Прочитал целый ряд сочинений отечественной фантастики на тему спасения СССР с помощью попаданцев из 21-го века. Всякую муть (её очень много и легко обнаружить) отбрасывал, не читая, после первой же страницы. Читал только написанное реалистично, насколько это возможно в фантастике. То есть при наличии типических героев при верности деталей (Ф.Энгельс) и хорошим языком.

Ни один роман, за исключением «Целителя» (Богданов) не завершён, но общий недостаток, решающий недостаток всех прочитанных, включая «Целителя» один: непонимание сущности Советской власти и истинных причин гибели СССР.

В СССР второй половины ХХ века авторы отправляют людей, ничего не смыслящих в науке, именуемой марксизмом, поэтому они пытаются спасти СССР с помощью писем и советов первым лицам о том, что они натворили в будущем и снабжая советами, как этого им не допустить. Эти советы не затрагивают главного и основного в деле строительства социализма и поэтому несостоятельны. Кроме этого, издательская политика требует от авторов огромного многословия. Читатель просто утопает в деталях, теряя нить основного сюжета.

 Самое смешное, что авторы, безграмотные в марксизме, и, что ещё важнее, в понимании Ленина, берут на себя смелость, уличать Маркса и Ленина в, якобы, допущенных ими ошибках, ставших, причиной краха СССР.

Так в «Целителе» рефреном звучит упрёк в адрес В.И.Ленина, прямо по Путину, что следование его принципам национальной политики, и привело к краху СССР. Что Сталин был прав, предлагая автономизацию. При этом оставляется без внимания опыт Югославии и Чехословакии, где права республик на выход из союза не было, но это не помешало им развалиться.

Во всех прочитанных мною книг этого жанра в качестве вариантов спасения СССР от катастрофы предлагается не нэп, а разные варианты возрождения товарного производства, что прямо противоречит задаче перехода к социализму и напоминает печальный опыт Горбачева с возрождением производственных кооперативов. А в «Целителе» по факту проповедуется анархо-синдикализм.

И нигде в прочитанных книжках даже не упоминается о диктатуре пролетариата. Зато всевластие Политбюро и ЦК описано даже с перебором. Между тем без реального участия сознательного рабочего класса в управлении страной не могло быть и правильной национальной политики.

Тем не менее, ошибки в проведении национальной политики при Сталине были. Они вытекали из отмеченной Лениным присущей Сталину черте — его торопливости, неосторожности. Явно ведь, по-моему мнению, что преобразование в 1934 году Туркестанской Автономной ССР, входившей в РСФСР, в пять (!) Союзных республик было забеганием вперёд.

Забеганием вперёд было, с моей т.з., и принятие Конституции 1936 года. (Как и переход от народной демократии в странах Европы к диктатуре пролетариата). Все это было нарушением принципа диалектики в ущерб плохо понимаемой прагматике.

По-моему, следствием торопливости и симпатии к принципам «военного коммунизма», присущих рабочему классу вообще, а не только Вождю, оказалось сворачивание НЭПа и запрет частной собственности. Но об этом я уже сказал по поводу Конституции 1936 года.

А вот что пишет Ленин о создании СССР:

« …не следует зарекаться заранее никоим образом от того, чтобы в результате всей этой работы вернуться на следующем съезде Советов назад, т.е. оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов.

Надо иметь в виду, что дробление наркоматов и несогласованность между их работой в отношении Москвы и других центров может быть парализовано достаточно партийным авторитетом, если он будет применяться со сколько-нибудь достаточной осмотрительностью и беспристрастностью».

Разве были готовы народы Средней Азии вместе и наравне с советской Россией вступить в СССР? Практика показала, что нет, не были готовы: слишком сильны были там традиции родового строя и феодализма.

Несомненно, ведущий в СССР русский пролетариат, сплочённый вокруг Партии, должен был дать дехканам вначале только Советскую власть, в органах которой ведущую роль играли бы убежденные большевики из беднейших дехкан и русских, что не позволило бы превратить органы Советской и партийной власти в новые ханства.

Партия объективно после прихода к власти стала новым субъектом истории и поэтому могла и была обязана повсеместно и постоянно защищать себя и органы Советской власти от проникновения чуждых элементов. А в Средней Азии и Закавказье в особенности.

Логика правильно работающей Советской власти обеспечила бы нужный рост цивилизованности дехкан, чтобы они раньше или позже сами пришли к необходимости экспроприировать своих баев и мул. Тогда и настал бы момент, чтобы «вместе и наравне» …

НЭП и уже давно знакомые крестьянам формы кооперации был формой мирного перехода крестьянства, составляющего подавляющее большинство населения в РСФСР, к производственной кооперации. Вполне можно было, не отказываясь от нэповской политики, не умаляя значения органов Советской власти как вида диктатуры пролетариата, ускоренными темпами проводить политику индустриализации страны и культурную революцию.

Если бы за 13 лет (1928 -1941 гг) в СССР было бы построено меньше заводов, а только необходимых в первую очередь да  подальше от западных границ, это всё равно вывело бы страну в разряд «цивилизованных» стран, готовых войти в социализм и при этом дать отпор возможной агрессии из Европы с лучших позиций, чем в 1941 году в нашей истории..

Но тогда наша история не знала бы политических репрессий такого масштаба и злополучных дефицитов, очередей и прочих пороков развития в неведомые еще дали.

Прочность союза рабочего класса с крестьянством как главного условия для окончательной победы Революции при сохранении нормального продуктообмена через рынок была бы гораздо выше, а людских потерь в ходе необходимого уничтожения пятой колонны гораздо меньше.

Вообще, переход от рабоче-крестьянской демократии (Советская власть) к парт. гос. монополии был, по-моему, самой тяжелой ошибкой.

Госмонополия, весьма древний и насквозь бюрократический институт, сразу же поставила крест на диктатуре пролетариата в пользу веры в коммунизм и в мудрость генерального секретаря ЦК правящей партии и прочих жрецов коммунизма.

Демократия, которая зарождалась на национализированных предприятиях в 20-е годы, была свёрнута в пользу всевластия отраслевых министерств, которые, возрожденные после снятия Хрущёва, играли роль феодальных баронств по отношению к своим вассалам — госпредприятиям.

Если бы советским союзным республикам были переданы в начале 30-х годов все полномочия управления народным хозяйством на их территориях, за исключением немногих, то в союзных республиках не было бы причин стремиться к избавлению от власти Центра.

А единство правящей партии, при котором отсутствует её деление по административному принципу, обеспечило бы согласование в случае нестыковок в хозяйственной работе республик

Таким образом, сваливать вину на Ленина за развал Союза республик нет никаких оснований. Ошибки в национальной политике в СССР — это ошибки рабочего класса, пошедшего за Сталиным.

Все сказанное о преимуществах ленинского подхода к образованию СССР полностью относится и к самой «Великой Руси», которой не удалось обеспечить нерушимость союза свободных республик.

РСФСР как равная республика в этом союзе не была бы вынуждена помогать им в ущерб себе. Её помощь носила бы взаимовыгодный характер, что, несомненно, пошло бы на пользу всему союзу.

В.И.Ленин. К ВОПРОСУ О НАЦИОНАЛЬНОСТЯХ ИЛИ ОБ «АВТОНОМИЗАЦИИ» 

Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об автономизации, официально называемый, кажется, вопросом о союзе советских социалистических республик.

Летом, когда этот вопрос возникал, я был болен, а затем, осенью, я возложил чрезмерные надежды на свое выздоровление и на то, что октябрьский и декабрьский пленумы дадут мне возможность вмешаться в этот вопрос. Но, между тем, ни на октябрьском пленуме (по этому вопросу), ни на декабрьском мне не удалось быть, и таким образом вопрос миновал меня почти совершенно.

Я успел только побеседовать с тов. Дзержинским, который приехал с Кавказа и рассказал мне о том, как стоит этот вопрос в Грузии. Я успел также обменяться парой слов с тов. Зиновьевым и выразить ему свои опасения по поводу этого вопроса. Из того, что сообщил тов. Дзержинский, стоявший во главе комиссии, посланной Центральным Комитетом для «расследования» грузинского инцидента, я мог вынести только самые большие опасения. Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, о чем мне сообщил тов. Дзержинский, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Видимо, вся эта затея «автономизации» в корне была неверна и несвоевременна.

Говорят, что требовалось единство аппарата. Но откуда исходили эти уверения? Не от того ли самого российского аппарата, который, как я указал уже в одном из предыдущих номеров своего дневника, заимствован нами от царизма и только чуть-чуть подмазан советским миром*.

Несомненно, что следовало бы подождать с этой мерой до тех пор, пока мы могли бы сказать, что ручаемся за свой аппарат, как за свой. А сейчас мы должны по совести сказать обратное, что мы называем своим аппарат, который на самом деле насквозь еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину, переделать которую в пять лет при отсутствии помощи от других стран и при преобладании «занятий» военных и борьбы с голодом не было никакой возможности.

При таких условиях очень естественно, что «свобода выхода из союза», которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке.

Говорят, в защиту этой меры, что выделили наркоматы, касающиеся непосредственно национальной психологии, национального просвещения. Но тут является вопрос, можно ли выделить эти наркоматы полностью, и второй вопрос, приняли ли мы с достаточной заботливостью меры, чтобы действительно защитить инородцев от истинно русского держиморды? Я думаю, что мы этих мер не приняли, хотя могли и должны были принять.

Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого «социал-национализма». Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль.

Я боюсь также, что тов. Дзержинский, который ездил на Кавказ расследовать дело о «преступлениях» этих «социал-националов», отличился тут тоже только своим истинно русским настроением (известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения) и что беспристрастие всей его комиссии достаточно характеризуется «рукоприкладством» Орджоникидзе. Я думаю, что никакой провокацией, никаким даже оскорблением нельзя оправдать этого русского рукоприкладства и что тов. Дзержинский непоправимо виноват в том, что отнесся к этому рукоприкладству легкомысленно.

Орджоникидзе был властью по отношению ко всем остальным гражданам на Кавказе. Орджоникидзе не имел права на ту раздражаемость, на которую он и Дзержинский ссылались. Орджоникидзе, напротив, обязан был вести себя с той выдержкой, с какой не обязан вести себя ни один обыкновенный гражданин, а тем более обвиняемый в «политическом» преступлении. А ведь в сущности говоря, социал-националы это были граждане, обвиняемые в политическом преступлении, и вся обстановка этого обвинения только так и могла его квалифицировать.

Тут встает уже важный принципиальный вопрос: как понимать интернационализм? *

Я уже писал в своих произведениях по национальному вопросу, что никуда не годится абстрактная постановка вопроса о национализме вообще. Необходимо отличать

национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой.

По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия, и даже больше того — незаметно для себя совершаем бесконечное количество насилий и оскорблений, — стоит только припомнить мои волжские воспоминания о том, как у нас третируют инородцев, как поляка не называют иначе, как «полячишкой», как татарина не высмеивают иначе, как «князь», украинца иначе, как «хохол», грузина и других кавказских инородцев, — как «капказский человек».

Поэтому интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически. Кто не понял этого, тот не понял действительно пролетарского отношения к национальному вопросу, тот остался, в сущности, на точке зрения мелкобуржуазной и поэтому не может не скатываться ежеминутно к буржуазной точке зрения.

Что важно для пролетария? Для пролетария не только важно, но и существенно необходимо обеспечить его максимумом доверия в пролетарской классовой борьбе со стороны инородцев. Что нужно для этого? Для этого нужно не только формальное равенство. Для этого нужно возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством «великодержавной» нации.

Я думаю, что для большевиков, для коммунистов разъяснять это дальше и подробно не приходится. И я думаю, что в данном случае, по отношению к грузинской нации, мы имеем типичный пример того, где

сугубая осторожность, предупредительность и уступчивость требуются с нашей стороны поистине пролетарским отношением к делу. Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела, пренебрежительно швыряется обвинением в «социал-национализме» (тогда как он сам является настоящим и истинным не только «социал-националом», но и грубым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности, потому что ничто так не задерживает развития и упроченности пролетарской классовой солидарности, как национальная несправедливость, и ни к чему так не чутки «обиженные» националы, как к чувству равенства и к нарушению этого равенства, хотя бы даже по небрежности, хотя бы даже в виде шутки, к нарушению этого равенства своими товарищами пролетариями. Вот почему в данном случае лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить. Вот почему в данном случае коренной интерес пролетарской солидарности, а следовательно и пролетарской классовой борьбы, требует, чтобы мы никогда не относились формально к национальному вопросу, а всегда учитывали обязательную разницу в отношении пролетария нации угнетенной (или малой) к нации угнетающей (или большой). Какие же практические меры следует предпринять при создавшемся положении?

Во-первых, следует оставить и укрепить союз социалистических республик; об этой мере не может быть сомнения. Она нам нужна, как нужна всемирному коммунистическому пролетариату для борьбы с всемирной буржуазией и для защиты от ее интриг.

Во-вторых, нужно оставить союз социалистических республик в отношении дипломатического аппарата. Кстати сказать, этот аппарат исключительный в составе нашего государственного аппарата. В него мы не допускали ни одного человека сколько-нибудь влиятельного из старого царского аппарата. В нем весь аппарат сколько-нибудь авторитетный составился из коммунистов. Поэтому этот аппарат уже завоевал себе (можно сказать это смело) название проверенного коммунистического аппарата, очищенного несравненно, неизмеримо в большей степени от старого царского, буржуазного и мелкобуржуазного аппарата, чем тот, которым мы вынуждены пробавляться в остальных наркоматах.

В-третьих, нужно примерно наказать тов. Орджоникидзе (говорю это с тем большим сожалением, что лично принадлежу к числу его друзей и работал с ним за границей в эмиграции), а также доследовать или расследовать вновь все материалы комиссии Дзержинского на предмет исправления той громадной массы неправильностей и пристрастных суждений, которые там несомненно имеются. Политически-ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского.

В-четвертых, надо ввести строжайшие правила относительно употребления национального языка в инонациональных республиках, входящих в наш союз, и проверить эти правила особенно тщательно. Нет сомнения, что под предлогом единства железнодорожной службы, под предлогом единства фискального и т. п. у нас, при современном нашем аппарате, будет проникать масса злоупотреблений истинно русского свойства. Для борьбы с этими злоупотреблениями необходима особая изобретательность, не говоря уже об особой искренности тех, которые за такую борьбу возьмутся. Тут потребуется детальный кодекс, который могут составить сколько-нибудь успешно только националы, живущие в данной республике. Причем не следует зарекаться заранее никоим образом от того, чтобы в результате всей этой работы вернуться на следующем съезде Советов назад, т. е. оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов.

Надо иметь в виду, что дробление наркоматов и несогласованность между их работой в отношении Москвы и других центров может быть парализовано достаточно партийным авторитетом, если он будет применяться со сколько-нибудь достаточной осмотрительностью и беспристрастностью; вред, который может проистечь для нашего государства от отсутствия объединенных аппаратов национальных с аппаратом русским, неизмеримо меньше, бесконечно меньше, чем тот вред, который проистечет не только для нас, но и для всего Интернационала, для сотен миллионов народов Азии, которой предстоит выступить на исторической авансцене в ближайшем будущем, вслед за нами. Было бы непростительным оппортунизмом, если бы мы накануне этого выступления Востока и в начале его пробуждения подрывали свой авторитет среди него малейшей хотя бы грубостью и несправедливостью по отношению к нашим собственным инородцам. Одно дело необходимость сплочения против империалистов Запада, защищающих капиталистический мир. Тут не может быть сомнений, и мне излишне говорить о том, что я безусловно одобряю эти меры. Другое дело, когда мы сами попадаем, хотя бы даже в мелочах, в империалистские отношения к угнетаемым народностям, подрывая этим совершенно всю свою принципиальную искренность, всю свою принципиальную защиту борьбы с империализмом. А завтрашний день во всемирной истории будет именно таким днем, когда окончательно проснутся пробужденные угнетенные империализмом народы и когда начнется решительный долгий и тяжелый бой за их освобождение.