Вспоминается  замечательный алтайский поэт Геннадий Панов. Которому 11 июля исполнилось бы 80 лет со дня рождения.  Звезда первой величины на небосводе алтайской поэзии. Вот давняя  песня моего брата на его слова, когда он только-только взял в свои руки гармонь. Слова у песни – красивые, берущие за душу. Геннадий Панов умел делать такие тексты. Толк в лирической поэзии он знал.  И они как бы сами просились на музыку.

Вижу как сейчас Геннадия Панова, плотно сбитого, с густой роскошной шевелюрой каштановых волос на голове. Басистый голос слышу его. Улыбку его вижу. Он запомнился мне из многих поэтов, каких я знал, этой своей улыбкой и доверчивым располагающим взглядом, хотя думаю, что как сыр в масле по жизни  он, наверное, не кататься. Просто стихи тогда не пишутся, когда жизнь слишком уж у человека румяная. И с грустью сегодня можно сказать: ах! — какой поэт хороший был, а вот не зажился, ушел рано. А сколько бы мог сделать отчаянно красивых, песенных стихов.

https://my.mail.ru/mail/brovkinbarnaul/video/58/128.html

ДРУЖЕСКИЙ ШАРЖ НА ГЕННАДИЯ ПАНОВА

И был у меня бешеный замысел нарисовать на всех наших алтайских писателей дружеские шаржи.

(Потом в чем-то это замысел мне удалось воплотить вместе с Сергеем Сорокой, который издал их отдельной книжечкой)

И первой такой попыткой было мое желание соблазнить на это дело редколлегию тогда еще альманаха «Алтай».

Я сделал их им до десятка их и сейчас навскидку припомню кого рисовал: Евгений Гущин на странном гибриде трактора и вертолета, Петр Бородкин на  в одеяниях самого Ивана Ползунова на пьедестале перед политехом, на Игоря Пантюхова… И рисовал на Генку Панова. (Да простите  мне мою фамильярность, но так мы их все ошивавшиеся около союза писателей так звали) На огромном листе — 50 х 60 см. А вот в каких доспехах и каком он героическом порыве был изображен – того, прибейте меня первой же подвернувшейся под руку мухобойкой, не помню. Помню только — большущий.

И помню, что он ему понравился.

А он, Панов, был среди всей остальной пишущей братии, по моим оценкам, самый добродушный и доброжелательный.

Но это на мой вкус и искус.

А им тогда в редколлегии только до них было.

Альманах  дышал на ладан.

А писатели тогда в своем хосписе (недаром его в тот домик и поместили потом) жили — волосы дыбом вставали, бывало зайдешь их послушаешь. Приватизация тогда повальная широким шагом шагала по городам и весям великой страны.

И был этот шарж уже в номер утвержден.

Как сейчас помню, идет Генка, с густым басом голосом, как у флагманского волжского парохода, приветствует меня. Под мышкой рулон с моим шаржем.

— Вот, — гордо вскидывает он голову — несу…

В типографию его нес.

Дескать,  все вот так через твои шаржи увековечимся, и махнул в сторону как-то так это  показательно и отчаянно — и  слиняем туда.

Пошутил.

…

А через пару дней его не стало.

А дружеский шарж тот тоже так и не попал на страницы альманаха.

…

И у меня от него почему-то и эскиза даже никакого не осталось.

Хоть я рисовал его этот шарж долго и придирчиво.

Стишок его самый заметный и заветный все вертится  и сегодня на уме:

«Мой дед-ямщик, треух на затылки, ямщину гонял: Паново-Большие Бутырки!»

Хороший был поэт.

Таких сегодня уже нет.

…

А из рисунков  его остался  лишь вот этот рисунок, сделанный мной в середине 80-х на одном из литературных семинаров на Комсомольском проспекте.

А вот  более чем любопытный комментарий в одной из публикаций посвященной этому замечательному поэту.

«Мы частенько повторяем: «О мёртвых или хорошо, или ничего…» Только мы забываем или вообще не знаем продолжение этой древней поговорки: «О мёртвых или хорошо, или ничего, кроме правды». Вы пишите: «хотя думаю, что как сыр в масле по жизни он, наверное, не катался». Так вот правда заключается как раз в том, что Г. Панов катался по жизни, как сыр в масле, и жизнь его была именно «румяная». Стихи его всегда отличались барабанным боем конъектуры. Где надо и не надо он размахивал знамёнами и партбилетом, и заявлял: «Я в том вхожу, как в дом и убеждаюсь в этом, что Ленин был поэтом…» И т. д„ и т. п. и т. п. А вот умер он, как честный человек, если можно так выразиться. Он умер от того, о чём сказал когда-то Гейне: «Если расколется мир — трещина пройдёт через сердце поэта…» У Панова не выдержало сердце, когда рухнул Советский Союз — то есть, рухнуло всё, что он так вдохновенно, конъектурно восхвалял. В этом трагедия поэта Г. Панова. И это, лично у меня, вызывает уважение».

Николай ГАЙДУК

И это правда, комментатор тут  ни в чем не погрешил против правды — Генналий Панов  действительно был ярким советским поэтом. И прежде всего, в отличие от многих, в том числе и алтайских поэтов — высшей пробы советским поэтом. Поэтом, певшим гимны и нашим победным советским знаменам.   Поэтом, знавшим цену партийному билету.

Вопрос тут к комментатору только один — только  в чем тут трагедия?