«Уважаемая редакция!
В последние годы мне доводилось читать статьи с критикой внешней политики СССР в предвоенные годы. В них встречалось утверждение, что в сентябре 1939 года польская армия героически противостояла вторгнувшимся в Польшу германским войскам, а исход войны не был ясен вплоть до 17 августа 1939 года, когда советские войска вступили на территорию Польши. Якобы это утверждал польский генерал Андерс. Хотелось бы знать: как было на самом деле?
Валерий РЫБАКОВ.
г. Электросталь,
Московская область».
ПОСЛЕ окончания Великой Отечественной войны разбитые Красной Армией, но выжившие германские генералы стали сочинять мемуары, стремясь «спасти лицо». Тем же путём пошёл и польский генерал Владислав Андерс. Воевал он мало и плохо. В 1942 году, в нарушение данного польским эмигрантским правительством обещания сражаться с немцами на территории Советского Союза плечом к плечу с Красной Армией, этот генерал в разгар Сталинградской битвы увёл сформированную в СССР польскую армию в Иран. С тех пор у нас считают Андерса лгуном и трусом.
В своих воспоминаниях он уверял, что 17 сентября 1939 года, когда Красная Армия «вторглась» в Польшу, «натиск немцев стал ослабевать, и когда растянутые на сотни километров немецкие коммуникации стали рваться, мы могли бы ещё сопротивляться некоторое время и дать союзникам возможность ударить на открытые западные границы Германии».
Сделав такое заявление, Андерс дважды солгал. Во-первых, к 17 сентября польская армия была разгромлена, немцам осталось ликвидировать лишь отдельные очаги сопротивления. Во-вторых, англичане и французы вовсе не собирались воспользоваться возможностью «ударить на открытые западные границы Германии».
С утверждением, что в сентябре 1939 года Великобритания и Франция предали Вторую Речь Посполитую, отдав её на растерзание гитлеровским варварам, в Польше многие согласны. Хотя сегодня у западных союзников находятся и адвокаты. Польский историк Рафал Внук на страницах вышедшего в 2019 году пособия «Россия и Польша: преодоление исторических стереотипов. 1918—1991 гг.» уверяет российских и польских учителей в том, что «ввиду неминуемого поражения Польши немедленное нанесение франко-британского удара по Германии утрачивало смысл. Сталин открыл двери в войну».
«Двери» немцам открыл отнюдь не Сталин! После окончания Второй мировой войны бывший начальник штаба оперативного руководства Вооружённых сил Германии генерал Альфред Йодль на допросе показал: «Мы не потерпели поражения в 1939 году только потому, что во время польской кампании примерно 110 французских и британских дивизий на западе бездействовали, стоя перед 23 немецкими дивизиями».
Подсчёты современных историков дают несколько иные цифры, но они не меняют общей картины и главного вывода. В сентябре 1939-го 78 французским дивизиям общей численностью 3,25 млн человек на германской оборонительной «линии Зигфрида» противостоял миллион немецких солдат и офицеров. Если французы располагали 2850 танками, то у немцев на Западном фронте их не было вовсе! Франко-британская авиация имела почти двойное превосходство в воздухе (2421 самолёт против 1359). В случае массированного удара союзников гитлеровцам пришлось бы забыть о Варшаве и Кракове и думать о защите Берлина. Однако проливать кровь за Польшу союзники изначально не собирались, чего поляки не хотели понимать вплоть до разгрома немцами их армии.
Противостоять вермахту в одиночку польские войска были не в состоянии. Соотношение сил на польско-германском фронте было в пользу немцев. Против миллиона польских солдат и офицеров гитлеровцы выставили 1,8 млн человек. Польская армия не была готова к «войне моторов». Германия имела почти троекратный перевес в самолётах (2231 против 824) и четырёхкратный — в танках (2533 против 610). Причём польские танковые соединения были оснащены в основном устаревшими моделями.
Вермахт располагал 13500 орудиями и миномётами, поляки — лишь 4300. Ситуацию ухудшало расположение войск. Если польские войска были равномерно развёрнуты вдоль почти 1900-километрового будущего фронта, то немцы создали мощные группировки на главных направлениях.
Начав наступление, германские пехотные части при поддержке артиллерии и авиации быстро прорвали польскую оборону и двинулись вглубь страны. В воздушных схватках между польской и германской авиацией сразу же обозначился перевес люфтваффе.
Руководители Второй Речи Посполитой, чья недальновидная и безответственная политика явилась одной из главных причин Второй мировой войны, проявили трусость и некомпетентность. Пример показал президент Польши Игнаций Мосцицкий, уехавший из Варшавы в первый же день войны. А
5 сентября столицу покинуло и правительство, 7 сентября из Варшавы уехал Верховный главнокомандующий польской армией, маршал Эдвард Рыдз-Смиглы. Ставка была перенесена в Брест-Литовск. Для управления государственным аппаратом и вооружёнными силами все эти перемещения имели пагубные последствия.
Ещё 5 сентября Рыдз-Смиглы отдал приказ об отступлении польских армий за Вислу и создании обороны на линии Нарев — Висла — Сан. Отход был хаотичным, что явилось следствием организационных проблем и слабой оснащённости радиосвязью. В результате за несколько дней войска полностью потеряли управляемость.
Свидетелем катастрофы польской армии был Ян Карский (псевдоним Яна Козелевского), памятник которому стоит в Вашингтоне в парке Джорджтаунского университета. Этот поляк в годы войны в качестве курьера осуществлял связь между польским подпольем и находившимся в Лондоне эмигрантским правительством. Карский одним из первых поведал миру об уничтожении евреев в оккупированной немцами Польше, за что потом получил от Израиля звание «Праведника народов мира».
Первые недели войны Карский — противник Советского Cоюза и социализма — видел своими глазами. Его воспоминания опровергают миф польских фальсификаторов истории.
Полк, в котором служил подпоручик Карский, был дислоцирован в Освенциме — городе, вскоре получившем печальную известность. Ян Карский свидетельствовал: «На рассвете 1 сентября, около пяти утра, когда солдаты нашего конноартиллерийского дивизиона мирно спали, самолёты люфтваффе незамеченными долетели до Освенцима и, пролетая над нашими казармами, забросали всю округу зажигательными бомбами. Одновременно сотни немецких танков пересекли границу, и под их огнём всё окончательно превратилось в руины и пепелища… Опомнившись и оценив положение, мы увидели, что не способны оказать существенного сопротивления. Хотя нескольким батареям удалось каким-то чудом довольно долго продержаться на своих позициях. К полудню две наши батареи были уничтожены. Казармы разрушены до основания, железнодорожный вокзал сметён с лица земли».
Сдержать наступление вермахта ошарашенные поляки не смогли. В тот же день находившиеся в Освенциме части получили приказ отступать. Это был не организованный отход на новые позиции, а паническое бегство. Карский вспоминал, что его «резервная батарея покинула Освенцим и двинулась боевым маршем по направлению к Кракову, захватив с собой пушки, снаряды и провиант… На вокзале нам пришлось ждать, пока починят пути. Мы сидели на земле под палящим солнцем… В тягостном молчании разместились мы по вагонам, и поезд двинулся на восток, в сторону Кракова. Ночью он много раз останавливался и подолгу стоял… На рассвете появилось полтора десятка «хейнкелей», целый час они бомбили и расстреливали из пулемётов наш поезд и разнесли в щепки более половины вагонов. Почти все там были убиты или ранены. Мой вагон уцелел».
Оставшиеся в живых военнослужащие покинули разбитый поезд и пешком пошли на восток. Карского сильно удручало, как происходило отступление: «Шла не армия, не батарея, не взвод — просто много отдельных людей шагали скопом неведомо куда и зачем. Дороги были забиты беженцами и отбившимися от своих частей солдатами, точно катилась огромная приливная волна, увлекая за собой всех встречных. Целых две недели эта лавина медленно двигалась на восток. Сам я держался группы, которая ещё сохраняла какое-то подобие воинского подразделения. Мы надеялись дойти до новой линии обороны, остановиться и вступить, наконец, в сражение. Но каждый раз, когда, казалось, такая возможность была близка, наш капитан получал приказ продолжать отступление и, пожав плечами, понуро указывал нам путь дальше на восток… Так мы брели без особой спешки, поскольку утратили всякое представление о цели».
17 сентября, констатировал Карский, «изнурённые, обессилевшие, ошалевшие и растерянные, мы подошли к Тернополю». Характеризуя состояние своё и спутников, он признал: «Мы уцелели физически, но морально немецкий «блицкриг» уничтожил нас, и мы настолько утратили всякие ориентиры, что едва понимали, что творится вокруг; мы не были ранены, но потеряли силы и волю».
Вскоре польским горе-воякам встретились части Красной Армии, которым они без боя сдались.