийных руководителей, это упоминание звучало как некое ритуальное заклинание, поскольку было совершенно лишено живого наполнения: тут и речи не шло о необходимости утверждения в сознании молодёжи конкретных принципов коммунистической идеологии – и прежде всего, подлинно коммунистического отношения к труду: не как к способу зарабатывания денег, а как к первой жизненной потребности; приоритета духовных ценностей, нетерпимости к алчности и стяжательству. Подобные «заклинания» не могли реально противостоять наступлению потребительской психологии.
В результате, при достаточно успешном развитии экономики (напомню, что, по признанию премьер-министра Великобритании М. Тэтчер, «процент прироста валового национального продукта у него [СССР] был, примерно, в два раза выше, чем в наших странах»), достигнутое при Сталине в деле коммунистического воспитания народа медленно, но неуклонно терялось. В обществе распространялись явления, свидетельствующие о возникновении духовного и идеологического кризиса.
Уже во второй половине 1970-х годов он становился проблемой проблем. О нлубине его распространения, в частности, свидетельствует то, что порой сами идеологические работники способствовали не искоренению потребительских установок, а их утверждению. В частности, провозглашали ориентацию на приоритет материальных ценностей – основополагающий принцип потребительского мировоззрения.
Я до сих пор храню как документ времени изданную в 1976 году книжку «Потребляющий мир: за и против. Материальное и духовное в жизни общества». В ней, в частности, утверждалось: «Духовные потребности не будут развиваться иначе, кроме как на постоянно расширяющемся фундаменте материальных потребностей». Помню, я тогда подумал, уж не профессор ли Выбегалло популяризирует свою теорию, которую братья Стругацкие в своей книге «Понедельник начинается в субботу» позволили ему изложить лишь в общих чертах? Но нет, фамилия автора была иной, а вышел в свет сей опус в издательстве «Молодая гвардия» в серии «Библиотека молодого марксиста» (! – В.В.).
А ведь Маркс, как я уже писал в статье об отчётном докладе Хрущёва на ХХ съезде КПСС, недвусмысленно отдавал приоритет всестороннему развитию личности. Ключевое положение мыслителей-гуманистов от Эпикура до учёных ХХ века: материальное потребление человека должно определяться тем, что ему действительно необходимо; погоня за материальными благами пойдёт во вред духовному миру. Именно этот принцип воплощался в Сталинском проекте строительства нового общества.
Снижение качества идеологической работы, её заражение формализмом особенно ощутимо сказались в том, что от 60-х к 80-м годам терялась эффективность коммунистического воспитания подрастающего поколения.
Пионерское самоуправление в 30-40-е годы, насколько я могу судить по рассказам людей того поколения было действенным средством выработки у подростков чувства гражданственности, ответственности, активизации их инициативы в общественно-полезных делах. Теперь же оно приобретало всё более декоративный характер. В классе не Совет отряда и даже не вожатый, а классный руководитель сделался и главным организатором пионерской работы. А для очень многих из них, как и для товарища Дынина в фильме Климова «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён», важнее всего была «Дис-цип-лина!» — не привитие детям и подросткам чувства ответственности за свои поступки, а механическое подчинение установленному порядку.
Ребята по-прежнему выполняли немалую общественную работу (тимуровское движение, сбор металлолома, макулатуры, поисковая работа и т. д.), но по большей части они были лишь исполнителями и, соответственно, у них вырабатывалось не сознательное, а формальное отношение к подобным делам. А формализм здесь, как ещё в 1941 году предупреждал Аркадий Гайдар в «Клятве Тимура», убивает дух самого лучшего начинания. Более того, формальное отношение к общественной работе не воспитывало, а подрывало в подростках веру в те идеалы, воплощением которых, по идее, она должна быть.
Ещё более ощутимо деградировал комсомол… В прошлом году исполнилось сто лет со дня выступления В.И. Ленина на III Всероссийском съезде РКСМ. Перечитывая текст речи «Задачи союзов молодёжи», я был поражён тем, насколько верным оказалось его предвидение тех опасностей, которые таит формализации работы по коммунистическому воспитанию молодёжи.
В 60-80-е годы элементом оформления интерьера чуть ли каждой школы был призыв Ленина: «Учиться, учиться и учиться!». Но на III съезде РКСМ Владимир Ильич отметил, что учиться – «”одно слово”, оно не дает еще ответа на главные и самые существенные вопросы, — чему учиться и как учиться». А вот лозунга, выражающего мысль, которая стала лейтмотивом речи Ленина: «Учиться коммунизму!», мне видеть в школах не довелось.
И если бы дело было только в лозунге… Ленин бесконечно прав в том, что усвоить коммунизм не на уровне заученных положений, а как основу жизненных ценностей и ориентиров, можно лишь в том случае, если ты относишься к предлагаемому материалу о нём критически; ты должен не верить тем или иным положениям, а убедиться в их истинности.
А как было в наше время? Сужу по собственному опыту учёбы в старших классах и в вузе во второй половине 60-х – начале 1970 годов. Изучая математику, мы «не верили» готовым формулам и теоремам, а учились их выводить и доказывать. Именно так мы в старших классах изучали литературу: от нас требовали не изложение написанного в учебнике, а своего мнения, причём аргументированного материалом произведения. Но вот, когда дело касалось изучения общественных дисциплин, то подход был совсем иным. В школе, правда, мы к критическому восприятию изучаемого материала, по молодости лет, и не стремились. А вот в вузе не раз доводилось сталкиваться с тем, что критическое отношение к предлагаемым учебниками истинам, деликатно говоря, не поощрялось. Единственное исключение составлял истмат, который у нас вёл старый коммунист, немало лет проведший за границей (так и не смог понять, то ли дипломатом, то ли разведчиком) и явно познавший истинность марксизма не по заученным формулам. Он вообще предпочитал объяснять материал и задавать нам вопросы по сути, а не «по программе».
И, увы, чем дальше от времени Сталина, тем хуже наши учебные заведения выполняли требование Владимира Ильича: «Наша школа должна давать молодёжи… умение вырабатывать самим коммунистические взгляды».
Что же касается именно комсомола… «Союз коммунистической молодежи должен быть ударной группой», — говорил Ленин. Но уже во второй половине 60-х годов в ВЛКСМ перестал быть «ударной группой», в него принимали всех подряд. Не знаю, задавали такой процент комсомольцев среди старшеклассников «сверху» или это было «соцсоревнование», но факт тот, что к десятому классу у нас среди почти сотни выпускников только 4 (четыре) человека не были комсомольцами. Принимали лентяев и разгильдяев, принимали ребят с далеко не безупречным поведением, не говоря уже о молодых людях с обывательским сознанием, которые к интересам общего дела были совершенно равнодушны.
Разумеется, я не намерен абсолютизировать. До конца 80-х годов в комсомоле были и по-настоящему идейные ребята, я не раз встречал таких. Но общую тенденцию уже определяли не они. Неудивительно, что даже на праздничные демонстрации «мобилизовывать» комсомольцев-студентов обычно приходилось деканату, поскольку спрос тоже был с него. Скажем, на доске объявлений нашего деканата химфака Харьковского университета накануне 7 ноября было вывешено такое «коммунистическое воззвание»: студенты, которые без уважительной причины не явятся на демонстрацию, будут сняты со стипендии на три месяца.
Владимир Ильич в своей речи «Задачи союзов молодёжи» говорил об опасностях, которые «проявляют себя, как только задача учиться коммунизму ставится неправильно».
«Если бы только изучение коммунизма заключалось в усвоении того, что изложено в коммунистических трудах, книжках и брошюрах, то тогда слишком легко мы могли бы получить коммунистических начетчиков или хвастунов, а это сплошь и рядом приносило бы нам вред и ущерб, так как эти люди, научившись и начитавшись того, что изложено в коммунистических книгах и брошюрах,.. не сумели бы действовать так, как того действительно коммунизм требует». «Еще более опасным было бы, если бы мы начали усваивать только коммунистические лозунги».
«Быть членами Союза молодежи — значит вести дело так, чтобы отдавать свою работу, свои силы на общее дело… Если Коммунистический союз молодежи во всех областях не сумеет построить так свою работу, это значит, что он сбивается на буржуазный путь».
Конец 80-х — начало 90-х годов наглядно выявили, насколько справедливы были эти предупреждения Ленина. Воспитание «коммунистических начетчиков» обернулось великим ущербом для дела коммунизма. Пока коммунистической фразы было достаточно, чтобы слыть коммунистом, то в КПСС насчитывалось 20 миллионов человек. Но когда стало необходимым быть коммунистом, то во всех партиях коммунистического толка всех бывших союзных республик осталось, в лучшем случае, порядка миллиона человек.
Подводя итог, сказанному в этой статье резюмирую: при названных ошибках руководителей партии и страны значительный рост материального благосостояния народа оказался не столько благом, сколько злом. Он создал предпосылки для распространения погони за матблагами. Избранный способ повышения материальной обеспеченности людей стимулировал включиться в неё. И при этом всё меньше делалось для выработки во внутреннем мире человека «иммунитета» против такого соблазна. Развязывание гонки за матблагами вело к размыванию идеологических устоев социализма, прежде всего, к девальвации духовных ценностей – сначала у отдельных людей, потом это явление стало всё явственней ощущаться в масштабах всего общества.
Виктор ВАСИЛЕНКО,
Белгород.