Встречая юбилей, с одной стороны, трагического, с другой — героического события: начала Великой Отечественной войны, нельзя не углубиться в предшествующие события, связанные с наступлением фашизма.

30-е годы минувшего столетия были наполнены ощущением неизбежности схватки с ним за судьбы мира, за сохранение человеческого в человеке. Понимание обстановки того времени позволяет по-настоящему оценить роль VII Конгресса Коминтерна, состоявшегося в Москве с 25 июля по 20 августа 1935 г. Этот форум совершил в политической ориентации коммунистического и народно-освободительного движения важный поворот, который вызвал к жизни долговременные последствия.

На Конгрессе присутствовали делегаты от 65 коммунистических партий, действующих за пределами СССР. В том числе здесь были представители компартий стран, уже подвергнувшихся зверским репрессиям со стороны мировой реакции и находящихся в глубоком подполье. Отрезок времени в 7 лет, отделявший форум от предыдущего, VI Конгресса, вобрал в себя как начало мировой войны (нападение в 1931 году Японии на Китай и отторжение от него Маньчжурии), так и приход к власти в Германии национал-социалистической партии Гитлера. К моменту открытия Конгресса германская компартия, будучи изначально самой сильной и многочисленной в Европе (около 300 тыс.) понесла огромные потери: сократилась до 60 тыс., да и те находились либо в подполье, либо в эмиграции.

Главными вопросами в повестке дня Конгресса были:

1.           Отчёт о деятельности Исполкома Коммунистического Интернационала.

2.           Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса, против фашизма.

3.           О задачах Коммунистического Интернационала в связи с подготовкой империалистами новой мировой войны.

По всем этим вопросам выступили люди, имена которых успели стать легендарными: один из лидеров КПГ Вильгельм Пик, возглавлявший всех германских коммунистов, сохранивших свободу, Георгий Димитров, герой Лейпцига, сумевший в самом логове фашизма положить на лопатки гитлеровских провокаторов, обвинивших его в поджоге рейхстага, и Пальмиро Тольятти, представлявший коммунистов Италии — страны, где впервые в Европе угнездился фашизм.

Выступая по первому вопросу, Вильгельм Пик охарактеризовал события, наложившие глубокий отпечаток на международную обстановку — глубочайший экономический кризис и приход к власти фашистов в Германии. Он выделил 3 этапа в развитии этих событий:

•             Нарастание нового подъёма революционного движения;

•             Революционное движение в годы наибольшего обострения кризиса;

•             Поворот социал-демократических рабочих в сторону единого фронта с коммунистами».

Вильгельм Пик, в частности, сказал:

«Быстрое изменение обстановки и громадный рост недовольства масс, рост опасности фашизма и войны требовали от коммунистов быстрого изменения оценок ситуации, роли различных партий, групп и лиц, своевременного выставления новых лозунгов, соответствующих изменившейся обстановке. Эта сложность обстановки требовала также огромной организационной работы. Коммунисты при выполнении этих задач показали много блестящих образцов работы. Однако в обстановке бурного и сложного политического развития они иногда запаздывали со своими лозунгами, не всегда правильно оценивали соотношение классовых сил и иногда продолжали настаивать на лозунгах и методах борьбы, которые были верны ещё недавно, но с изменением обстановки уже устарели. Такой же большой ошибкой, как недооценка фашистской опасности, было, с другой стороны, усматривать фашизм даже там, где его ещё не было. Эта ошибка объясняется тем, что ряд коммунистических литераторов механически усвоил указание VI конгресса, что буржуазия во всё большей мере пытается переходить к фашистским методам господства. В Германии коммунисты довольно долго считали, что правительство Брюнинга является уже правительством фашистской диктатуры. С другой стороны, они недооценивали движение Гитлера, полагая, что в такой стране, как Германия, с таким организованным рабочим классом, гитлеровцы не смогут взять власть и что стихийно пришедшие к Гитлеру мелкобуржуазные массы так же быстро повернутся к нему спиной» [1]

Учитывая исключительную важность анализа событий в Германии, результатом которых был приход к власти Гитлера, что принесло человечеству неисчислимые бедствия, уделим хронологии этих событий более пристальное внимание.

Нацистская партия возникла в 1919 г. в обстановке разгула реакции после поражения революции. Местом ее рождения не случайно был Мюнхен — город, где с особенной силой свирепствовали контрреволюционные банды, потопившие в крови Баварскую Советскую республику. Гитлер не был основателем партии, но возглавил ее после устранения всех, кто имел партийные билеты с номерами, меньшими, чем у него. С самого начала своей деятельности гитлеровцы сделали ставку на безудержную социальную и национальную демагогию, что нашло отражение и в официальном названии: Национал-социалистская рабочая партия.

Читая подобное название, вполне можно вступить в такую организацию, тем более, что в Германии той поры социалистические идеи были популярны. Само собой, Гитлер и Ко стремились с помощью такого названия проникнуть в ряды рабочего класса, спекулируя на слове «социализм». На самом деле в программе НСДАП ничего социалистического не было, и расчет нацистов на привлечение в свои ряды рабочих провалился. За ними, как правило, тянулись только определенные слои мелкой буржуазии, особенно городской («лавочники»), деклассированные элементы, разорившиеся крестьяне, а также многие бывшие офицеры и унтер-офицеры, оставшиеся не у дел в связи с резким сокращением армии.

До 1923 г. нацистская партия была лишь одной из многочисленных реакционных групп, лишенных сколько-нибудь серьезного политического значения. Положение изменилось, когда в 1923 году сложилась революционная ситуация, и буржуазия не на шутку перепугалась, помня события 1918 года. В этих условиях гитлеровская партия, намного превосходившая своих собратьев беззастенчивостью методов политической борьбы, сумела заручиться поддержкой новых покровителей, таких, как крупнейший магнат Фриц Тиссен и кумир германской военщины генерал Эрих Людендорф. Такие «шефы» позволили нацистам укрепить связи с руководством баварского правительства и командованием войск рейхсвера в Баварии. Опираясь на эти связи, нацисты совершили 8 ноября 1923 г. попытку государственного переворота — позорно знаменитый «пивной путч» (такое название он получил потому, что основные события этого дня развернулись в одном из пивных залов). Путч с треском провалился, поскольку союзники Гитлера из правительства и армейского командования отказались его поддержать, и для разгона новоявленных узурпаторов хватило полиции. Гитлер угодил в тюрьму, и нацистская партия впала в безвестность. Правда, покровительство Тиссена и Людендорфа сыграло свою роль: Гитлер отсидел в тюрьме всего год вместо положенных пяти и напомнил о себе вышедшей в 1925 году пресловутой «Майн Кампф».

Между прочим, других солидных литературных опусов за ним как-то не было замечено ни до, ни после «Майн Кампф», а манера, в которой была написана книга, очень уж напомнила хлёсткие и будто сошедшие с митинговых трибун формулировки. Это было весьма похоже на труды Троцкого: такие же яркие по форме и замаскированные по содержанию, переполненные остервенелыми лозунгами призывы, только прямо противоположной направленности. Учитывая, что будущим идеологом нацизма являлся Альфред Розенберг (в свое время активный троцкист), вполне можно предположить, что именно он (читай: Троцкий) водил пером Гитлера при написании «Майн Кампф.

До конца 20-х годов политическая роль НСДАП была близка к нулю: в условиях временной стабилизации капитализма оголтелые вопли из пивных не встречали отклика власть имущих, а у трудящихся вызывали просто омерзение. Но вот стабилизации Веймарской республики пришел конец: мировая депрессия накрыла Германию с головой. Производство стали сократилось на 64, 9%, чугуна — на 70,3%. Общий объем промышленной продукции сократился на 40,6%, почти полностью прекратилось какое-либо строительство. В 2,5 раза упали объемы внешней торговли. Для Германии, остро нуждавшейся в иностранной валюте (необходимо было вносить репарационные платежи), это было особенно критично. Безработица приняла гигантские масштабы: к 1932 г. число полностью безработных составило 8 млн, ещё несколько миллионов были частично безработными. Большинство безработных не могли найти работу в течение всех кризисных лет (а это 3-4 года) и были обречены на медленное умирание вместе с семьями. В период кризиса необычайно возросло число самоубийств: в среднем ежегодно кончали с собой 21 тыс. чел.

Не удивительно, что столь резкое и длительное ухудшение положения подавляющего большинства населения вело к глубочайшим изменениям в расстановке классовых сил. Все более росло недовольство широких масс господствующей социальной системой. Центристское правительство Генриха Брюнинга обнаружило полную беспомощность перед лицом кризиса. В этих условиях нацисты развернули невиданную по масштабам пропагандистскую кампанию, в которой крайний шовинизм, реваншизм, расизм сочетались с самой беззастенчивой социальной демагогией. Все беды они объясняли предельно просто: «перенаселенностью» страны, мнимым недостатком «жизненного пространства».

Надо признать: они умело дифференцировали подход к различным общественным классам и группам. Рабочим они сулили ликвидировать безработицу, установить справедливую зарплату; крестьянам — снизить проценты по различным долгам, от которых миллионы крестьян буквально задыхались, прекратить продажу земли с торгов; мелким торговцам и ремесленникам — покончить с «процентным рабством», закрыть крупные торговые центры, которые, как они утверждали, являются «цитаделью еврейского капитала», жестоко эксплуатирующего «арийских тружеников», снизить цены на сырьё.

Нетрудно видеть, что все эти обещания противоречили друг другу и потому были невыполнимыми, но в условиях кризиса они падали на благодатную почву. Вопиющие противоречия увидел бы тот, кто стал бы сравнивать и анализировать заявления нацистских главарей, но сотни тысяч, миллионы отчаявшихся людей — в основном крестьян и мелкобуржуазных элементов — попадали в сети фашистской демагогии. Очень многие из них пополняли отряды штурмовиков — ударную силу гитлеровцев, направленную против революционного пролетариата. Эти отряды вели планомерный террор против рабочего актива, прежде всего — коммунистов, и являлись в руках нацистской клики важнейшим орудием для захвата власти и установления своей диктатуры. Нападения из-за угла превосходящими силами, изуверская жестокость, превосходящая все мыслимые представления, преследовали цель подавить сопротивление наступлению фашизма, запугать его противников, деморализовать их. Успех такой тактики был возможен ввиду потворства со стороны силовых структур, прежде всего — полиции, но также и ввиду раскола в рядах рабочего класса.

Отпор нацистам мог бы быть гораздо эффективнее, если бы рабочие сплотили свои ряды для совместной борьбы против фашистской опасности, грозившей всему, чем гордился и чем дорожил германский рабочий класс. Но между коммунистами и социал-демократами не только не было единства, между ними шла ожесточённая полемика, обусловленная упорным антикоммунизмом социал-демократических лидеров, с одной стороны, и проявлением сектантства в руководстве КПГ, приравнивавшего социал-демократию к социал-фашизму, с другой стороны.

Уже в 1930 году гитлеровская партия откровенно претендовала на власть. Но отнюдь не все, кто определял политику Германии, были с этим согласны. По мысли магнатов капитала, переход к фашистской диктатуре не должен был выглядеть особенно разительным. Наличие многомиллионного рабочего класса, обладающего сильными организациями и навыками борьбы против реакции (буржуазию продолжали пугать воспоминания о 1918 годе), делало это предприятие весьма рискованным. Поэтому в течение двух с лишним лет господствующие классы шаг за шагом создавали предпосылки для «законного» прихода фашистов к власти, постепенно ликвидируя демократические права и свободы, обозначенные в конституции Веймарской республики.

Существенную роль сыграла политика военного министерства под руководством генерала Вильгельма Грёнера, ставшего в октябре 1931 г. также и министром внутренних дел. К началу 1932 г. в позиции армейской верхушки явно возобладали симпатии к фашистам. Грёнер отменил запрет нацистам служить на предприятиях, принадлежавших военному ведомству, что было встречено гитлеровцами с ликованием. Грёнер в январе 1932 г. впервые лично встретился с Гитлером и дал ему весьма лестную характеристику как «симпатичному, порядочному человеку, стремящемуся к лучшему». Эту точку зрения поддержали многие руководители армии, что даже в рейхстаге вызвало серьезные опасения: так, лидер социал-демократической партии Брейтшейд резко высказался в адрес Грёнера: «Я поражен терпимостью, которую Вы проявляете по отношению к национал-социалистам» [2]. Но это не сыграло заметной роли. К точке зрения Грёнера и К0 присоединился и президент Гинденбург: «Становится все более ясно, что народ хочет Гитлера… Пусть тогда этот молодой человек покажет, на что он способен» [3].

Конечно, по сравнению с Гинденбургом, приближавшимся к своему 90-летию, 40-летний Гитлер выглядел совсем молодым человеком. Но к чему призывал Германию этот «молодой человек», можно было прочитать в его пресловутой программной книге «Майн Кампф», к 1932 г. уже выдержавшей несколько переизданий.

В период жесточайшего экономического кризиса, когда бюджетные расходы на социальные нужды подверглись беспощадному сокращению, ассигнования на военные нужды возросли. Предметом особенных забот правящих кругов было укрепление восточных границ, сопровождавшееся осатанелой пропагандистской кампанией за «освобождение» территорий, отошедших после Первой мировой войны к Польше и Чехословакии. В реваншистских выступлениях активно участвовали не только фашисты и члены реакционных военизированных союзов, но и министры во главе с самим Гинденбургом, кичившимся своим фронтовым прошлым и участием в борьбе против революции 1918 г. Но полностью о масштабах военных приготовлений знал только весьма ограниченный круг лиц: все-таки совсем уж откровенно нарушать условия Версальского мира было не с руки. Прямыми бюджетными ассигнованиями средства, которые милитаристы направляли на вооружения, никоим образом не исчерпывались.

Хотя тайное вооружение и военное производство были «секретом Полишинеля», но всё же власти жестоко преследовали всех, кто пытался разоблачать эти явления. Да и при этих условиях в кризисной экономике Германии было явно недостаточно возможностей для форсированной милитаризации. Абсолютные величины уровня вооружений, достигнутые к 1932 г., были пока что незначительны. Отсюда — рост интереса к гитлеровской партии, выразившийся, в частности, в приглашении Гитлеру выступить 27 января 1932 г. в Индустриальном клубе в Дюссельдорфе, где собирались воротилы тяжелой промышленности. Инициатива встречи с Гитлером принадлежала все тому же Тиссену, давнему нацистскому «меценату». Для собравшихся было важно послушать Гитлера, в частности, потому, что многие идеологи нацистской партии не прекращали демагогии относительно «экспроприации крупных состояний», «ликвидации процентного рабства» и т.п. Для ворочавших миллионами и миллиардами марок и получавших с военных заказов гигантские проценты было весьма интересно услышать из уст самого «фюрера» ответы на свои вопросы. И Гитлер вполне удовлетворил их.

Его доклад длился несколько часов. Прежде всего, Гитлер ратовал за воссоздание крупной армии, причем презрительно отозвался об усилиях правительства Брюнинга добиться не 100-тысячной, а 300-тысячной численности рейхсвера. Он громогласно заявил, что Германии нужна, по крайней мере, миллионная армия, и подчеркнул, что это является одним из основных пунктов программы НСДАП. Надо ли говорить, что это полностью соответствовало целям германского империализма. Пушечные короли Рура встретили оголтелый милитаризм фюрера бурными аплодисментами.

Далее Гитлер объявил, что причиной бедственного положения страны является вовсе не Версальский договор, что прозвучало на первый взгляд парадоксально — ведь магнатам очень некомфортно было помнить о репарациях странам Антанты. Но далее его наградили еще более бурными аплодисментами, когда он в истеричном тоне прокричал, что нельзя создать сильную и здоровую Германию, если 50% населения настроены большевистски. Последующие лозунги звучали под непрекращающиеся овации: «белая раса может удержать свои позиции только при условии сохранения различного уровня жизни на земном шаре»; «Советский Союз — самый крупный конкурент Германии в экономической области» (ведь знал, мерзавец, об успехах первой пятилетки) и т.п. Ряд крупных взносов от тузов тяжелой промышленности в кассу НСДАП явился прямым следствием дюссельдорфской конференции.

Это было для гитлеровской партии как нельзя более кстати, поскольку на носу были президентские выборы: весной 1932 г. истекали полномочия Гинденбурга. Закулисные махинации Брюнинга и Ко были направлены на продление полномочий Гинденбурга, причем в нарушение конституции — очень уж удобен был престарелый президент для действий реакционной придворной камарильи. Учитывая возросшее влияние НСДАП, все тот же Тиссен организовал встречу Гитлера с Брюнингом, где обсуждался не только вопрос о полномочиях президента, но и широкий круг вопросов о судьбах страны. Брюнинг обещал Гитлеру взамен согласия на поддержку Гинденбурга пост рейхсканцлера, но только после успешного окончания переговоров об отмене репараций и легализации перевооружения Германии. Вопрос о репарациях был поднят в связи с истечением годичного моратория, объявленного в 1931 г. президентом США Гувером. Переговоры же о ремилитаризации предстояли в свете всемирной конференции по разоружению (!!). Условие, поставленное Брюнингом Гитлеру, отражало опасения германского «истэблишмента» насчет политики гитлеровцев в случае их прихода к власти. Гитлер же, стремясь завоевать на свою сторону симпатии английских и особенно американских монополистов, не скупился на успокоительные заявления, лейтмотивом которых была совместная заинтересованность в борьбе против «угрозы коммунизма».

Ранее, еще до встречи в Дюссельдорфе и аудиенции Брюнинга, Гитлер на пресс-конференции в декабре 1931 г. заявил, что его правительство будет уважать частные долги Германии. Это был ловкий ход, привлекший на сторону фашизма многих иностранных воротил бизнеса, опасавшихся за судьбу своих вложений в Германии. Гитлер, ориентируясь на полное игнорирование репараций и статей Версальского договора, ограничивавших вооружение Германии, в то же время не хотел излишне рисковать и добиться этого руками Брюнинга. Поэтому в беседе с Брюнингом Гитлер, вроде бы изобразив полное единодушие с правительством, в конечном счете отказался поддержать Гинденбурга. Брюнинг был немало озадачен, но он просто не смог просчитать достаточно простой ход Гитлера: в планы нацистов не входила поддержка «песочницы» Гинденбурга без немедленного предоставления им власти.

А предстоящая избирательная кампания в условиях нарастающего кризиса, с которым правительство Брюнинга ничего не могло поделать, предоставляла гитлеровцам огромные возможности для безудержной демагогии и расширения своей массовой базы. Именно на это и пошли крупные суммы, полученные по следам конференции в Дюссельдорфе. В феврале главный пропагандист НСДАП Геббельс записал в своем дневнике: «Финансовое положение улучшается с каждым днём. Финансирование избирательной кампании почти обеспечено» [4].

Геббельс лукавил: избирательная кампания была обеспечена не «почти», а прямо-таки как никогда. В ходе кампании гитлеровцы побили все рекорды и по количеству митингов и собраний, и по числу оплачиваемых докладчиков. Для Гитлера был предоставлен личный самолет, тогда еще новинка в политической практике. Благодаря этому фюрер мог выступать в течение одного дня на нескольких митингах и даже в нескольких городах. Из своего отказа от поддержки Гинденбурга Гитлер сумел извлечь немалый политический капитал, демагогически выставляя себя… защитником конституции от попытки нарушения ее правительством Брюнинга!

Выборы состоялись в марте 1932 года. Гитлер выставил свою кандидатуру на пост президента. Для всех противников реакции жизненно важно было сплотиться вокруг какого-либо кандидата, который представлял бы миллионы антифашистов и мог побить Гитлера. Но при существовавших между коммунистами и социал-демократами разногласиях это было неосуществимо. Социал-демократические лидеры, придерживаясь самоубийственной политики «меньшего зла», отказались от выдвижения своего кандидата и с самого начала решили поддержать Гинденбурга. Их антикоммунизм оказался сильнее очевидного: из Гинденбурга прямо следовал Гитлер. И это при всем том, что всего семь лет назад они с огромным рвением агитировали против Гинденбурга, характеризуя его как неисправимого приверженца монархии и сторонника абсолютистского образа правления. А теперь они на все лады твердили, что Гинденбург представляет «часть буржуазии, ведущую жесточайшую (!!) борьбу против открытого, грубого фашизма» [5].

Ну, как тут не согласиться с Лениным, который заклеймил социал-демократов в своих работах «Крах II Интернационала» и «Пролетарская революция и ренегат Каутский»?

Предательство социал-демократов, прикрытое лозунгом «Выбирайте Гинденбурга — бейте Гитлера!» с головой выдавало массы Гитлеру, лишь ожидавшему своего часа. Этот эпизод — позорнейшая страница в истории германской социал-демократии, да и не только германской. И ведь при этом произносились речи типа «Заря свободы разгорается…В тяжелых муках из капитализма рождается социализм… В этом — смысл президентских выборов…Кто осознал это, будет голосовать за Гинденбурга!» [6].

Отметим: одним из кандидатов в президенты был Эрнст Тельман. Надо ли говорить, что единственным последовательным борцом против фашистской угрозы была коммунистическая партия. Она вела неутомимую работу в массах, разъясняя существо политических событий, призывая к массовой внепарламентской борьбе против реакции и фашизма. И это — в условиях свирепых репрессий гитлеровских штурмовиков, в условиях подлого предательства социал-демократов, в условиях слабости партии на предприятиях, вызванной массовой безработицей, репрессиями против рабочих активистов, обусловленными стремлением властей «избавиться от смутьянов».

Первый тур выборов не принес абсолютного большинства ни одному из кандидатов. Во втором туре число голосов за Гитлера увеличилось, а за Тельмана уменьшилось. Отмечая, что Тельман набрал в первом туре около 5 млн. голосов (примерно вдвое меньше, чем Гитлер), следует отметить, что, кроме объективных трудностей, указанных выше, КПГ допустила и тактический просчет, резко критикуя «парламентский кретинизм» и тем самым уменьшая число своих сторонников, участвующих в выборах. Что же до второго тура, то это, как писал еженедельник «Вельтбюне», «не было борьбой между демократией и диктатурой. Это скорее спор двух конкурирующих фирм, борющихся за долю перед тем, как объединиться» [7].

В итоге победил Гинденбург, и формально у власти осталось прежнее правительство. Но резкое усиление гитлеровцев побудило правящие круги ускорить осуществление мер, которые должны были предшествовать превращению фашистской партии в правящую. С соответствующей инициативой выступил все тот же Грёнер, поддержанный Брюнингом. Инициатива выглядела на первый взгляд парадоксально: сразу после выборов вышел декрет о роспуске всех военизированных формирований гитлеровской партии, т.е. тех самых штурмовиков и охранников, на которых опирался Гитлер.

Многие историки буржуазного толка силятся представить этот декрет как акт гуманизма, призванный покончить с фашистским террором. Однако к гуманизму он не имеет никакого отношения. Сохранились документы Грёнера, в которых черным по белому написано, что цель этой меры — сделать нацистскую партию пригодной для участия в правительстве. Грёнер с большой симпатией отзывался о «ценном человеческом материале», имевшемся в среде «коричневорубашечников», и предлагал в дальнейшем включить этот «материал» в милицию, находящуюся под эгидой государства. Кроме того, командование рейхсвера, разработавшее весь план ликвидации «коричневорубашечников», опасалось, что эта масса (в их рядах в 1932 г. насчитывалось несколько миллионов человек) отодвинет на второй план весь рейхсвер.

Совершенно несостоятельна версия буржуазной историографии, будто Брюнинг, Грёнер и Ко искренне стремились нанести удар фашизму. К величайшему сожалению, эта версия живуча и в настоящее время. В действительности никакого ощутимого «удара по фашизму» указанный декрет не нанес.

Во-первых, Гитлер и его окружение были своевременно предупреждены о выходе декрета. Некоторые, весьма ограниченные, меры по сокращению численности штурмовиков (также согласованные с Гитлером) вызвали крикливую демагогическую кампанию, в которой нацисты выставляли себя в роли «обиженных». Само собой, Гитлера вовсе не устраивала потеря такого удобного инструмента в борьбе за полновластие, каким были миллионные вооруженные банды. Уже 30 апреля в газете «Берлинер берзенцайтунг» появилось заявление 215 фабрикантов, помещиков, генералов, адмиралов, резко осуждавшее запрет штурмовиков и призывавшее правые партии «создать новый фронт для спасения родины».

Во-вторых, Гинденбург, вопреки своему обычно ленивому поведению, быстро отреагировал на эти выступления. Он потребовал, наряду с запретом штурмовиков, запретить и все другие военизированные подразделения, в первую очередь, оппозиционный «Рейхсбаннер». Надо ли говорить, что этот новый запрет был исполнен с особой готовностью, но при всем том начался немедленный кризис правительства Брюнинга.

Отправили в отставку Грёнера, как «потерявшего доверие генералитета». Подобострастие Брюнинга перед Гинденбургом не спасло и его: экс-фельдмаршал никак не смог простить канцлеру, что тот не сумел организовать ему единодушную поддержку на выборах. В конце мая Гинденбург предъявил Брюнингу пакет требований, которые тот никак не мог выполнить, даже забыв полностью про свой центризм. Эти требования были таковы: отказ от платежа репараций; поиски путей и средств для форсированного вооружения; восстановление монархии; ликвидация всех партий и профсоюзов. 30 мая все правительство во главе с Брюнингом ушло в отставку.

Конец «эры Брюнинга» вызвал важные сдвиги в деятельности КПГ. Итоги выборов, приблизившие приход к власти нацистов, вызвали поиск новых форм борьбы против реакции во всех ее разновидностях. Это могло быть только результатом единства трудящихся, их сплочения для отпора коричневой чуме. 25 мая в прусском ландтаге нового созыва гитлеровцы, имея более 160 депутатов и возомнив себя хозяевами, устроили форменное побоище депутатам-коммунистам. Поводом для этого стала речь Вильгельма Пика, выступившего от имени коммунистической фракции и разоблачившего антинародную политику нацистов. Обращаясь к гитлеровцам, Пик воскликнул: «Только с появлением вашей партии в политической жизни стали обычными массовые убийства революционных рабочих. В ваших рядах сидит огромное количество убийц!». [8] В начавшейся потасовке при огромном численном превосходстве нацистов социал-демократические депутаты (более 90 чел.) не оказали коммунистам никакой помощи и трусливо покинули зал.

На следующий день было опубликовано воззвание ЦК КПГ об организации кампании «Антифашистская акция», призванной стать воплощением единого фронта и привести в действие все силы трудящихся с целью преградить гитлеровскому фашизму путь к власти. Лето 1932 года стало временем наибольшего обострения экономического кризиса и одновременно резким ростом выступлений трудящихся против эксплуататоров.

Уже 1 июня было создано новое правительство во главе с фон Папеном, правым центристом. В военное министерство пришел генерал Курт фон Шлейхер. Кабинет Папе-на прозвали «правительством баронов», в целом политика этого правительства была значительно более реакционной, чем ушедшего в отставку правительства Брюнинга.

«Правительство баронов» не скрывало своего стремления покончить с Веймарской республикой. Первым шагом этого правительства был роспуск рейхстага, затем появился чрезвычайный декрет в области экономики, представлявший новую степень грабежа народных масс и обрекавший на гибель сотни тысяч людей, лишившихся пособий по старости и инвалидности. Гинденбург отменил запрет штурмовых и охранных отрядов НСДАП, чрезвычайно обрадовавший гитлеровцев. При этом характерно, что наибольшее сопротивление отмене запрета на разгул гитлеровских убийц возникло именно в Баварии — альма-матер нацизма. Видно, там лучше всего почувствовали, кого породили. Но это не изменило общей картины. Орган фашистской партии «Фёлькишер беобахтер» ликовал: «Исключительный закон против штурмовых и охранных отрядов пал как предвестие грядущей передачи государственной власти национал-социализму!».

Нет возможности сколь-нибудь подробно описывать подробности нацистского террора, развернувшегося летом 1932 г. при полном попустительстве властей. Одновременно с разнузданным террором нацисты развернули бешеную пропагандистскую кампанию, требуя от правительства Папена запрета компартии. Это требование вполне отвечало настроениям тогдашних правителей Германии. Они обсуждали возможности роспуска КПГ, но на тот момент пришли к выводу, что подобный вызов рабочему классу мог принести им только поражение.

Отсюда сразу следует вывод: рассказ о классовой борьбе в Германии в 1932 г. — это не только повесть о фашистском терроре, но и летопись героизма немецких антифашистов во главе с коммунистической партией. В ответ на призыв ЦК КПГ с конца мая стали формироваться комитеты антифашистского фронта и отряды самообороны. Целый ряд столкновений между бесчинствующими фашиствующими молодчиками и отрядами самообороны привели к позорному бегству приверженцев коричневой чумы. Так было в Бреслау, Вильгельмсгафене, Бремергафене, Эберсвальде, Вуппертале и многих других городах, где фашистским выродкам не дали завладеть улицами. В Берлине наконец-то коммунисты и социал-демократы выступили вместе, отбив нападение на редакции центральных органов партий — газет «Роте Фане» и «Форвертс». Антифашистские акции поддержали и члены организации «Рейхсбаннер».

Вторая половина июня 1930 г. оставила впечатление настоящего праздника пролетариата. Писатель-коммунист А. Курелла так изобразил то время: «Эти недели… были настоящим праздником…Вместо того, чтобы ругать друг друга на собраниях, взаимно разгонять группы расклейщиков листовок, мешать проведению собраний (дошло уже и до этого), КПГ, СДПГ и «Рейхсбаннер» стали действовать сообща против нацистов, защищали друг друга, блокировали казармы штурмовиков…Последние некоторое время не могли даже появиться на улице, и Геббельс кричал: «Мы окружены!». Объединенные в «Антифашистской акции» рабочие ощутили вдруг свою силу и дали ее почувствовать врагу». [9]

Подъем массового движения проявился в созыве антифашистских съездов во многих городах. После региональных съездов 10 июля открылся антифашистский конгресс в Берлине, фактически носивший общегерманский характер. На конгрессе выступил Эрнст Тельман, речь которого была страстны призывом к единству. Речь Тельмана, как и встречи с рабочими–членами партии СДПГ, показала, что намерения КПГ, вопреки утверждениям социал-демократических лидеров-предателей, направлены к одной-единственной цели: не допустить прихода фашистов к власти.

Усилившаяся тяга к единству вызвала изрядную обеспокоенность правящих кругов. Политический истэблишмент выражал большое сомнение, «будут ли рабочие-социалисты и дальше следовать за своими вождями, ибо в этих кругах выход из существующих условиях видят лишь в сплочении с коммунистами». [10]

Но руководство СДПГ ни в чем не изменило своей позиции, хотя в связи со сменой правительства существенно менялось положение самой социал-демократической партии. Приход к власти «правительства баронов» означал отказ от услуг социал-демократической партии, даже в той обрезанной форме, в какой они использовались Брюнингом. Для лидеров партии не могло быть секретом, что Папен прокладывает дорогу к власти гитлеровцам. Но, на словах признавая опасность фашизма, лидеры СДПГ вместе с тем успокаивали своих приверженцев заявлениями типа «Мы хотели бы со всей определенностью заявить: в тот день, когда вооруженные бандиты Гитлера получат «свободу действий», с ними будет покончено, и три дня спустя в Германии не хватит щелей, куда бы могли спрятаться штурмовики и их покровители». [11]

Такая пустая похвальба, призывающая в качестве лучшего рецепта против фашистского террора отсиживание дома, приносила рабочему классу огромный вред. Она деморализовывала сторонников социал-демократии, звала к бездействию, к постоянным отступлениям, отнимала веру в возможность покончить с фашистской угрозой.

Но самый большой ущерб интересам пролетариата в целом наносила упорная вражда социал-демократического руководства к коммунистической партии. Парадоксально, но после прихода к власти правительства Папена лидеры СДПГ не только не ослабили, но усилили сопротивление единству. Отвергая сотрудничество с компартией, лидеры СДПГ неустанно твердили, что предложения КПГ о единстве — лишь манёвр, что коммунисты стремятся только отвоевать у социал-демократии рабочие массы. В своем дремучем антикоммунизме они смыкались с самыми реакционными кругами.

Между тем приближались выборы в рейхстаг, назначенные на 31 июля. Социал-демократическая партия отводила выборам — еще более, чем обычно — центральное место в своей деятельности. В агитации СДПГ избирательный бюллетень становился чуть ли не единственным орудием, способным отвести угрозу фашизма. Иначе ставила вопрос компартия, одновременно с борьбой за завоевание голосов разъяснявшая массам, что судьбы страны решаются не на избирательных участках, а в отпоре наступлению реакции повсюду, где она собирается наступать, и прежде всего — на производстве. Э. Тельман подчеркивал в своих предвыборных выступлениях, что фашизм может быть разгромлен наиболее действенным образом в борьбе за зарплату, в движении безработных, в действиях самообороны, в беззаветной классовой борьбе вплоть до организации всеобщей политической забастовки. Партия развернула подготовку к выборам под знаком всемерного расширения «Антифашистской акции».

При всем том реакция все больше распоясывалась. В воскресенье, 10 июля, по всей стране состоялись сотни нападений гитлеровцев на рабочие организации, предвыборные собрания, на отдельных антифашистов. В один день было убито 17 человек и тяжело ранено 191. Но эти злодеяния померкли перед следующим воскресеньем, 17 июля. Число жертв фашистского террора превысило 300 человек. Наиболее ожесточенные столкновения произошли в рабочем пригороде Гамбурга Альтоне, где пролетарии Гамбурга планировали провести мирную демонстрацию протеста. В ответ 5 тыс. штурмовиков под охраной полиции двинулись в рабочие кварталы. Это напоминало карательную экспедицию, раздавались команды «Стреляйте в красных собак!». Характерно, что командовал полицией социал-демократ Эггерштедт. Альтонские рабочие организовали оборону: на улицах выросли баррикады, напоминавшие революционные времена. Полиция действовала заодно с нацистами, а на следующий день Эггерштедт опубликовал официальное сообщение, в котором возлагал всю вину за наглую вылазку фашистов на рабочих. В этом подлом заявлении говорилось: «Речь идет о тщательно подготовленном нападении со стороны антифашистского объединения» [12]. Эггерштедт был полностью солидарен с самим Папеном, заявившим, что альтонские события «вызваны провокациями и нападениями со стороны коммунистов».

Надо ли говорить, что чувствовали рабочие, когда им приходилось сталкиваться со столь наглой ложью, исходившей от людей, называвших себя социал-демократами и занимавшими в СДПГ руководящие должности.

События 10 и 17 июля подвигли правительство Папена на государственный переворот. Апеллируя к якобы прегрешениям прусских чиновников, «потворствующих коммунистам», Папен объявил область Берлин-Бранденбург на осадном положении и передачу всей полноты власти на ее территории в руки армейского командования. Управляло действиями Папена и Ко, конечно же, не возмущение «мягкостью» чиновников, а страх перед возможностью объявления всеобщей забастовки. Прусские министры были смещены со своих постов, а Папен объявил себя имперским комиссаром Пруссии.

При этом чем смещенные министры были искренне возмущены, так это тем, что их обвинили в «потворстве коммунистам». Громко вопя о «несправедливости», они подали прошение в имперский суд, где с пеной у рта доказывали, что «всегда сурово подавляли выступления коммунистов, и потому принадлежали к числу самых ненавистных для коммунистов лиц» [13]. Все трое министров, получивших пинок от власти, состояли в социал-демократической партии. В связи с этим спектаклем «Форвертс» на следующий же день после переворота в передовой статье писал: «Все утверждения о каком-то сотрудничестве социал-демократии с коммунистической партией являются чистым вымыслом» [14].

Весь день 20 июля правление СДПГ распространяло листовки, призывающие к «благоразумию», «дисциплине», а главное — неучастию в политических забастовках. К этому хору присоединились и руководители «желтых» профсоюзов, рекомендовавшие ответить на события в Пруссии … активностью в избирательной борьбе, чтобы 31 июля добиться максимального числа голосов за социал-демократов. Вновь, как будто ничего не произошло, правление СДПГ твердило, что «германский рабочий класс никому не позволит предписывать себе выбор средств и момента действия» [15].

Между тем почти все города Германии представляли в эти дни бурлящий котел. Возмущение подлыми и наглыми действиями «правительства баронов» охватило всех сознательных рабочих и требовало выхода. Нужен был лишь призыв к борьбе. Но и здесь он прозвучал только в обращении компартии, которая фактически была поставлена вне закона: центральный орган КПГ «Роте Фане» был запрещен, ее помещение занято войсками. Тем не менее призыв к всеобщей политической забастовке был отпечатан в виде листовки и распространен, вопреки запрету властей, на многих предприятиях. Но в условиях, когда лидеры СДПГ, пользовавшиеся влиянием на значительную часть рабочего класса, заняли активную антикоммунистическую позицию и всячески противились проведению всеобщей забастовки, усилия КПГ не принесли необходимого результата.

Лицемерные надежды Гинденбурга на «смягчение» политической борьбы в связи с легализацией штурмовых отрядов (СА) само, собой, нисколько не оправдались. Фашистский террор усилился еще более. Но вместе с тем отпор со стороны демократических сил также окреп. В последние дни июля фашистские убийцы повсеместно наталкивались на твердое сопротивление и вынуждены были в большинстве случаев ретироваться из рабочих кварталов, хотя и пользовались поддержкой полиции. Выступая накануне выборов на грандиозном антифашистском митинге в Берлине, Эрнст Тельман заявил:

«В давние времена, когда враг вторгался на территорию племени, на горах зажигался сигнал, означавший призыв к сплочению и единодушию, смело и отважно выступать против неприятеля. Мы, коммунисты, тоже зажгли теперь наш огонь, призывающий к революционному единству, к сплочению и действию. Это — «Антифашистская акция» [16].

С пламенными призывами крепить единство в борьбе против реакции и фашизма обратились к собравшимся также Вильгельм Пик и Вальтер Ульбрихт. В тот же день вышла листовка с воззванием от имени ЦК КПГ:

«Ни на один миг не забывайте события 20 июля! Так же, как правящие круги не остановились тогда перед нарушением конституции, она не остановит их от дальнейшего осуществления планов установления фашистской диктатуры при помощи внепарламентских средств грубого насилия».

Результаты выборов во многом не оправдали надежд крайней реакции. Да, число голосов, набранных нацистами, превысило 13 млн, и опасность фашистской диктатуры отнюдь не уменьшилась. Но нацистам не удалось завоевать абсолютного большинства, их влияние осталось на уровне второго тура президентских выборов. Рост популярности гитлеровской партии приостановился, в некоторых округах ее влияние даже уменьшилось. Существенную потерю голосов испытала социал-демократическая партия (более 600 тыс.). Зато число голосов за коммунистов увеличилось на 700 тыс.: в основном за счет разочаровавшихся в СДПГ. Но любопытно, что из этих 700 тыс. голосов около 100 тыс. — это были бывшие сторонники нацистов. Их уход из фашистского лагеря был результатом последовательного разоблачения коммунистами гитлеровской партии как орудия монополистического капитала.

Итоги выборов изменили расстановку сил в рейхстаге. Будучи самой крупной фракцией (230 мандатов), нацисты могли завоевать абсолютное большинство только за счет коалиции с фракцией депутатов центра. Но этот путь к власти гитлеровцы сочли слишком хлопотным и взяли курс на непосредственное соглашение с правящей верхушкой, т.е. устремились устанавливать контакты с правительством.

Уже в первых числах августа Гитлер и Ко неоднократно встречались со Шлейхером, который подготавливал почву для встречи «на высшем уровне» — с Гинденбургом. В планы Шлейхера входило предложить Гитлеру пост вице-канцлера, его сторонникам — несколько портфелей в правительстве, а также узурпированное Папеном место имперского комиссара Пруссии (что фактически отдавало в руки фашистов власть в крупнейшей провинции с центром в столице). Но даже такой вариант Гитлера не устроил: он с еще большим упорством, чем раньше, опираясь на 230 мандатов в рейхстаге, требовал всей полноты власти.

Что, фюрер проявлял такую исключительную целеустремленность в силу его выдающихся личных качеств? Отнюдь нет. Его упорство объяснялось тем, что за его спиной стояла могущественная группировка монополистического капитала, выступавшая за форсированную подготовку нового передела мира и рвавшаяся к власти. Возглавлял эту группировку все тот же Фриц Тиссен, которого поддерживали Флик, Кирдорф, Маннесман и иже с ними. Они делали ставку на сколоченную Гитлером массовую базу в лице СА и рассчитывали таким образом оттеснить на второй план всех возможных конкурентов.

Но даже они не были полностью уверены, что Гитлер сумеет выполнить свои хвастливые обещания. Так, незадолго до выборов (в мае 1932 г.) состоялась встреча с Гитлером группы «кружка друзей» (группы крупнейших промышленников и банкиров). В ходе встречи Гитлер изложил нацистскую программу, включавшую требования ликвидации профсоюзов и запрет всех партий, кроме НСДАП. Эти пункты программы были встречены с полным одобрением, но «друзья» выразили опасения, что Гитлер «не будет в состоянии осуществить столь великолепные идеи». В этих «опасениях» заключалась вся «философия» германского крупного капитала, смертельно желавшего взять рабочий класс за горло, но все еще сомневавшегося в том, что Гитлер и его клика сумеют это сделать и — главное — останутся ли они управляемыми?

Со своей стороны, Гинденбург и его ближайшее окружение придерживались того мнения, что Папен и его «кабинет баронов» могут достичь тех же целей, не уступая руководства нацистам, но сохраняя видимость законности, поскольку о диктаторских замашках гитлеровцев они были достаточно хорошо осведомлены. Так, близкий к Папену политический обозреватель В. Шотте писал: «Национал-социалистическая партия при нынешней конфигурации ее руководства и ее идейном разладе не пригодна к руководству. Ее идейное состояние пришло в расстройство более всего потому, что фюрер рассматривал в качестве основной задачи вторжение в лагерь социал-демократии и коммунизма» [17].

Такая точка зрения на тот момент (август 1932) возобладала, хотя Шлейхер в общем склонялся к передаче всей власти Гитлеру, но не решился прямо настаивать на этом перед Гинденбургом. Выступив против этого, он был поддержан большинством своего кабинета. Интересно, что главным аргументом против немедленной передачи власти фашистам послужило то, что «организованный в СДПГ пролетариат вместе с коммунистами вряд ли слабее… Если пришло бы к власти правительство, возглавляемое национал-социалистами, то это вызвало бы ожесточенное сопротивление со стороны левых. Коммунисты полностью перейдут к организации антифашистского фронта. Результ-том будет ожесточенная борьба, сопровождаемая террористическими актами еще невиданного размаха» [18].

Встреча Гинденбурга и Папена с Гитлером и Герингом как кандидатом на пост председателя рейхстага состоялась 13 августа. Гинденбург ответил отказом на требование Гитлера о передаче фашистам всей полноты власти, но, пожимая ему на прощанье руку, сказал: «Мы ведь старые товарищи и останемся ими, ибо позднее наши пути все-таки могут встретиться» [19]. Это была не просто вежливость, а убежденность в общности целей президента-милитариста и фашистского претендента на власть.

Гитлеровцы еще до встречи с Гинденбургом принимали активные меры к перевороту. Штурмовики в полном вооружении обосновались в пригородах Берлина, дожидаясь соответствующей команды фюрера. По сути, все было готово для повторения «пивного путча», но с более успешным исходом. Теперь гитлеровцы располагали значительно бóльшими возможностями в плане многочисленности СА и более прочными связями с рейхсвером (Шлейхер вселял куда больше надежд, чем Грёнер или Людендорф). Вместе с тем, располагая большинством в рейхстаге, они не переставали твердить, что стремятся прийти к власти легальным путем.

Путч, тем не менее, не состоялся. По всей видимости, Шлейхер не пожелал уступать Гитлеру роль вершителя судеб страны, и надежды фюрера на поддержку рейсхвера в случае путча растаяли. Повторения 1923 года Гитлеру не захотелось. А Шлейхеру это в будущем стоило жизни.

Наличие противоречий в лагере реакции было по-разному расценено коммунистами и социал-демократами. Опять проявились гибельные противоречия. Социал-демократы объявили результаты переговоров между Гитлером и Гинденбургом «возвратом к справедливости и праву». Коммунисты же подчеркивали, что такое развитие событий создает не меньшие опасности, чем если бы Гитлеру был уже поручен пост канцлера. На поверхности была ожесточенная полемика между группировками буржуазии, а за кулисами продолжались встречи и зондаж, посредником в которых выступало военное министерство. Шлейхер продолжал сидеть на двух стульях, что, как известно, в политике чревато самыми пагубными последствиями.

Противоречия в буржуазном лагере привели в итоге к роспуску только что избранного рейхстага, причем его первое заседание 30 августа, где должны были быть рассмотрены кандидатуры на пост председателя, открыла Клара Цеткин как старейший депутат. Стоя лицом к лицу с фашистами, она произнесла мужественную речь, в которой обрисовала положение в стране и выразила убежденность в победе революционных сил над фашистским варварством. Недаром она была прямой ученицей Маркса и Энгельса! «Прежде, чем рейхстаг обратится к частным задачам, он должен осознать и выполнить свой главный долг: прогнать имперское правительство, пытающееся полностью устранить рейхстаг и разорвать конституцию!» [20].

Следующее заседание должно было состояться 12 сентября. Но 4 сентября вышел чрезвычайный декрет, прочитав который, трудящиеся онемели от негодования. Он отнимал у рабочих даже жалкие остатки тех прав, которые еще сохранялись. Полностью провозглашалась мечта королей «денежного мешка»: «Надо довести дело до того, чтобы рабочие были готовы трудиться за тарелку супа!» [21]. На плечи рабочих взвалили новое колоссальное бремя в 3,3 млрд. марок. Этот декрет оказался каплей, переполнившей чашу терпения даже тех рабочих, которые прислушивались к пропаганде реформистских лидеров о «необходимости воздержаться от борьбы».

В итоге заседание 12 сентября явилось последним в краткой истории этого парламента. Сразу же после открытия заседания коммунисты потребовали немедленного голосования по вотуму недоверия правительству. По регламенту, достаточно было для отклонения этого требования возразить хотя бы одному из депутатов. Но ни одного возражения не последовало! Даже ни один из 230 депутатов от НСДАП не подал протеста. По предложению нацистов был объявлен перерыв, во время которого Папену доставили декрет о роспуске рейхстага, уже подписанный Гинденбургом. После возобновления заседания Папену не дали слова для оглашения декрета. Он покинул рейхстаг, оставив на столе у председателя папку с декретом. Геринг, не обращая внимания на эту папку, объявил о голосовании, результаты которого были более чем красноречивы: за правительство было подано 42 голоса, против — 530. Но тем не менее Папен все-таки остался хозяином положения, поскольку можно было не смотреть на папку на столе председателя, но нельзя было игнорировать подпись Гинденбурга. А мотивировка роспуска была предельно цинична: он стал якобы необходимым, поскольку «рейхстаг мог (!!) отменить чрезвычайный декрет от 4 сентября» [22]. Таким образом, «угроза» того, что рейхстаг еще не выполнил, но мог выполнить свою прямую конституционную функцию, оказалась достаточной для его разгона.

После разгона рейхстага в стране поднялась невиданная за все годы кризиса волна массового движения, вызванная наступлением капитала и фашистскими бесчинствами. В ходе классовой борьбы явно обозначился перелом в пользу пролетариата. Позднее В. Пик писал: «Возросшая активность пролетариата в классовой борьбе увеличила его притягательную силу для остальных слоев трудящихся и привела к тому, что подъем гитлеровского движения сменился периодом застоя и даже, впервые, серьезным попятным движением» [23].

Печать сообщала о многочисленных фактах брожения в штурмовых отрядах. Оплот фашизма зашатался от неуверенности в приходе к власти! Из пресловутого отряда Альтоны, столь мерзко отметившегося 17 августа, ушел 21 человек. В Кёльне отряд района Альтштадт пришлось вообще распустить. По признанию общегерманского командования, вскоре было распущено еще четыре отряда, в том числе в Берлине и Кёнигсберге. В Крёфельде (Нижний Рейн) дело дошло до побоища между штурмовиками и эсэсовцами. Брожение среди сторонников нацистской партии происходило и во многих других городах. В Вуппертале, например, оно привело к переходу 18 штурмовиков в «Союз борьбы против фашизма» (!!). Именно этого больше всего боялись, как главари фашизма, так и члены «кружка друзей», независимо от того, поддерживали они гитлеровцев или соперничающую с ними группировку Папена-Шлейхера.

Трудно придумать что-то более омерзительное, чем демагогия, заполнявшая в это время страницы нацистских изданий. Гитлеровцы выставлялись…защитниками конституции! Только лишь один-два месяца назад они являлись тесными союзниками Папена и Шлейхера и были инициаторами переворота 20 июля в Пруссии, а теперь лили крокодиловы слезы над судьбой рейхстага. Нацисты договаривались даже до требования придать Гинденбурга Верховному суду! На это исключительно метко в своей речи 30 августа (заранее!) отозвалась Клара Цеткин: «Жаловаться Верховному суду на правительство равносильно тому, что жаловаться на чёрта его бабушке» [24].

Страну охватила волна забастовок. Особенно мощной была забастовка транспортных рабочих Берлина, в которой приняло участие 28 тыс. рабочих. Утром 3 ноября берлинцы не увидели на улицах ни трамваев, ни автобусов. Попытки полиции наладить хоть какое-то движение кончались провалом. И это — несмотря на свирепые меры, в ходе которых было арестовано около 1500 человек. Даже нацисты вынуждены были примкнуть к забастовке. Гитлер впоследствии говорил Гинденбургу: «Если бы я удержал моих людей от участия, то стачка все равно состоялась бы, но я потерял бы своих сторонников среди рабочих» [25]. А Геббельс обобщал: «Стоит потерять рабочего один раз, как он потерян навсегда» [26].

К концу 1932 г. обнаружилось, что нацизм — еще не до конца использованное оружие монополий — пошел вспять под напором массового движения трудящихся, развернувшегося по инициативе КПГ. Это стало особенно очевидным при повторных выборах в рейхстаг 6 ноября, в ходе которых компартия набрала более 6 млн. голосов и завоевала 100 мандатов. Гитлеровская же партия недосчиталась по сравнению с предыдущими выборами двух с лишним миллионов голосов. Хотя нацистская фракция сохранила большинство, престижу НСДАП был нанесен большой урон. Особенно это оказалось чувствительным в столице: КПГ здесь вышла на первое место. В заявлении ЦК КПГ по поводу итогов выборов было указано, что начавшийся упадок фашизма — это прежде всего результат подъема массового антифашистского движения под знаменами единого фронта.

У всех поборников демократии итоги выборов породили надежды на благоприятный выход из политического кризиса. Но одновременно они встряхнули и реакционный лагерь, что создавало огромную опасность для всего, что с таким трудом и таким упорством отстаивали сторонники республики.

При первой же встрече с новым рейхстагом стало ясно, что правительство Папена обречено. Конечно, часть наиболее реакционных членов «кабинета баронов» настаивали на повторном разгоне рейхстага, но возобладали настроения, направленные на поиск «обходных путей». Шлейхер, продолжавший «сидеть на двух стульях», предложил обратиться к Гитлеру с новыми предложениями о соглашении. Папен согласился с этим, но он, по всей видимости, не догадывался об истинных намерениях Шлейхера.

Как и ожидал Шлейхер, на открытое письмо Папена Гитлер снова ответил отказом. Более того, он вообще отказался вести переговоры в устной форме, ссылаясь на неудачный их исход 13 августа, и согласился вести их только письменно. Письменный отказ Гитлера рассматривался на заседании кабинета 17 ноября, где большинство его членов высказалось за отставку, прошение о которой было немедленно передано Гинденбургу. Престарелый президент с большой тоской принялся беседовать с лидерами буржуазных партий на предмет формирования нового состава правительства. В том числе он встретился и с Гитлером, как обычно, настаивавшим на передаче ему полного политического руководства и на все лады расписывавшим «коммунистическую угрозу», которая якобы не позже февраля 1933 г приведет к революции. Это подействовало. Гинденбург произнес: «Я ничуть не сомневаюсь в честности Ваших намерений, но не могу решиться на создание кабинета, руководимого одной партией» [27].

Впервые Гитлеру было официально предложено сформировать правительство. Это означало, что фашистская угроза, витавшая в воздухе в течение последних двух с лишним лет, приблизилась вплотную. Но и на этот раз она еще не стала реальностью, прежде всего потому, что правящие круги в лице Гинденбурга и его советников не сошлись с гитлеровцами в определении статуса будущего правительства. Переговоры снова были прерваны.

Коммунистическая партия била тревогу. На берлинской конференции КПГ 20 ноября Эрнст Тельман призвал «бить в набат на предприятиях и страховых кассах против грозящей коалиции с участием Гитлера или открытой военной диктатуры… Мы обязаны добиться того, чтобы массы осознали всю серьезность положения» [28].

В воззвании ЦК КПГ прозвучал новый страстный призыв к созданию боевого единства всех трудящихся. В нем указывалось, что реакционная диктатура нужна господствующим классам в первую очередь для войны против других народов, о чем свидетель-частности, требования военщины ввести всеобщую воинскую повинность.

В крупных промышленных центрах (Гамбург, Дюссельдорф и др.) прокатилась новая волна демонстраций. Демонстрации состоялись, несмотря на запрет в соответствии с законом о «гражданском мире», введенном 2 ноября накануне выборов. Закон был продлен уже новым составом рейхстага до 2 января 1933 г. О демонстрациях сообщала только коммунистическая «Роте фане», что повлекло уже который по счету ее запрет.

А за кулисами разыгрывался последний акт заговора реакции. Общее настроение «кружка друзей», т.е. монополистических акул империализма, окончательно оформилось как стремление увидеть у власти Гитлера. «Сильные мира сего» решили, что настало время для экстраординарных мер. Гинденбург получил по сути их ультиматум и понял, что хозяевам сильно надоела неустойчивость политической обстановки. Папен, впрочем, не собирался уходить с политической сцены и добился аудиенции у Гинденбурга на предмет замены Шлейхера. Он мотивировал свое требование опасностью всеобщей политической забастовки. Забастовка транспортников в Берлине давала основания для такой опасности. Даже фашисты, без конца кричавшие о своей готовности расправиться с революционным рабочим классом, панически боялись всеобщей забастовки. В ноябре 1932 Геббельс писал в своем дневнике: «Генеральная стачка — это ужасное оружие. Пулеметами и штыками ничего с ней не поделаешь».

Старания Папена избавиться от Шлейхера произвели противоположный эффект: со 2 декабря рейхсканцлером стал именно Шлейхер, совместивший и руководство военным министерством. На это немедленно отреагировала КПГ. Выступая 4 декабря на конференции в Гамбурге, Э. Тельман заявил: «Мы теперь уже можем сказать, что обострение классовых противоречий, растущие разногласия в лагере буржуазии, а прежде всего усиливающееся наступление пролетариата обуславливают кратковременную продолжительность существования кабинета Шлейхера. Мы должны рассматривать это правительство как переходный кабинет к коалиции с Гитлером или к правительству Гитлера» [29].

Вождь германского пролетариата был глубоко прав в своей прозорливости.

Между тем, положение нацистов в конце 1932 года продолжало ухудшаться. К неуклонному падению влияния присоединились серьезные финансовые затруднения. Штурмовики практически не получали денег со дня выборов. Задолженность партии составила к декабрю 1932 г., по различным данным, от 12 до 90 млн. марок. Нацистским газетам угрожало прекращение выхода, и даже владелец типографии, где печаталась главная газета нацистов «Фёлькишер беобахтер», заявил, что он прекратит печатание, пока ему не уплатят долг. На каждых выборах местного масштаба нацисты катастрофически теряли сторонников. Партия, по отзывам руководителей, оказалась на грани полного развала. Запись в дневнике Геббельса: «Мы все очень подавлены, прежде всего из-за опасности развала партии и из-за того, что вся наша работа была напрасной» [30]. Сам фюрер пребывал в полной растерянности. По словам Геббельса, Гитлер часами ходил по номеру гостиницы, не зная, что предпринять. В глазах широкой общественности все новые факты, свидетельствовавшие о кризисе нацистской партии, укрепляли убеждение, что ее крах неизбежен, и она больше не будет крупным политическим фактором. Даже 15 января, когда за кулисами уже вовсю шел сговор о создании правительства во главе с Гитлером, Шлейхер заявлял: «Гитлер не является более политической проблемой. Нацисты не представляют более политической опасности; это уже прошлое» [31].

Шлейхер, считая себя мастером закулисной интриги, явно переоценил свои возможности. В самом деле, он как будто преуспел в деле милитаризации: обеспечил «равноправие» Германии в деле гонки вооружений с ведущими странами. 11 декабря в Женеве было подписано соглашение пяти государств — Англии, США, Франции, Италии и Германии, включавшее предоставление последней так называемого равенства в вооружениях. Это соглашение санкционировало воссоздание в Германии мощных вооруженных сил, имея в виду направить их против СССР. Бывший коллега Шлейхера по военному министерству Грёнер в рождественском номере газеты «Фоссише цайтунг» с восторгом писал: «Это соглашение является рождественским подарком народам и указывает путь к миру». Каким на самом деле был этот «путь», мы знаем слишком хорошо.

Сразу же после женевского соглашения Шлейхер предпринял дальнейшие шаги по милитаризации страны и еще в декабре получил предварительное согласие Англии и Франции на увеличение армии до 300 тыс. и оснащение ее современным оружием. По данным французской разведки, из 65 заводов, работавших в 1932 году на армию, лишь 7 имели на это право в соответствии с положениями Версальского договора. На 23 предприятиях производились взрывчатые и отравляющие вещества.

Но Шлейхер в своих стараниях не учел того обстоятельства, что монополии стремились поставить у власти гитлеровскую клику, масштабы милитаризации при диктатуре которой простирались далеко за пределы планов Шлейхера. Весьма красочное представление о настроениях акул империализма дает протокол заседания руководящих органов Пангерманского союза от 10-11 декабря 1932 г. В выступлениях было высказано максимально резкое недовольство политикой Шлейхера (и это при том, что было подписано женевское соглашение!). В своем выступлении председатель союза Класс заявил: «Я вообще не вижу спасения для Германии, если этот человек и долее останется в своей должности» [32].

Итак, Шлейхер побывал во главе правительства всего лишь около двух месяцев. Исход напряженной классовой схватки зависел не только от настроений монополистов, не только от того или иного соглашения между группировками крупного капитала. Реакция до последнего момента считалась с возможностью проведения всеобщей забастовки.

Немалые основания для таких опасений у правящих кругов были. Доказательство тому — полицейские обзоры положения в стране в конце 1932─начале 1933 года. В них идет речь о все новых успехах политики антифашистского фронта, проводимой компартией, и предположения о том, что в случае гражданской войны социал-демократы так или иначе будут на одной стороне баррикад с коммунистами. Отсюда — неимоверные усилия реакции по разжиганию антикоммунизма, стремление доказать, что коммунизм угрожает всей Германии и представляет большую опасность и для социал-демократов. С той же целью в буржуазной прессе намеренно преувеличивались успехи коммунистической партии, которая была еще весьма далека от перехода к непосредственной борьбе за власть. Идя к власти, фашисты направляли главный удар против КПГ. Но антикоммунизм в то же время являлся орудием запугивания тех слоев населения, которые не имели ясного представления о целях коммунистической партии и привлечения их на свою сторону (или нейтрализации).

В действительности, и это ясно продемонстрировали последующие события, фашисты стремились уничтожить не только КПГ, но и все другие демократические организации, конституционные права и свободы и вообще все политические организации, кроме НСДАП как единственной выразительницы интересов монополистического капитала. А антикоммунизм, усиленно разжигаемый и в настоящее время, изображает именно КПГ как главного виновника прихода Гитлера к власти. Как это ни кажется парадоксальным, свергнутый Шлейхер — человек, ближе всех стоящий к рассматриваемым событиям, тоже отвергал версию «коммунистического заговора». Незадолго до своей гибели от рук нацистов он писал: «… мы еще никогда не были так далеки от коммунизма, как во второй половине 1932 года» [33].

Факты решительно противоречат клеветническим утверждениям современных буржуазных историков, упорно пытающихся взвалить на КПГ ответственность за приход Гитлера к власти. Характерным примером деятельности КПГ в самом конце января 1933 г явились два мероприятия: попытка фашистов устроить демонстрацию 22 января на площади Бюлова в Берлине с целью спровоцировать столкновения с рабочими при полном попустительстве полиции, и мощная контрдемонстрация трудящихся Берлина, проведенная 25 января. Фашистская вылазка не имела успеха: это были вынуждены признать даже буржуазные газеты. Нацистских демонстрантов было около 16 тыс., а опекавших их полицейских — 14 тыс. Полную характеристику этого события дал Э. Тельман 26 января в газете «Роте фане»: «Рабочие Берлина, сохраняя революционную дисциплину, сковали вокруг нацистов железное кольцо изоляции» [34].

Что же до демонстрации 25 января, то она в последний раз перед воцарением гитлеровской клики показала миру, что в стране есть силы, не только страстно желающие, но и готовые помешать торжеству фашизма. В Берлине состоялось грандиозное шествие, продолжавшееся около четырех часов, участие в котором приняли около 130 тыс. человек. Даже по признанию буржуазной печати, это была одна из самых крупных демонстраций, когда-либо проводившихся в Берлине. Многолюдные демонстрации прошли и в других городах.

28 января прошло последнее заседание правительства Шлейхера, на котором было принято решение об отставке. 30 января Гинденбург передал власть Гитлеру. Последний шаг к воцарению кровавого террористического режима, господства наиболее хищнических, разбойных элементов монополистического капитала был сделан. Но оно еще не успело стабилизироваться, было аморфным. Можно было относительно легко поколебать эту власть и устранить ее. Для этого требовались быстрота, решительность, но главное — единство. Увы, только лишь коммунистическая партия сделала попытку поднять массы на отпор государственному перевороту, совершенному господствующими классами. Последнюю, героическую попытку. В тот же день появилось воззвание КПГ, где восклицалось: «Массы, не допустите, чтобы смертельные враги немецкого народа, смертельные враги рабочих и крестьян, трудящихся города и деревни осуществили свое преступление! Все на улицы! Прекращайте работу! Немедленно отвечайте на наступление фашистских кровавых собак всеобщей забастовкой!» [35].

ЦК КПГ обратился к правлению СДПГ с настоятельным предложением о совместном отпоре фашистским убийцам, которые захватили власть, чтобы покончить с организованным рабочим движением. Но руководство СДПГ отклонило это предложение, хотя массы приверженцев СДПГ, как и 20 июля, ждали лишь сигнала, будучи готовы преградить путь фашизму. Такого сигнала не последовало. Новое, теперь уже последнее, предательство социал-демократов было налицо.

Но нельзя не отметить еще одно важное обстоятельство прихода Гитлера к власти. Речь идет о роли США.

Американцы установили первый контакт с Гитлером ещё в ноябре 1922 г. В 1923 г. они направили к нему своего наставника по имени Ганс Штенгель, который не только сочинял музыку для нацистских маршей, но и через которого финансировалась нацистская партия. За свои заслуги он был сделан иностранным пресс-атташе нацистской партии, в штабе Гесса был заместителем пресс-атташе всей партии. Если мы всё это с вами запомним, то зададим еще два вопроса: кто участвовал во встрече в Кёльне 4 января 1933 г. в доме банкира Курта фон Шрёдера, когда принималось решение привести Гитлера к власти? Конечно, банкиры, представители монополий и т.д. А кто был сам Шрёдер, вернее, кто был его папаша? До Первой мировой он эмигрировал в США, завел там довольно мощное финансовое дело, установил близкие связи с финансовыми магнатами, вошёл в руководство банка “Диллон Рид энд компани” и содержал юридическую контору “Сэлливан энд Кромуэлл”, ведущую все его дела. А в этой конторе работали Джон Фостер Даллес и его братец Аллен.

В 1927 г. Джон Фостер возглавил “Сэлливан энд Кромуэлл”, оформлявшую, в частности, сделки между американскими и германскими монополиями в 20─30-х гг.; был директором международной монополии “Интернейшнл никл компани”, членом правления “Нью-Йорк сити бэнк”, председателем совета попечителей “Фонда Рокфеллера” и т. д. По немецким сведениям, на встрече в доме Шрёдера 4 января присутствовал кто-то из конторы “Сэлливан энд Кромуэлл”, или, по крайней мере, стоял у порога.

А почему американцы посчитали целесообразным привести к власти Гитлера? Потому что, как уже упоминалось, на выборах в ноябре 1932 г. нацистская партия потеряла более двух миллионов голосов. Соответственно возросло влияние компартии, возглавляемой Тельманом. Немецкие монополии предъявили ультиматум: привести Гитлера к власти, что полностью совпало с аналогичным предложением американцев.

И ещё один момент.

К приходу к власти Гитлера Германия сообразно Версальскому договору выплатила странам Антанты 12 млрд. марок репараций. Аналитики Англии и Франции любят представлять этот факт как стратегическую ошибку Клемансо и Ллойд-Джорджа: дескать, зря назначали контрибуцию в денежном выражении, ведь для ее выплаты Германии пришлось всемерно развивать промышленность, что потом дало возможность в минимальные сроки милитаризировать всю страну и тем самым привело ко Второй мировой войне. Это наглое враньё: за те же сроки, что Германия выплачивала контрибуцию, только из США поступило 28-30 млрд. долларов (неплохо потрудилась компания “Сэлливан энд Кромуэлл”!), а если оценить тогдашний доллар как примерно 3 марки, то легко подсчитать, кто действительно несёт ответственность за создание мощнейшей промышленной базы для будущей агрессии.  [36].

По докладу Вильгельма Пика была принята резолюция:

1.           Одобрена политическая линия и практическая деятельность Исполкома Коминтерна;

2.           Конгресс обязывает Исполком и все партии, входящие в Коминтерн, «добиваться единого фронта как в национальном, так и в международном масштабе».

3.           Конгресс требует преодолеть пережитки сектантских традиций и придать агитации и пропаганде направление, связанное с повседневными нуждами масс.

По второму пункту повестки дня был рассмотрен большой доклад Георгия Димитрова.

Первая часть доклада посвящена анализу фашизма, причинам прихода к власти фашистов и тактике антифашистской борьбы.

«Была ли неизбежна победа фашизма в Германии? Нет, её мог предотвратить германский рабочий класс. Но для этого он должен был добиться единого антифашистского пролетарского фронта, заставить вождей социал-демократии прекратить поход против коммунистов и принять неоднократные предложения компартии о единстве действий против фашизма».

«Наши товарищи в Германии долго недоучитывали ущемлённое национальное чувство и возмущение масс против Версаля, пренебрежительно относились к колебаниям крестьянства и мелкой буржуазии, запоздали с программой социального и национального освобождения, а когда выставили её, то не сумели применить её к конкретным потребностям и уровню масс, не сумели даже широко популяризовать её в массах.

… Мы — не оторванные от жизни историки; мы, боевые деятели рабочего класса, обязаны ответить на вопрос, который мучает миллионы рабочих: можно ли и каким путём предотвратить победу фашизма? Мы отвечаем миллионам рабочих: да, товарищи, преградить фашизму дорогу можно. Это вполне возможно. Это зависит от нас самих — от рабочих, крестьян, всех трудящихся» [37].

Вторая часть доклада Георгия Димитрова посвящена подробному разъяснению необходимости единого фронта против фашизма, особенностям тактики, в том числе особенностям в разных странах.

«Фашисты перетряхивают всю историю каждого народа для того, чтобы представить себя наследниками и продолжателями всего возвышенного и героического в его прошлом, а всё, что было унизительного и оскорбительного для национальных чувств народа, используют как оружие против врагов фашизма. В Германии издаются сотни книг, преследующих лишь одну цель – фальсификацию на фашистский лад истории германского народа…

Товарищи! Нас касается всякий важный вопрос не только настоящего и будущего, но и прошлого нашего собственного народа. Ведь мы, коммунисты, не ведём узкой политики цеховых интересов рабочих. Мы защищаем жизненные интересы всех эксплуатируемых трудящихся слоёв, то есть подавляющего большинства народа в любой капиталистической стране.

Мы, коммунисты, — непримиримые, принципиальные противники буржуазного национализма во всех его разновидностях. Но мы не сторонники национального нигилизма и никогда не должны выступать в качестве таковых. Задача воспитания рабочих и всех трудящихся в духе пролетарского интернационализма — это одна из основных задач всякой коммунистической партии. Но тот, кто думает, что это позволяет ему и даже заставляет плевать на все национальные чувства широких трудящихся масс, тот далёк от подлинного большевизма…» [38].

По докладу была принята резолюция, подтвердившая оценки, содержащиеся в докладе и предписывающая конкретные мероприятия для Коминтерна и компартий для противостояния угрозе фашизма.

В своём докладе по третьему вопросу повестки дня один из руководителей итальянской компартии Пальмиро Тольятти на основе глубокого анализа международной обстановки продемонстрировал нарастающую угрозу мировой войны, насущную необходимость борьбы за мир. Эта борьба рассматривалась в контексте противостояния наступающему фашизму, революционной борьбы против капитализма, а также помощи Советскому Союзу, так как противостояние капитализма и социализма было основным моментом грядущей войны.

Всесторонняя и глубокая оценка фашизма VII Конгрессом Коминтерна ясно показала всем трудящимся, какой жестокий и коварный враг стоит перед ними, какая предстоит решительная схватка. Напомним, что это звучало еще до нападения Италии на Эфиопию, до подлого франкистского мятежа в Испании, до нападения Японии на Китай с целью полной оккупации и порабощения Китая (потери Китая за восемь лет войны составили, по различным данным, от 30 до 100 миллионов человек), до растаптывания германским сапогом практически всей Европы.

Следуя исторической правде, необходимо решительно отказаться от периодизации событий, согласно которой начало Второй мировой войны обозначается нападением Германии на Польшу 1 сентября 1939 г. Это, как и ряд других фальсификаций, позволяет буржуазным псевдоисторикам многократно повторять гнусную ложь о равной ответственности гитлеровской Германии и СССР за развязывание мировой войны.

На Конгрессе подчеркивалась особая роль германского фашизма, воплотившего самые реакционные и самые античеловеческие черты фашизма вообще. Германский фашизм задолго до упомянутых выше событий был заклеймен как главная сила мировой реакции, главный поджигатель новой империалистической войны.

Конгресс ориентировал все силы международного пролетариата и трудящихся на борьбу против фашизма как главного врага. Важнейшая задача коммунистических партий состояла в создании единого рабочего и широкого народного фронта против фашизма и войны, который должен был стать центром сплочения всех антифашистских сил. Прежде политика единого фронта связывалась главным образом с задачей вовлечения большинства рабочего класса в подготовку непосредственно социалистической революции. В новых условиях, и это ясно показали события в Германии, анализ которых дан выше, содержанием единого рабочего фронта, его платформой становилась преимущественно антифашистская борьба. Лозунг мировой социалистической революции, пронизывающий все предыдущие Конгрессы Коминтерна, должен быть отодвинут на второй план. Указывая на роковые последствия социал-демократической политики сотрудничества с буржуазией, что привело к капитулянтству перед фашизмом и фактическому разгрому CДПГ, Конгресс в то же время отмечал, что в новых условиях позиции социал-демократии стали изменяться. Разгром рабочих организаций, всеобщая угроза фашистской агрессии — сами события поставили социал-демократию в условия, когда она должна была выступать против фашизма. Не прекращая критики социал-реформизма как идеологической практики, коммунисты объявили первостепенной задачей вовлечение социал-демократии в борьбу против фашизма и войны. Кроме того, конгресс отводил важную роль созданию единых профсоюзов на платформе классовой борьбы и даже работе коммунистов в фашистских (!!) организациях, охватывающих значительные слои трудящихся. Работа в таких организациях, легальная и нелегальная, должна была использовать любые возможности для подрыва массовой базы фашизма.

Политика единого рабочего фронта рассматривалась на Конгрессе во взаимосвязи с задачей широкого межклассового антифашистского союза — Народного фронта. Конгресс обобщил опыт ряда компартий по созданию Народных фронтов, особенно французской. Конгресс провозгласил, что Народный фронт может и должен объединить всех, кто готов бороться против фашистского варварства: пролетариат, крестьянство, мелкую буржуазию города, трудовую интеллигенцию. Формулируя общую платформу Народного фронта, Конгресс заложил в ее основу общедемократические требования.

Конгресс (подчеркнем, это был 1935 год!) сформулировал тезис о том, что последовательная борьба с фашизмом широких масс, объединенных в Народном фронте, приведет к устранению старых реакционных правительств, и в повестку дня встанет вопрос о создании правительства Народного фронта, которое станет силой, подрубающей корни могущества монополистического капитала. Компартии должны всемерно поддерживать такие правительства в борьбе против фашизма и войны, а при определенных условиях участвовать в них.

VII конгресс Коминтерна, указав, насколько велика опасность развязывания фашистскими агрессорами грабительской истребительной войны, развил коммунистическое учение о борьбе против империалистических войн. Он сделал вывод, что в Европе возможны национально-освободительные войны против фашистского агрессора. В таких случаях рабочий класс и коммунисты должны встать в первые ряды борцов за национальную независимость и свободу, сочетая эту борьбу с защитой классовых интересов пролетариата и других слоев трудящихся.

Провозглашая задачу защиты мира, Коминтерн выдвинул лозунг создания широкого фронта мира, охватывавшего СССР, рабочий класс и демократические слои всех стран, а также государства, которым угрожала фашистская агрессия. Борьба за мир рассматривалась как важнейшая составная часть борьбы против фашизма, за укрепление и расширение демократии, за социальный прогресс. Возможность отсрочить войну, предотвратить ее взрыв конгресс связывал прежде всего с ростом политического, экономического и военного могущества СССР на мировой арене, а также с усилением других отрядов международного революционного движения и всех демократических движений.

Решения VII Конгресса Коминтерна имели всемирно-историческое значение для развития антифашистской борьбы. Они ясно определили новую стратегическую ориентировку компартий на сплочение всех революционных и демократических сил для разгрома фашизма и установления антифашистских демократических режимов, которые в дальнейшем проложат дорогу к социалистическому этапу борьбы. Конгресс четко очертил важнейшие задачи сил, выступавших против фашизма и войны, отбросил сектантские установки, мешавшие эффективному объединению противников фашизма. Эти решения касались не только коммунистов, они указали всем трудящимся ясный путь к выходу из кризиса, в котором очутилось человечество в результате наступления империализма и фашистской реакции.

Интересно отметить реакцию на решения VII Конгресса Коминтерна со стороны Л.Д. Троцкого. В своем обычном стиле он обругал и доклады, и дебаты Конгресса, имевшие якобы бесформенный, расплывчатый и даже чисто театральный характер, поскольку вопросы, по его мнению, обсуждались и решались за кулисами. Все решения Конгресса, как запальчиво восклицал Троцкий, выносились Политбюро ЦК ВКП(б), а ораторы назначались только для того, чтобы преподнести эти решения в виде, наиболее удобном для верхушки Коминтерна и не накладывающем ни малейшей тени на авторитет Сталина. Правда, не будучи участником Конгресса, Троцкий судил о его работе в основном по материалам газеты «Юманите», которые он тоже постарался изругать вдоль и поперек как «жалкую окрошку плохо связанных между собой общих мест».

Однако даже в пылу своих злобных выкриков Троцкий был вынужден признать, что Конгресс сам по себе представляет этап в движении известной части рабочего класса. Пришлось Льву Давидовичу, хоть сквозь зубы, а всё-таки согласиться с тем, что другой политики, кроме политики единого фронта против фашизма и той же политики против войны в сложившихся условиях не существует. В той же вертлявой манере он процедил, что «с другой стороны, картелистский и патриотический поворот компартии привлекает к ней симпатии новых слоев, достаточно далеких от рабочего класса, очень патриотических, очень недовольных финансовыми декретами и видящих в компартии лишь наиболее энергичный фланг народного фронта».

Само собой, Троцкий затем возопил, что решения Конгресса носят явно оппортунистический характер и приведут к нарастанию противоречий внутри компартий. Оседлав свою любимую хромую кобылу, Троцкий провозглашает: «В те времена, когда Коминтерн горел еще всеми огнями «революционного пораженчества», мы предупреждали, что из теории «социализма в отдельной стране» неизбежно вытекут социал-патриотические выводы со всеми их предательскими последствиями». Но тут же он снова, не замечая, что противоречит сам себе, соглашается с тем, что «в общем, можно сказать, что, каковы бы ни были отдельные частные этапы и эпизоды, закрепленный Конгрессом поворот Коминтерна упрощает обстановку в рабочем движении. Он консолидирует социал-патриотический лагерь, сближая, независимо от того, как пойдет дело с организационным единством, партии Второго и Третьего Интернационалов. Он усиливает центробежные тенденции внутри центристских группировок» [39].

Лев Давидович прикидывается, что никаких тенденций к союзу с фашистами у него нет и быть не может, что является несусветной ложью, как и показали последующие его деяния. В общем, выступление Троцкого касательно решений VII Конгресса Коминтерна по своему стилю настолько напоминает эскапады Гитлера из «Майн Кампф», что волей-неволей подтверждает предположение о том, что он водил-таки пером фюрера при написании оного труда через своего верного ученика Альфреда Розенберга.

А VII Конгресс Коминтерна был и остался в истории именно как всемирно-историческое событие, определившее грядущие битвы с фашизмом во имя жизни на Земле. Если детищем Первого Интернационала была Парижская Коммуна, Второго, несмотря на оппортунизм вождей, — Великий Октябрь и рождение первого социалистического государства в лице СССР, то Коминтерна — рождение социалистического лагеря, показавшего всему человечеству путь в будущее. Троцкий болтал о всемирной революции, а Ленин и Сталин ее осуществляли. И поражение социализма в СССР и странах Восточной Европы в конце ХХ века — явление, безусловно, временное. Ход истории повернуть вспять не дано никому. Глобальному неофашизму, разворачивающему наступление уже в XXI веке, полезно вспоминать уроки века минувшего.

Использованные источники.

1. VII Конгресс Коммунистического Интернационала и борьба против фашизма и войны (сборник документов). — М.: Политиздат, 1975. — С. 68-72.

2.Verhandlungen des Reichtags. — Bd.446. — S. 2277.

3.W.Zechlin. Pressechef bei Ebert, Hindenburg und Kopf. — Hannover, 1956. — S. 123.

4. J. Göbbels. Vom Kaiserhof zur Reichskanzlei. —Berlin, 1934. — S. 42.

5. Vorwärts, 27.II.1932.

6. Das freie Wort, 1932, № 11. — S. 5.

7. Weltbühne, 1932, № 15, — S. 539.

8. W.Pieck. Reden und Aufsätze. — Bd.IV, Berlin,1955. — S. 662.

9. Einheit, Sonderheft, September 1962. S. 71-72.

10. Ibid.,BI. 103.

11. Vorwärts, 17.VII.1932.

12.См. Правда, 20.VII.1932.

13. Preussen contra Reich vor dem Staatsgerichtshof. ⸺ Berlin,1933. ⸺ S. 22.

14. Vorwärts, 21.VII.1932.

15. Abend, 21.VII.1932.

16. Rote Fahne, 29.VII 1932.

17. W. Schotte. Das Kabinet Papen‒Schleicher‒Gayl. ⸺ Leipzig,1932. ⸺ S. 41-42.

18. Zur Politik Schleichers gogenüber der NSDAP 1932. ⸺ Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte, 1958, №1. ⸺ S. 95.

19. Deutches Zentralarchiv Potsdam. Büro des Reichspräsidenten, №47, ⸺ Bl. 183-184.

20. Verhandlungen des Reichstags, V1. Wahlperiode. ⸺ S. 1.

21.O.Meyer. Von Bismark zu Hitler. Erinnerungen und Betrachtungen. ⸺ New York, 1944. ⸺ S. 176.

22. Verhandlungen des Reichstags, Bd.454. ⸺ S. 15.

23. Коммунистический Интернационал, 1935, № 9. ⸺ C 22.

24. Verhandlungen des Reichstags, V1. Wahlperiode. ⸺ S. 1.

25. Zeitschrift für Geschichtswissenschaft, 1958, №3. ⸺ S. 551.

26. J. Göbbels. Vom Kaiserhof zur Reichskanzlei. — Berlin, 1934. — S. 197.

27. Ibid. — S. 551.

28. Rote Fahne, 24.XI 1932.

29. Die Antifaschistische Aktion. — S 320.

30. J. Göbbels. Vom Kaiserhof zur Reichskanzlei. — Berlin, 1934. — S. 217-220.

31. K. Schuschnigg. Dreimal Österreich, Wien, 1938. — S. 206.

32. Deutsches Zentralarchiv Potsdam, Akten des Alldeutschen Verbands, Bd.166, Bl.40.

33. Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte, 1958, №1. — S. 90.

34. Rote Fahne, 26.I 1933.

35. Die Antifaschistische Aktion. — S 354-356.

36. Л. Гинцберг. Тень фашистской свастики: как Гитлер пришел к власти. — М.: Наука, 1967. — С. 193-194.

37. VII Конгресс Коммунистического Интернационала и борьба против фашизма и войны (сборник документов). — М.: Политиздат, 1975. — С. 132.

38. Там же. — С. 178-179.

39. Л. Троцкий. По поводу VII Конгресса Коминтерна. Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев) (?!!), № 45, 7 сентября 1935 г.