Очерки консервативной мысли в СССР. Левый консерватизм марксиста М.А. Лифшица

Статья посвящена обзору философии и эстетики выдающегося советского мыслителя, основателя концепции «левого», марксистского консерватизма Михаила Александровича Лифшица (1905-1983). В статье рассказывается о жизни и творчестве М.А. Лифшица, уделяется внимание его «уважительной дружбе» с философом-имяславцем, православным консерватором А.Ф. Лосевым.

Описываются дискуссии 1930-х гг. между Лифшицем с его «течением» (Лукач, Гриб, Усиевич, Платонов) и марксистами-«социологизаторами» и «вульгарными демократами». В ходе этих дискуссий Лифшиц и его единомышленники критиковали полное сведение искусства, философии, морали к экономическим фактам (пресловутому марксистскому «базису»), отстаивали автономию духовного, культурного творчества, критиковали «революционное, левое авангардное искусство» и реабилитировали представителей классического искусства прошлого, «Великих Консерваторов человечества» – Платона, Аристофана, Гете, Пушкина, Толстого, само классическое, реалистическое искусство (к которому Лифшиц относил и «древнерусское искусство», т.е. иконопись).

Показывается консервативный потенциал учения Лифшица о диалектике прогресса и регресса, оправдывающего консервативную критику капитализма у великих художников-реалистов прошлого. Показывается также и критика Лифшицем релятивистского направления в марксизме, его попытка раскрыть и развить в марксизме линию, связывающую его с классической диалектической философией – от Платона до Гегеля. Отстаивается мысль, что, защищая единство Истины, Красоты и Добра, Лифшиц приблизился к идеям своеобразной нерелигиозной (а возможно – крипторелигиозной) философии всеединства.

Наконец, в статье предлагается взгляд на «левый консерватизм» Лифшица с позиций консерватизма «обыкновенного», религиозного. Высказывается идея, что лифшицевскому пониманию эпох классики недостает религиозной составляющей, которая всегда присутствовала в этих эпохах.

Вступление

В нашей статье об Алексее Федоровиче Лосеве в этом же номере «Ортодоксии» мы рассмотрели его идеи как представителя ортодоксального традиционалистского, цельного консерватизма. Но в советский период имелись и примеры «частичного консерватизма» (см. другую нашу статью в этом же номере «О консерватизме вообще и о советском консерватизме в частности»), когда свойственные «правым» воззрения в одной области культуры сосуществовали у некоторых мыслителей с левыми, революционаристскими, марксистскими воззрениями. Ярким образцом такого мыслителя был Михаил Александрович Лифшиц (1905–1983).

При жизни он был известен как создатель марксистско-ленинской эстетики. После его смерти, когда его ученики стали публиковать его архив, выяснилось, что эстетическая концепция была лишь «вершиной айсберга». Она венчала собой своеобразную философию, в которой учение Маркса прочитывалось как обоснование абсолютных ценностей — вечных Истины, Добра и Красоты, что вообще-то считают прерогативой иной, религиозной философии вроде систем всеединства русской мысли. Автору этих строк даже приходилось слышать из уст ныне покойного Петра Васильевича Палиевского, что Лифшиц вышел за пределы марксизма и его концепция носит крипторелигиозный и криптоидеалистический характер. То же самое писала о Лифшице искусствовед Нина Дмитриева, знавшая философа лично: «Его светлые мысли, – а их было немало — строго говоря, не вытекали из боготворимого им учения, совпадая с ним разве что по касательной. Недаром же Лифшица терпеть не могли “деревянные ортодоксы”» (Дмитриева Н.А. В поисках гармонии. Искусствоведческие работы разных лет. — 2009. — URL: https://design.wikireading.ru/34; дата обращения: 28. 08. 2022).

Разумеется, с этим не согласился бы и сам Лифшиц, не согласятся и его ученики. Да и я, строго говоря, думаю, что так сформулированная эта мысль не соответствует истине. С другой стороны, нельзя здесь не привести запись из философского дневника Лифшица, относящуюся к 50–60-м годам: «– Веришь ли ты в Бога? – Я верю в максимум всех вещей. – Но он добрый, твой максимум? – Откуда же люди взяли свое понятие о добре, если это не является слепком с некоторых закономерностей природы и общества, доказательством того, что добро не совсем бессильно среди фактов объективной жизни…?» (Лифшиц 2010: 57). Звучит достаточно странно для «обыкновенного марксиста», как любил называть себя М.А. Лифшиц, не правда ли? Нам еще предстоит осмыслить онтологическое учение Лифшица и выяснить, где та граница между марксизмом и идеализмом в духе Платона и Гегеля, которую он проводил.

В области политики Лифшиц был, безусловно, демократ, критик дореволюционного самодержавия и диктатуры Сталина. Но демократ, бичующий при этом буржуазный либерализм, видевший в сталинизме темную альтернативу некоего светлого «самодержавия пролетариата», так что обычным антисталинистом и противником авторитаризма его тоже не назовешь.

Более или менее ясны его позиции в области эстетики. Тут он, как общеизвестно — стойкий консерватор, ниспровергатель левого искусства, модерна и авангарда, защитник «Великих консерваторов человечества» (как он их сам назвал) Аристофана, Бальзака и Пушкина. Но можно ли считать, что консерватизм в эстетике механически сосуществовал с его материализмом и прогрессизмом? Полагаю, это не так, но, чтобы показать их внутреннюю связь, нужно систематическое изложение философии Лифшица. Я на таковое здесь не претендую, моя задача скромнее, но, безусловно, некоторые аспекты этой внутренней цельности лифшицианства я затрону и попытаюсь раскрыть. Как и взглянуть на них с позиций совсем другого — не марксистского — консерватизма.

Но для этого нужно проследить знаковые философско-эстетические дискуссии, в которых Лифшицу активно участвовал с 1920 по 1970-е (О консерватизме Лифшица см. работы ученика Лифшица, хранителя его архива и публикатора его работ В.Г. Арсланова, а также Арсланов В.Г., Лагурев А.С. 2021; Камнев 2009; Камнев, Камнева 2019 и др.). Философ так и не успел написать свой opus magnum и выражал свои взгляды в полемической форме. Понятно, что это предполагает знакомство с его биографией.

Биография и сочинения

Родился Михаил Александрович Лифшиц 23 июля 1905 года в городе Мелитополь, «степном городке на севере Таврии» (Из автобиографии идей 1988: 265), как сам он выразился в своих воспоминаниях, надиктованных в последние годы жизни на магнитофон. Его рождение было связано с историей, содержащей, можно сказать, чудесное спасение. Это было время «еврейских погромов» на юге Российской империи. Беременная мать Лифшица пожалела нищего русского странника, дала ему попить и поесть. Он из благодарности рассказал ей, что только что видел мужиков, которые сговаривались идти «громить» это «местечко» и посоветовал ей бежать. Она уехала к родственникам и тем самым спасла себя и ребенка (потому что «погром» действительно случился, и не обошлось без жертв).

В подростковом возрасте с Лифшицем произошла история, которая во многом определила его дальнейшую жизнь и даже философскую борьбу. Его родной город в годы гражданской войны в очередной раз заняли «белые» и вышвырнули «коммунистическую библиотеку», которую незадолго до этого устроили «красные». Лифшиц нашел в груде книг брошюру неизвестного ему Вл. Ильина «Материализм и эмпириокритицизм» (памфлет Ленина, направленный против большевиков-махистов, сторонников философии Маха и Авенариуса). Принес ее домой, раскрыл и прочитал: «Абсолютная истина существует». Эти слова его поразили до глубины души. Потом, всю свою жизнь он будет бороться с разного рода релятивистами (и марксистскими, и либеральными) и доказывать существование абсолютных Истины, Красоты, Справедливости — «абсолютного максимума», «заменявшего» «Бога философов» в его мировоззрении — своеобразной марксистской версии «философии всеединства».

Закончив в родном городе реальное училище, Лифшиц отправился в Москву, где он поступил во ВХУТЕМАС (Высшие художественно-технические мастерские) с намерением стать художником. ВХУТЕМАС был «очагом» левого, авангардного искусства, которое в начале 1920-х претендовало на статус официального искусства революционной России. Молодым художникам кубистам, футуристам, супрематистам там преподавал… священник Павел Флоренский (специально являвшийся на занятия в рясе!), который прославился своими рассуждениями о том, что теория относительности подтвердила правоту дантовской астрономии.

Лифшиц пережил там кратковременное увлечение авангардом, чтоб затем всю жизнь отстаивать ценности классического искусства (в живописи он выше всего ставил художников Ренессанса и «голландцев»). В 1924 году он увлекается философией, штудирует классиков немецкого идеализма, Маркса и Энгельса. Чтоб лучше понять Гегеля и Маркса, он выучил немецкий язык. Так Лифшиц становится самым крупным специалистом по гегелевской диалектике и эстетике среди советских марксистов того времени. В конце 1920-х годов Лифшиц разрабатывает концепцию марксистской эстетики, опираясь на работы Маркса и критикуя вульгарных марксистов-экономикоцентристов. Основные ее идеи он выразил в докладе «Диалектика в истории искусства» (1927).

За неё в 1929 году Лифшиц был обвинен в реакционности и лишился возможности преподавать. В 1930 по приглашению Д.Б. Рязанова (старого эсдэка, изучавшего философию в Германии) он перешел в Институт Маркса и Энгельса, где занимался изучением, и публикацией ранних философских работ Маркса и где познакомился и сдружился с Георгом Лукачем — видным западным марксистом, приехавшим в СССР. Одновременно Лифшиц издает хрестоматии «Карл Маркс об искусстве» (1933), «Ленин об искусстве» (1938), заложившие основы марксистско-ленинской советской эстетики и выдвинувшие его в ряд крупнейших специалистов по Марксу (хрестоматии были переведены на европейские языки). В 1933 году он выпускает свою первую значительную книгу «К вопросу о взглядах Маркса на культуру», в 1935 — «Вопросы искусства и философии». Одновременно Лифшиц готовил к изданию европейских классиков эстетики — Вико, Шиллера и, конечно, его любимого Гегеля.

В 1932–1935 гг. Лифшиц читал лекции по философии в Институте Красной профессуры, в 1940–1941 — в Московском институте философии и литературы (знаменитом ИФЛИ, прозванном «Красным Лицеем»). Его курс по марксистской эстетике собирал слушателей со всей Москвы. В частности, их с восторгом слушал молодой Александр Твардовский (который позже станет его другом) и Григорий Померанц (будущий диссидент и философ, руководитель подпольного религиозно-философского семинара в застойной» Москве). Померанц, правда, позднее станет полемическим противником Лифшица и неоднозначно отзовется о нем в воспоминаниях (Г. Померанц, 2013). Но там же он признается, что в 30-е, будучи студентом, был близок к лукачевски-лифшицевской группе и защищал её позиции в публичных дискуссиях в институте.

В 1930-е годы Лифшиц и его сторонники (Лукач, Усиевич, Гриб, Сац, Андрей Платонов) создали «течение» — неформальную философско-эстетическую школу, рупором которой стал журнал «Литературный критик». «Течение» пропагандирует эстетические идеи Гегеля, Маркса и Ленина, ведет споры. Оно сыграло значительную роль в разгроме литературоведов-социологизаторов, реабилитации русской и мировой классики в ходе национального поворота Сталина и утверждении социалистического реализма и тезиса о народности искусства.

Вместе с тем темы, которые затрагивал журнал, власти не всегда воспринимали благосклонно. Лифшиц и его друзья много обсуждали на страницах этого издания феномен термидора, перерождения революции в контрреволюцию. Конечно, они говорили о термидоре во Франции 19 века, но многие читатели понимали, что это завуалированная форма размышлений о сталинизме. Бывший за границей Троцкий давно объявил сталинский режим термидором Октябрьской революции, и это его мнение было известно в СССР (где осталось немало троцкистов и подпольно распространялся заграничный «Бюллетень оппозиции»). Не будучи троцкистом, Лифшиц тоже считал сталинизм термидорианством, и по тем временам это даром пройти не могло. Группа Лифшица еще легко отделалась — в 1940 году журнал был всего лишь закрыт, но никого не репрессировали. Лифшиц перешел на работу в «Литературную газету». Но и на ее страницах он продолжил дискуссии со своими идеологическими противниками.

В конце 1930-х Лифшиц становится еще и замдиректора по научной работе Третьяковской галереи. Когда он туда пришел, экспозиции представляли собой странное зрелище. Его предшественники, марксисты 1920-х гг. требовали писать в путеводителях слова о выражении художниками интересов «капитализирующихся помещиков, торговавших хлебом». Картины многих великих русских реалистов пылились в запасниках, зато обильно были представлены всякие кубисты и футуристы. На экспозиции рядом с картинами демонстрировали предметы быта и орудия труда, чтоб проиллюстрировать «жизнь класса».

Лифшиц велел убрать авангард, написать нормальные путеводители, устроить персональные выставки Сурикова и Левитана с теоретическими докладами о народности их искусства (выставка Левитана чуть не сорвалась из-за злобного доноса, по поводу которого устроителей вызывали в горком партии).

Более того, в 1938 году Лифшиц прочел перед сотрудниками галереи теоретический доклад «О реализме древнерусского искусства». В нём он перед потрясенными коллегами, еще помнившими «безбожную пятилетку», доказывал, что древнерусская икона — тоже одна из вершин классической реалистической живописи (расширено трактуя термин «реализм»). Философ-атеист и материалист говорил о «безусловной правде религиозного искусства древней Руси». И говорил умно, доказательно, со ссылками на Гегеля, Маркса и Ленина. Некоторые искусствоведы потом признавались, что они пережили мировоззренческую революцию… А сколько зрителей пережили потом такую же революцию, открыв для себя мир русской иконы, а также живопись Сурикова и Левитана в залах «Третьяковки»!

Надо ли добавлять, что это было в 1938-м проявлением высокого мужества? Причем вскоре коллеги Лифшица убедились, что ему свойственно не просто мужество, а бесстрашие. В 1938 году готовился суд над Валентиной Ивановной Антоновой — сотрудницей отдела древнерусского искусства галереи. Посадили её по бредовому доносу о том, что она — интеллигент, всю жизнь изучавшая новгородскую иконопись… готовила покушение на Сталина. В тюрьме ее пытали, многих её знакомых вынудили дать против нее показания…. Никто не сомневался в приговоре. И вдруг Михаил Александрович вызвался прийти на суд в качестве свидетеля защиты и в своей речи разбил обвинения. Хотя, конечно, это не стало главной причиной её освобождения, незадолго до этого арестовали Ежова, и власть устроила небольшую амнистию, но все же…

Нельзя не упомянуть и о том, что на 1930-е годы приходится знакомство М.А. Лифшица с А.Ф. Лосевым. В 1936 году Лифшицу поручили прочитать рукопись опального профессора Лосева (тот к тому времени отбыл наказание в ГУЛАГе за антикоммунистические «вставки» в своей книге «Диалектика мифа»). Прочитав, Лифшиц заинтересовался автором. Они познакомились, и это стало началом многолетней, уважительной дружбы. Лосев не скрывал своего идеализма, но это не помешало Лифшицу рекомендовать рукопись Лосева к напечатанию в издательстве «Academia» (но начальство воспрепятствовало публикации идеалиста). «Храбрый М.А. Лифшиц» (как назвала его А.А. Тахо-Годи в биографии Лосева) предлагал напечатать отрывки в «Литературном критике», органе их с Лукачем «течения», но тут отказался сам Лосев. Он не захотел снова оказаться в гуще идеологической битвы. В конце 1920-х, когда он с лучшими намерениями попытался вмешаться в дискуссию марксистов «диалектиков» и «механистов», это кончилось для него Беломорстроем.

Лосев потом вспоминал, что именно в 30-е годы внимательно проштудировал труды Маркса, Энгельса и Ленина и овладел марксистским методом, который стал потом применять к античной культуре, разумеется, «с некоторыми оговорками». А в конце жизни, в фильме Косаковского, Лосев провозглашает, что кроме вульгарного, экономикоцентричного, есть и «тонкий марксизм», которому он сочувствует. Можно предположить, что здесь сказалось влияние долгих бесед с М.А. Лифшицем, которые Лосев вел в 1930-е годы в редакции «Academia», и что сочувствовал старый идеалист и православный «философ имени» именно «лифщицианскому марксизму».

С началом войны (которую, по словам дочери философа, Лифшиц предсказал за полгода) философ — в действующей армии. Его направили служить на Днепр, в Пинскую флотилию. Осенью 1941 года он участвовал в обороне Киева. Его часть была разбита, они попали в окружение, из которого выбирались маленькими группами. Два месяца Лифшиц с несколькими красноармейцами шел к своим по оккупированной территории. В стычке с немцами он был ранен в левое плечо. В октябре, под деревней Серовка Рыльского района Курской области его вместе с красноармейцем Вырвальским задержал немецкий конный патруль. Немцы опознали в Лифшице еврея (у него была яркая семитская внешность), велели им вырыть яму и залезть в нее. Вероятно, их собирались расстрелять. Но что-то отвлекло врагов, немцы отъехали немного вбок и Лифшиц с товарищем сумели убежать в лес.

Добравшись до своих, Лифшиц прошел «фильтрационную комиссию», две недели лежал в госпитале. Потом, после отпуска, был направлен в Ульяновск, в отдел печати Наркомата ВМФ. В 1944 его отправили уже в Ленинград — преподавать военным морякам. Лифшиц прочел там блестящий курс лекций о русской культуре, который был опубликован только после его смерти и стал событием в современной российской философии.

Лифшиц был уволен в запас в 1946 году в звании капитана. Его наградили орденом Красной звезды, который он так никогда не надел, так же как ни разу не надел после победы капитанский мундир. Философ не любил вспоминать о войне, и все подробности его военной биографии были выяснены его биографами по архивам (Ботвин 2010).

В 1944 году Лифшиц представил в Институт философии АН СССР диссертацию об эстетических взглядах Маркса, и ВАК разрешил защитить её как докторскую. Но в силу интриг его старых оппонентов по спорам 1930-х, прежде всего – писателя Александра Фадеева, защита затянулась на 4 года, и диссертация была защищена как кандидатская по филологии в 1948 году. Однако в 1949 году диссертация «потерялась» в ВАКе (постарались недоброжелатели!) и диплома кандидата философ так и не получил.

С 1946 года Лифшиц преподавал философию сначала в Школе-студии МХАТ, а затем в МГИМО. Однако в 1949 в рамках компании по борьбе с «космополитизмом» Лифшиц был уволен из МГИМО «за идеализм и гегельянщину». В Третьяковке ему сохранили только «работу с аспирантами», за которую почти ничего не платили. Ему разрешили жить в служебном помещении галереи (бывшей кладовой), поскольку квартиры в Москве по возвращению с войны ему не дали. Отовсюду уволенный, лишившийся средств к существованию, он вернулся к профессии художника, которую получил в ВХУТЕМАС, и расписывал вазы. Лифшиц не без оснований опасался ареста (Фадеев требовал его «крови»), но «чаша сия» его миновала.

Положение меняется после ХХ съезда КПСС (1956 год). С середины 1950-х Лифшиц работает в институте истории АН СССР, затем в НИИ естествознания в секторе эстетики. Стараниями друзей, он наконец-то получил жилье. Он активно печатается в журналах, прежде всего — в «Новом мире», где главным редактором был его старый друг Твардовский.

Лифшиц стал очень известным благодаря памфлетам, направленным против модернистов, либералов-западников и диссидентов («Либерализм и демократия», «Почему я не модернист?»). Конечно, это принесло ему много новых врагов. Раньше его обвиняли в немарксизме, теперь стали клясть за марксизм (в особенности в диссидентской среде). Лифшиц смеялся, что молодые либералы того времени, поместили уже его «на крайне правый фланг» (Лифшиц 2010: 27). Впрочем, Лифшицу было не впервой, его оппоненты 1930-х гг. называли его и реакционером, и даже термидорианцем и сторонником реставрации!

В действительности, Лифшиц продолжал отстаивать свои марксистские идеи 1930-х гг., ни на йоту не изменив себе. Изменилась эпоха. Значительная часть советской интеллигенции в марксизме разочаровалась и в сложностях позиции Лифшица разбираться не хотела. Нападками на Лифшица отличился Солженицын, «Иван Денисович» которого был напечатан в «Новом мире» преимущественно благодаря положительному отзыву Лифшица, и Александр Исаевич должен был это знать. Солженицын назвал своего критика-благодетеля «марксистским ископаемым». На это Лифшиц со свойственной ему иронией ответил: «бывают и полезные ископаемые». Будучи атеистом, Лифшиц имел христианское свойство не реагировать на личные обиды.

Он много публикуется как философ-эстетик, в том числе за рубежом (Лифшиц знал много языков и внимательно следил за западной философией). Совместно с женой — Лидией Рейнгольдт — он издает книги «Искусство и современный мир», «Кризис безобразия», самостоятельно — книгу «Мифология древняя и современная». В 1972 году Институт Философии присудил ему за его работы по эстетике степень доктора наук. В 1975 его избрали действительным членом академии художеств. Можно сказать, научная карьера удалась, хотя сам он жестоко страдал от непонимания и духовного одиночества. Тяготили его и предчувствия «кризиса социализма» (он предсказал перестройку и крушение СССР в своих дневниках).

Умер Михаил Александрович Лифшиц 20 сентября 1983 года в Москве от сердечного приступа. Перед смертью он сел за систематичное сочинение по философии, которое хотел назвать «Эстетика», но не успел даже толком его начать.

Уже посмертно вышли трехтомник его работ, а также книга статей «В мире эстетики». Затем, уже в постсоветские годы ученики выпустили работы «Что такое классика?», «Почему я не модернист?», «Надоело. В защиту обыкновенного марксизма», «Очерки русской культуры», «Диалог с Эвальдом Ильенковым», «Проблема Достоевского. (Разговор с чертом)», «Либерализм и демократия», «О Гегеле», «Лекции по теории искусства. ИФЛИ».

Лифшиц имел яркое литературное дарование, он писал ясно, броско, выказывая богатую эрудицию и недюжинное чувство юмора. На фоне серых и блеклых псевдонаучных сочинений советских философов Лифшиц явно выделялся и привлекал внимание. Лифшиц возродил жанр философской публицистики в СССР.

До сих пор существует школа Лифшица, которая занимается публикацией и републикацией его трудов и развитием его взглядов. Ее лидер — философ В.Г. Арсланов. Надо бы осмыслить взгляды Лифшица и представителям консерватизма и религиозной философии, каковым является и автор этих строк. В конце концов, лифшецианский «умный марксизм» — наш союзник в борьбе и с «левой» либерально-буржуазной гнилью, и с псевдоконсервативной антигуманистической «ультраправой». Эта моя статья — одна из первых попыток такого рода.

Борьба Лифшица против социологизаторов

Путь Лифшица в философии начался с отстаивания классического идеала в ту эпоху, когда он был в нашем Отечестве не очень популярен. Произошла революция, перевернувшая всю жизнь российского общества. В воздухе витали нигилистические, анархистские настроения, которыми особенно была увлечена молодежь. Да и представители академической науки не отставали.

В 1920-е и в начале 1930-х годов в советском литературоведении прочно господствовали социологизаторы-марксисты. В литературе они видели исключительно форму идеологии, выражающей классовое сознание, надстройку над базисом, «лишенную собственной истории». Слова о красоте, об отражении искусством действительности, о народности искусства воспринимались как старорежимная буржуазная пропаганда, удел эмигрантов-белогвардейцев, не могущие звучать на страницах советских изданий. Высокая оценка творчества Пушкина, Толстого, Гоголя, даваемая Лифшицем, сразу же вызвала обвинения его в немарксизме, в реакционности, в протаскивании правых и реставраторских идей.

Дело в том, что все старые мастера — от Аристофана и Данте до Гете и Пушкина — вовсе не были выходцами из народа и не принадлежали к угнетённым классам. Напротив, большинство из них принадлежали к верхам общества, многие были аристократами и даже, как например, в случае Пушкина или Толстого, были владельцами крепостных. Значит, как заключали социологизаторы от эстетики Фриче и Переверзев и развивавшие их мысли критики В. Ермилов и Е. Книпович, в творчестве классиков в зашифрованном виде выражены классовые интересы помещиков и буржуазии. Даже когда Пушкин или Фет пишут о русской природе, они якобы тайно высказывают интересы крепостников… Получается, новому пролетарскому обществу не нужны классики (можно разве что поучиться у них формальным уменьям — не более). Пушкина нужно сбросить с краснознаменного парохода современности! Социализм породит свою классовую пролетарскую культуру, которая будет выше Пушкина!

Защищать же Пушкина и Аристофана — значит, защищать рабовладельцев и крепостников, пытался протащить их идеи и настроения в общество социализма, предать дело социализма и коммунизма…

Лифшиц с его «течением», напротив, доказывали, что социологизаторы превращают марксизм в грубую и глупую пародию на подлинные взгляды Маркса, Энгельса и Ленина. Лифшиц на обвинения его в отходе от марксизма поставил перед своими оппонентами резонный вопрос: почему же Маркс, Энгельс и Ленин вовсе не были поклонниками «революционного», «левого», модернистского, авангардистского искусства? Совсем наоборот, они высоко ставили и почитали классику. Маркс любил Аристофана и Шекспира, Ленин — Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Л. Н. Толстого. Лифшиц даже собрал их высказывания об искусстве и культуре в два сборника — «Маркс и Энгельс об искусстве и культуре» и «Ленин об искусстве и культуре». Как уже говорилось, они очень быстро стали популярными, их перевели на несколько иностранных языков. Из сборников ясно следовало — основоположники марксизма были твердыми сторонниками классического, реалистического искусства. Лифшиц утверждает: правота реалистического искусства проистекает из самого ядра философии марксизма. Для аргументов в свою пользу Лифшиц обращается к творчеству Ленина.

В 1908–1909 годах в среде большевиков разразился философский спор между Лениным и А. Богдановым. Богданов был теоретиком эмпириомонизма — учения, совмещавшего идеи австрийского физика-идеалиста Эрнста Маха и Маркса. Эмпириомонист Богданов доказывал, что открывающийся нам мир — это не объективная реальность, а порождение классового сознания. Абсолютной истины (равно как абсолютной красоты) якобы не существует. Наука и искусство носят классовый характер. Собственно, Богданов и заложил основу вульгарно-марксистского взгляда на искусство, который развивали в 20–30-е гг. социологизаторы-оппоненты Лифшица. Показательно, что после революции и сам Богданов отстаивал те же воззрения и положил их в программу Пролеткульта — созданной им организации, объявившей, что она генерирует новое, пролетарское искусство.

Ленин выступил против идей Богданова (равно как и в 1920-е г. он выступит против программы Пролеткульта). В книге «Материализм и эмпириокритицизм» (которая, напомню, поразила Лифшица еще в отрочестве) Ленин обвинил Богданова, что тот переходит на позиции субъективного идеализма. Марксизм — материалистическая философия, замечает Ленин, и с ее точки зрения объективная реальность существует, и наука верно отражает её в своих теориях.

Целью науки (и философии) является, по Ленину, Истина о мире. Не маленькие, изменчивые, относительные истины, о которых писал Богданов, а высшая, абсолютная Истина. Естественно, никто из нас этой Истиной не владеет, наши взгляды — лишь набор мнений, но не все мнения равноценны (так считают только релятивисты, а релятивизм Лифшиц называл «диалектикой для дураков»). Одни мнения ближе к Истине, другие — дальше от них. Через преодоление заблуждений, через выявление в них рациональных зерен идет путь к высшей Истине.

Но искусство тоже — не набор субъективных ощущений и высказываний его творцов. Искусство, как и наука, отображает окружающий нас мир, отмечает Лифшиц. Оно несет истину о мире, только отражает оно его не в форме абстракций, а в форме художественных образов. В искусстве тоже есть прогресс, только он не такой прямой и однозначный, как в науке. Позже мы подробнее раскроем тезис Лифшица (и Лукача) о реализме как о базисе всякого настоящего искусства, а не только как об одном из течений в нём.

Пока же констатируем, что Лифшиц, развивая эту точку зрения, приходит к логичному выводу, что целью искусства является Абсолютная Красота, как целью науки — Абсолютная Истина, и в сущности это — одно и то же. По-своему, с позиций марксизма и отталкиваясь от эстетики Чернышевского, Лифшиц пришел к утверждению, которое провозглашала и классическая идеалистическая философия — от Гегеля до В.С. Соловьева.

Отсюда, кстати, вытекала и своеобразная трактовка Лифшицем классовой теории. Его оппоненты видели в ней лишь борьбу узких классовых эгоизмов. У рабочих есть свои интересы, у буржуа — свои. Каждый класс выражает эти интересы через идеологию (пронизывающую и искусство), и, по сути, каждый класс по-своему прав. Только такой вывод и может следовать из релятивистского прочтения марксизма. Но какой тогда смысл в классовой борьбе? Если социализм – это просто перевернутое капиталистическое общество, и суть его в том, чтоб пролетариат превратился из угнетаемого класса в класс-угнетатель, то стоило ли вообще подниматься на такую борьбу? Ведь самый корень социального зла — угнетение как таковое — в этом случае уничтожено все равно не будет.

Нет, возражает Лифшиц, марксизм как классическая философия, продолжающая не только линию материализма XVIII века, но и по-своему линию Платона и Гегеля, видит в истории не бессмысленное переворачивание классовых схем, а путь к обществу, где не будет эксплуатации вообще, где люди превратятся из врагов в сотрудников и братьев. Так же, как наука — путь к Истине, а искусство — путь к Красоте, история — путь к торжествующей социальной справедливости, взаимопомощи, к Добру.

Смысл истории у Лифшица в том, чтобы народ — угнетенные, низшие классы эксплуататорских формаций — освободился от своих эксплуататоров и наконец, построил общество, где были бы максимально воплощены идеалы Добра, Красоты, Справедливости — социализм и коммунизм. «Классовая борьба может быть верно понята в своем истинном значении лишь в перспективе конечного исхода исторического дела рабочего класса — … уничтожения классов, строительства социализма в союзе с основной массой народа» (Лифшиц 2012: 425). Об этом все чаяния народа с древнейших времен (только до появления народа эти чаяния выражались в утопических учениях, а не в научной теории).

И лучшие художники, влюбленные в добро, красоту и справедливость, независимо от их классового и социального положения, по-своему выражают эти чаяния (при том, конечно, нужно различать подлинные чаянья народа и его эмпирические актуальные желания, которые могут быть и раболепскими, и подлыми). Поэтому настоящее, высокое, классическое искусство всегда народно и гуманистично. Народны стихи Пушкина, пьесы Шекспира, романы Бальзака.

Понятие «классика», как читатель уже убедился, играет важную роль в философии Лифшица – и в его эстетике, и в учении о культуре и истории. Классика, по Лифшицу — явление бесконечного абсолютного начала, Истины в формах культуры, рожденных в определенные исторические, наиболее пригодные для этого периоды. Лифшиц называет их классическими эпохами и выделяет несколько из них: «классическая античность» — эпоха Сократа, Аристофана, Платона и Аристотеля, европейское Возрождение, «золотой век» русской культуры, эпоха Пушкина и Лермонтова.

Классические эпохи делают возможными «исторические щели». Дело в том, что классика, по Лифшицу, всегда рождается между эпохами обострения эксплуатации и подавления человека. К примеру, античная классика возникла в «щели» между азиатским способом производства и массовым рабовладением Римского мира. Лифшиц пишет: «Ранние формы закрепощения, связанные с первым взрывом частной собственности в обществе, непосредственно вышедшем из родового быта, как на Востоке … уже разложились, а новая фатальная сила, растущая на почве более свободного движения законов товарного общества, еще не успела произнести над классовой цивилизацией свой приговор» (Лифшиц 1988: 339–340). И добавляет: «Вся мировая классика родилась в подобных промежутках между уже, но еще не…» (Лифшиц 1988: 340).

Я обещал вернуться к теме реализма. Специфика классического искусства, согласно Лифшицу, состоит в том, что оно — реалистично, то есть в художественной форме раскрывает истину. Истину философ понимал вслед за Гегелем как соответствие предмета его внутренней идее (в этом смысле мы говорим, например, об истинном друге). Так, Пушкин в «Евгении Онегине» рисует нам образ истинной русской женщины и именно поэтому «Онегин» — реалистическое произведение, а не потому, что в нём изображены мелочи быта той эпохи. Как уже говорилось, Лифшиц понимал реализм очень широко: фантастические сказки Свифта и древнерусская иконопись, по нему — образцы реализма, а, скажем, живопись современного американского гиперреализма — модернизм. Художник-классик стремится отобразить нечто, что выше его самого, объективное, истинное бытие, а художник-модернист стремится выразить самого себя — в этом разница между ними.

Нина Дмитриева слушала лекции М.А. Лифшица в ИФЛИ в конце 30-х и так записала его слова в своем конспекте: «Талант художника — особая глубокая чуткость к голосу объективной действительности. Через талантливые произведения совершается её самораскрытие. Несостоятельны попытки социологов рассматривать гениальных художников как продукт среды и считать их творения таким же документом времени, как произведения посредственных авторов» (Дмитриева Н.А. В поисках гармонии. Искусствоведческие работы разных лет. — 2009. — URL: https://design.wikireading.ru/34; дата обращения: 28. 08. 2022).

В этом была суть лифшицианской критики социологизаторства в эстетике и модернистского искусства.

Вопреки или благодаря? Концепция Великих консерваторов человечества

В середине 1930-х годов Сталин и руководство ВКП(б) и советского государства берет курс на частичную реабилитацию русской национальной культуры, на отказ от прежних левацких, нигилистических установок. Подвергается осуждению формализм в живописи и в литературе, ликвидируются различные творческие группировки (вроде РАППА, ЛЕФа, конструктивистов и т.д.) и создаются единые государственные союзы в каждой отрасли искусства (например, Союз Писателей). Провозглашается, что методом советских деятелей искусства является социалистический реализм. Образцами объявляются произведения мировой и русской классики.

В 1937 году на государственном уровне широко была отмечена 100-летняя годовщина смерти Пушкина, начато издание собрания сочинений Пушкина, классики вернулись в школьную программу. А в самой школе — от начальной до высшей — была произведена реформа, вернувшая ее к прежним дореволюционным традициям.

Выходило, что само государство в лице высших руководителей поставило точку в споре течения Лифшица и социологизаторов, взяв сторону Лифшица и его соратников. Они могли бы торжествовать. Но вскоре обнаружилось нечто очень странное… Их старые оппоненты — критики, опиравшиеся на идеи социологизаторов (такие, например, как В. Ермилов или Е. Книпович), без малейших признаков внутренней работы, мучительной самокритики, стали писать … противоположное тому, что писали недавно. Теперь уже Пушкин и Толстой у них превратились из выразителей интересов эксплуататорских классов в «подлинно народных творцов» (это доходило до комизма, и в кругах литературоведов тогда шутили: «Еще одного писателя изнародовали»). При этом имена Лифшица и других авторов «течения» даже не упоминались! Об этом писалось как о чем-то самоочевидном, известном всем и никогда не оспариваемом…

Причем как заметил Лифшиц, переняв у «течения» его идеи, его бывшие враги сильно их примитизировали и исказили. Они стали изображать историю искусства как линейный прогресс, при котором писатели и художники, бывшие сторонниками гуманизма и демократии, стояли и в эстетическом отношении много выше тех, кто придерживался консервативных взглядов. Такой вывод они сделали из провозглашенного Лифшицем тезиса, имевшегося и у Маркса и восходящего к Гегелю, что красота и добро неразрывно связаны.

Лифшиц сразу же указал своим оппонентам на тот известный им факт (раньше они любили им козырять, дабы утвердить социологизаторство!), что практически все великие классики — от Платона и Аристофана до Гете, Бальзака и Пушкина были консерваторами, монархистами, сторонниками религиозного мировоззрения, церкви, мистической и идеалистической философии. Лифшиц так их и назвал — «Великие консерваторы человечества». Вместе с тем, очевидно, что эстетически Пушкин много выше, чем, скажем, крестьянский поэт Кольцов, а Гете — чем революционно-демократический поэт Гервег. Первое охотно признавал Ленин, а второе — Маркс.

«Вульгарные марксисты» 1920-х годов, превратившиеся в 1930-е в «вульгарных демократов» (как называл их Лифшиц), по остроумному замечанию философа, попытались выйти из ситуации, превращая Пушкина в «маленького Некрасова». Они утверждали, что вопреки своему дворянскому происхождению и своим консервативным политическим взглядам Пушкин, впитав и некоторые демократические идеи, поднялся до народности в своей поэзии.

Лифшиц тут же выступил с парадоксальным и даже опасным с точки зрения ситуации 1930-х ответом: «Не вопреки, а благодаря!». Именно благодаря тому, что Пушкин был дворянином и консерватором, он смог подняться до подлинной народности в своей поэзии! Его аристократизм и его консерватизм помогли ему преодолеть примитивно-буржуазное понимание демократии и народности, в плену у которого оказались некоторые поэты круга декабристов, равно как и некоторые более поздние авторы — от поэтов «Современника» до пролеткультовцев.

Так разразился спор между «вопрекистами» и «благодаристами» (см. воспоминания об этой дискуссии: Лунгина Лилиана. Подстрочник: Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана// Литературная дискуссия между «вопрекистами» и «благодаристами» 1941. — URL: http://www.famhist.ru/famhist/lungina/00059132.htm#0002c337.htm; дата обращения 25. 08. 2022), который начался на страницах «Литературного критика», а после его закрытия продолжился в «Литературной газете». Была и устная дискуссия в ИФЛИ, в которой участвовали Лифшиц и Лукач, а с противоположной стороны — Книпович и Ермилов. Именно после нее и был закрыт «Литературный критик».

В этом споре Лифшиц сформулировал основные идеи своей парадигмы левого консерватизма, ибо речь там шла, по сути, о противопоставлении прогресса и регресса, о вульгарном прогрессизме и утонченном консерватизме.

Для лучшего понимания позиции Лифшица нужно обратиться к его программной статье «В чем же сущность спора?», которая была напечатана в ЛГ 15 февраля 1940 г. Лифшиц обрушивается там на своих оппонентов, которые «значение передовых идей в художественном творчестве … усвоили так же вульгарно, как прежде теорию классового анализа» (Лифшиц 2012: 458). Согласно философу, вполне можно, оставаясь марксистом, признавать ценность и правоту некоторых консервативных воззрений и произведений, и Маркс это неоднократно демонстрировал, например, тепло отзываясь о романтике Уильяме Коббете, который идеализировал средневековье.

Причина в том, что Маркс, в отличие от тех, кто прикрывается его именем, понимал, что буржуазный прогресс не является абсолютным: «исторические понятия прогрессивного и консервативного относительны с точки зрения марксизма» (Лифшиц 2012: 459). Буржуазный прогресс несет в себе и темные, грязные, даже ужасные вещи вроде обезземеливания крестьян или обезличивания человека в обществе потребления. Капитализм в определенных своих аспектах хуже и ниже, чем предшествовавшее ему феодальное общество, которое при всех своих пороках сохраняло много естественного, наивно-идиллического, что и восхищает романтиков, идеализирующих средневековье. Конечно, они приукрашивают положительные стороны старого общества, тоже имевшего свои «язвы», но в их словах есть и доля исторической истины. «Отсюда открывалась возможность для консервативной или даже реакционной критики прогресса, в которой содержалось много ценных и даже социалистических элементов…» (Лифшиц 2012: 459).

Напомню, что о социализме как «отрицании отрицания» феодализма писал в 1920-е годы Лосев, и если учесть, что в 1930-е Лосев и Лифшиц сблизились и вели долгие беседы, то вполне возможно, что диалектик-коммунист позаимствовал эту идею у диалектика-«черносотенца». Впрочем, слово «позаимствовал» здесь мало подходит. Ведь, во-первых, она настолько вытекала из его взглядов, что Лифшиц до нее и так бы дорос, а во-вторых, у Лифшица она оказывалась в ином контексте, поскольку для Лосева мировая история — вырождение и социализм много ниже феодализма.

Как бы то ни было, далеко не всякий прогресс готов был одобрить сторонник прогресса Михаил Лифшиц, и были и консервативные и даже реакционные идеи и ценности, которые он поддерживал. «Реакционная критика буржуазной цивилизации может иметь глубокое содержание» (Лифшиц 2012: 461) — пишет Лифшиц и добавляет, конкретизируя: «Дворянская культура, являясь чем-то консервативным по сравнению с буржуазной демократией, имеет свои преимущества» (Лифшиц 2012: 461).

В этом состояло кредо его левого консерватизма. Проиллюстрировать это можно обращением к Пушкину, как это делал сам М.А. Лифшиц.

Сотрудница Третьяковской галереи Татьяна Коваленская в своих воспоминаниях описывает, как она стала «лифшицианкой» после прослушивания доклада Михаила Александровича о народности искусства в конце 1930-х гг. Коваленская рассказывает, что, доказывая свой тезис о том, что «Пушкин народен не только и не столько вопреки своему дворянству, сколько благодаря», Лифшиц привел в качестве примера «онегинскую» Татьяну: «сказав, что в отказе Татьяны следовать за Онегиным сказались, безусловно, дворянские представления о чести, Михаил Александрович замечательно раскрыл в нем выражение гораздо более широкого, на все времена утверждения подлинного, истинного достоинства женщины» (Лифшиц 2009: 590).

Это, действительно, замечательный пример! Давайте представим себе, как бы повела себя Татьяна, если бы она была не дворянкой, а «буржуазкой». Она бы, конечно, отдалась страсти, невзирая на узы брака, и не потому, что она была низкой натурой — совсем наоборот, а потому что буржуазное мировоззрение предполагает, что человек должен стремиться полностью реализовать себя, полностью раскрыть свои возможности, способности. Идеал буржуазного мировоззрения — человек-предприниматель (не в экономическом, а в широком смысле), активная и творческая натура, которая не может и не должна подчиняться условностям, которая преодолевает внешние препятствия, чтобы утвердить свою личность и ее желания.

Мировоззрение аристократическое, напротив, видит в человеке лишь часть рода, и, согласно ему, человек не имеет права на реализацию всех своих желаний и возможностей, ведь последствия падут на весь род. Этим аристократическое понимание человека похоже и предвосхищает понимание социалистическое, где человек тоже — часть коллектива, но не родового, а трудового. И в этом смысле Великие консерваторы человечества и созданные ими шедевры, по Лифшицу, предвосхищают социализм и социалистическую культуру.

Лифшицианский левый консерватизм и консерватизм религиозный и реакционный

Итак, предлагаю свести воедино, к нескольким основным тезисам лифшицианское понимание консерватизма (марксистский левый консерватизм) и сравнить его с традиционным религиозным и реакционным консерватизмом. Начнем с того, что Лифшиц, безусловно, как марксист является прогрессистом. История, по его мнению, развивается по восходящей. Растут производительные силы человечества, и каждая новая формация приближает людей к торжеству принципа социальной справедливости — к социализму и коммунизму. Казалось бы, здесь не остается и лазейки для консерватизма как для стремления сохранить старые формы культуры, и здесь Лифшиц полностью противостоит обычному консерватизму, который видит в истории регресс и считает, что лучшие эпохи человечества уже позади.

Однако марксизм — диалектическая философия, а Лифшиц, учивший диалектику по Гегелю (в отличие от героев стихов Маяковского), лучше многих понимал эту сторону марксистского учения. Диалектика же говорит нам, что прогресса без регресса не бывает и прогресс в одной области ведет к упадку, регрессу в другой. Это было ясно и Марксу, который указывал, что развитие науки и техники делает уже невозможным такое искреннее и наивное любование явлениями природы, которое мы находим в греческом эпосе (ведь для грека молния — это стрела Зевса, а не атмосферное электричество!). Значит, буржуазное искусство все равно будет прозаичнее, суше, рационалистичнее и в итоге — ниже греческой классики.

Лифшиц выводит из этой мысли Маркса концепцию эстетической неполноценности капитализма. Он показывает в своей книге «Карл Маркс. Искусство и общественный идеал», что общество, где все новейшие достижения науки обращены на то, чтоб превратить человека в безличного стандартизированного обывателя, вполне логично приходит к торжеству «эстетики безобразного».

Отсюда — вывод Лифшица о «революции как силе хранительной». Социалистическая революция, которая неизбежно свергнет капитализм, есть, по Лифшицу, победа Справедливости, Добра в его социальной ипостаси. Но Добро неотделимо от Истины и Красоты, а образец истинной красоты — это шедевры, созданные великим консерваторами в докапиталистическом мире, а точнее, в его «щелях», где был слабее гнет человека над человеком, и можно было хоть на время распрямиться, разогнуться духовно. Поэтому революция должна сохранять и популяризировать классическое искусство, «вернуть» общество к классической эстетике и на ее основе развивать социалистическое искусство. То же касается и философии, где Лифшиц нещадно критикует современные буржуазные теории и предлагает советским марксистам сделать «еще один заем» у великого консерватора Платона.

Философская подоплека левого консерватизма Лифшица — тема, заслуживающая большого, отдельного исследования. Очевидно, например, что сюда необходимо отнести его теорию идеального, которую он сформулировал частично в дневниках, частично — в заочной полемике с теорией идеального Э.В. Ильенкова. Понятно, что если целью человечества и культуры являются триединство Истины, Добра и Красоты, то невозможно обойтись без учения об идеальном, так как искомое триединство — идеально, и понятно, что эти идеи не могут быть просто порождениями человеческой деятельности. Если есть абсолютная истина, есть абсолютное бытие, а абсолютное — значит, бесконечное и вечное.

Говорят, что однажды недоброжелатель Лосева публично, на работе громко спросил старого профессора: «Алексей Федорович, а вы в Бога до сих пор верите?». Это была, конечно, провокация, ведь при любом ответе философ бы пострадал: либо вынужден был бы отречься от веры, либо вызвать на себе снова «гнев органов». Лосев улыбнулся и так ответил провокатору, что тот в ужасе бежал: «А вы что, с Лениным не согласны, что существует Абсолютная Истина?». Это анекдот, но он хорошо характеризует логику, которую развивал Лифшиц: если есть абсолютная истина, должно быть абсолютное бытие.

Кроме того, нельзя забывать о том, что еще в самой ранней своей работе, в докладе «Диалектика в истории искусства», Лифшиц выказывает глубокое понимание диалектики прогресса. Для этого он обращается к классической диалектике движения и покоя, образец которой имеется, например, у Гегеля. Движение предполагает свой субъект, то, что движется, но этот субъект должен на всем протяжении движения оставаться тем же самым, то есть неизменным, неподвижным. Так неразрывно связаны между собой движение и покой. Поэтому и в основе истории искусства лежат классические ценности, отражающие абсолютную, идеальную Красоту, раскрытие которой и составляет содержание истории искусства. Естественно, то же касается и социально-политической истории человечества, где описанное явление преломляется как диалектика прогресса и регресса.

Поэтому, по Лифшицу, нужно уметь различать разные виды прогресса и разные виды реакции (На самом деле Лифшиц предлагает еще и разделение между консерватизмами: первичным, ведущем к простому возвращению к пройдённому, к «порочному кругу», и вторичным, который предполагает возвращение, обогащенное смыслами, прорыв за пределы «порочного круга», см.: Камнев 2009, Арсланов 2007). Скажем, американское общество, где все рационализировано и сведено к количеству и прибыли, включая досуг, искусство, песню, театр, конечно, «прогрессивно». Но для настоящего марксиста, который не может не быть гуманистом, такой прогресс хуже многих реакционных обществ прошлого, где человеку оставалась возможность творчески и духовно раскрыться, пусть в формах досуга, в народном празднике, в карнавале, в фольклорном искусстве.

Возьмем другой пример. В своих лекциях о русской культуре Лифшиц прекрасно показывает отсутствие национализма и ксенофобии у русского народа в период господства самых деспотических правителей русской истории. Причем, по Лифшицу, именно деспотический гнет, согласно диалектике жизни, и объединял в «братстве по несчастью» русских и нерусских простолюдинов и не позволял развиться национализму, который на Западе стал результатом утверждения капитализма и буржуазных свобод. Отсутствие политического национализма, из-за которого было пролито столько крови в Новое и новейшее время, это тоже одна из положительных сторон докапиталистического общества, которая в обществе социализма, в качестве отрицания отрицания, должна выразиться в виде господства интернационализма.

Таков левый консерватизм М.А. Лифшица, диалектически понимающий прогресс, видящий в идеале консерваторов — докапиталистическом обществе — тоже нечто позитивное, и даже призывающий в определенном смысле вернуться к некоторым ценностям того общества, конечно, не теряя из виду социалистический идеал. Конечно, такой марксизм не может вызывать у религиозного, «обыкновенного» консерватора однозначное отторжение. С таким марксизмом возможен творческий, продуктивный диалог. У такого марксизма можно даже кое-чему поучиться.

Это не значит, что «обыкновенный» консерватор может просто брать тезисы Лифшица и использовать их. Напротив, их следует переосмыслить и углубить. Например, концепции классических эпох истории человечества явно не хватает религиозной составляющей (о которой Лифшиц не задумывался, ибо был атеистом). А ведь, если вдуматься, то эпохам классики или предшествовал или прямо сопутствовал и своеобразный религиозный подъем. Так, истоки живописи Возрождения можно и нужно искать в поздневизантийской иконописи, а философии — в интеллектуальных дебатах последних веков империи ромеев (как известно, учителем Петрарки был Варлам Калабриец — грек и оппонент Св. Григория Паламы). Православная подоплека южноевропейского Возрождения — вообще отдельная тема, отчасти освещенная в научной литературе, но не ставшая достоянием широкой общественности (Левко-Линардато 2015: 5­–18). Также специалистам известно, что немецкой классической философии предшествовал расцвет позднесредневековой немецкой мистической мысли и, например, Шеллинг признавал влияние на свою философию учения Якоба Беме о свободе. Если же обратиться к античной классике, то сразу возникает тема связи философии Платона и орфически-пифагорейской мистической традиции.

Консерваторы привыкли отвергать все советское и левое, но еще В.С. Соловьев писал, что Абсолютная Истина существует, а вот абсолютной лжи нет, и поэтому в каждом заблуждении кроется, пусть и искаженная, доля истины. Это касается советского опыта и тем более левого консерватизма Лифшица. Наша задача — эту долю истины найти и извлечь.

Список литературы:

Арсланов В. Г. Революция как сила хранительная//Независимая газета. — 1997. — 4 ноября.

Арсланов В. Г. Постмодернизм и русский «Третий Путь»: Tertium Datur российской культуры XX века. — М. : Культурная революция, 2007. — 656 с.

Арсланов В. Г., Лагурев А. С. Михаил Лифшиц. СПб : Умозрение, 2021. — 254 с.

Камнев В. М., Камнева Л. С. Феномен советского консерватизма: историософское обоснование// Вестник СпбГУ. Философия и конфликтология. — 2019. — Т. 35. — Вып. 1. — С. 43-55

Камнев В. М. «Марксистский консерватизм» М. А. Лифшица//Известия Уральского государственного университета. Серия 3: Общественные науки. — 2009. — № 3 (69). — С. 148–156.

Из автобиографии идей. Беседы с М. А. Лифшицем. Обработка записей бесед, введения, заключения и примечания А. А. Вишневского//Контекст. — 1987. — М. : Наука», 1988. — С. 264–319.

Левко-Линардато П.С. Влияние византийских гуманистов на культуре итальянского Возрождения// Ценности и смыслы. Научный журнал. — 2015. — №1 (35). — С. 5-18

Лифшиц М. А. Надоело. В защиту обыкновенного марксизма. Беседы Статьи. Выступления. — М. : Искусство – XXI век, 2012. — 574 с.

Лифшиц М. А. Собрание сочинений в 3 томах. — 1988. — Том 3. — М : Изобразительное искусство, 1988. — 560 с.

Лифшиц М. А. Почему я не модернист? Философия. Эстетика. Художественная критика. — М : Искусство – XXI век, 2009. — 616 С.

Лифшиц М. А. Varia. М.: «Гюндрисе», 2010. — 172 С.

Ботвин А. П. «Анабазис»: война в документах воспоминаниях и суждениях философа//Михаил Александрович Лифшиц. (под редакций В.Г. Арсланова). — М. : РОССПЭН, 2010. — С. 405–421.

Померанц Г. С. «Записки гадкого утенка». — М.-СПб. : Центр гуманитарных инициатив, 2013. — 464 с.