Недавно СМИ разных политических направлений как заметное событие отметили юбилей Никиты Михалкова, председателя Союза кинематографистов России, президента Московского международного кинофестиваля, художественного руководитель Центра театра и кино, полного кавалера ордена «За заслуги перед Отечеством», трижды лауреата Госпремии РФ, Героя труда РФ. Некоторые СМИ поддерживали создаваемый Михалковым образ первого барина российского кино, другие иронизировали над этим образом. В материале на сайте «Красноярское время» были приведены рассуждения Никиты Сергеевича о том, каким благом для России и русского народа было… крепостное право. По мнению барина Михалкова оно было и источником «выдающейся духовности русских крестьян», и «мудростью народа», и важным фактором патриотизма. А большевики стёрли из сознания людей светлую правду о крепостном праве и тем самым совершили «страшную вещь».

Опровергать подобное, напоминать о том, как к нему относились крестьяне да и немало число дворян, — нет нужды. Автор упомянутого материала и редакция сайта просто язвительно комментируют высказывания Михалкова. Меня же эти откровения навели на размышления о трансформации, произошедшей с Михалковым.

Ведь начинал он как режиссёр, стопроцентно советский – не только по подданству, но и по духу. В своём первом полнометражном фильме «Свой среди чужих, чужой среди своих» Михалков использовал схему «вестерна по-советски», но за счёт мастерского применения изобразительных средств киноискусства придал содержанию фильма психологическую глубину, сделал главной темой духовное противостояние строителей нового общества и его врагов. Интересным и по киноязыку, и по духовному содержанию был и фильм о творческих людях, попавших в водоворот Гражданской войны, «Раба любви». А «Неоконченную пьесу для механического пианино» я считаю лучшей – наряду с «Дамой с собачкой» – экранизацией Чехова.  И всё это, повторю, были абсолютно советские по духу фильмы. Включая и чеховский, потому что  русская классика в большинстве вполне соответствует советскому мировоззрению – неслучайно при Сталине её провозгласили «столбовой дорогой развития советской культуры.

Обратило на себя внимание, как режиссёр изображает дворян. В то время в советском кино уже ушёл в прошлое беспросветно чёрный стереотип дворянина-белогвардейца. Авторы многих фильмов стремились показывать таких персонажей живыми людьми, политические убеждения которых для нас неприемлемы, но человеческие качества могут вызывать уважение. Михалков же вернулся к «негативному» стереотипу.

В фильме «Свой среди чужих, чужой среди своих» один дворянин, Лемке, обрекает своих товарищей-белогвардейцев на гибель, лишь бы только самому завладеть похищенными у большевиков ценностями. Другой, Брылов, — бандит по самой своей сущности. В фильме «Раба любви», правда, есть персонаж-дворянин, Потоцкий, который показан рыцарем без страха и упрёка. Только это рыцарь «красной» идеи. А его враги, среди которых тоже дворяне, как, например, начальник контрразведки белых, представлены садистами и убийцами. Впрочем, такая одномерность в изображении врагов не портила общего впечатления от фильмов.

Не вызывают симпатии и дворяне в фильме «Неоконченная пьеса для механического пианино». Все показаны деградировавшими, ни на что настоящее не способными людьми. Но здесь это идёт от Чехова. И персонажи картины не были одномерными. Полностью деградировавший Щербук, кичащийся своим барством – это исключение. У других сквозь коросту, образовавшуюся от бессмысленного и бесцельного существования, может порой прорываться живая душа, и тогда они вызывают не отвращение, не брезгливость, а сочувствие.

Да и многие поступки Никиты Михалкова вызывали уважение к нему. Например, когда уже «пошёл процесс» горбачёвско-яковлевского «обновления мышления», Михалков резко выступил против «новомышленцев». «Я не верю в коллективное прозрение. Я не верю в то, что вчера все говорили одно, а сейчас все хором поняли и стали говорить другое – совершенно искренне. У меня большое опасение, что многие говорят то, что раньше говорить было нельзя, не потому, что всегда хотели это сказать, но смогли только сейчас, а потому что это то, чего сейчас от них  ждут».

О себе Никита Сергеевич сказал тогда так: ««Я никогда не делал того, что можно сделать в тот момент, ожидая момента, когда смогу сказать что-то другое… Я ни на один шаг не отойду ни вправо, ни влево от той дороги, по которой шёл».

Как же случилось, что Михалков не просто свернул вправо, а развернул направление своего движения в диаметрально противоположную сторону и стал кичиться своей принадлежностью к тому классу, вырождение которого он столь убедительно показывал в своих прежних произведениях; с советской позиции перекочевал на яро антисоветскую, что проявляется и в его фильмах, и в его высказываниях?

Объяснить это стремлением следовать новой политической конъюнктуре, мне думается, было бы упрощением. На мой взгляд (подчеркну: на мой взгляд), переломным моментом стала работа в Италии, на итальянского продюсера, над фильмом «Очи чёрные».

Михалков рассказывал советским журналистам, что ставил своей целью «собрать некоторую историю» по мотивам нескольких повестей и рассказов Чехова, которая позволила бы создать чеховскую атмосферу. Такой же принцип Михалков с успехом использовал в работе над «Неоконченной пьесой для механического пианино», поэтому никаких сомнений у меня не возникло. Не насторожило даже признание Михалкова, что не он пригласил знаменитейшего Марчелло Мастрояни для воплощения своего художественного замысла, а замысел фильма конструировали под Мастрояни по принципу: а что бы он мог у нас сыграть?

Я с нетерпением ждал встречи с новой чеховской картиной Михалкова. Однако когда я поделился своими ожиданиями с человеком, сотрудничавшим с Михалковым в его ранних фильмах, тот  меня огорошил:

— Вы ждёте того, чего в «Очах чёрных» нет в принципе. Это не Чехов, а фильм «а ля рюс». Достаточно посмотреть, как здесь представлена Россия: степи, водка, икра.

— Не может быть, — воспротивился я. – То, что Никита говорит о своём уважении к Чехову – это же не просто фраза, он подтвердил это «Неоконченной пьесой».

— Вы не учитываете одного: тот Никита Михалков и Михалков на «мерседесе» (этот автомобиль Михалков привёз из Италии – В.В.) – это два разных человека.

Когда я посмотрел «Очи чёрные», то убедился, что мой собеседник был прав. Чеховской атмосферы в картине не было и в помине, и ориентация произведения на западного обывателя бросалась в глаза. Водка и икра в фильме, действительно присутствовали, но это было ещё не самым худшим. Провинциальное дворянство было изображено сборищем карикатурных ничтожеств; а то, что главный герой был сделан итальянцем, ещё больше это подчёркивало. Горечь чеховской «Дамы с собачкой» была подменена совершенно чуждым писателю мелодраматизмом.

Разумеется, я далёк от мысли сводить дело к примитивному:  продался за «мерс». Думается, обладание одной из наиболее престижных по европейским меркам моделью машины, как и очень престижное участие в его фильме «феллиниевского» Мастрояни возвышало Михалкова в собственных глазах, воспринималось им, говоря словами Тютчева, как «признание Европы». И ради этого-то режиссёр пошёл на смертный грех для художника: «транспонировал» своё произведение на уровень вкусов и представлений обывателя, к тому же зарубежного.

Потом последовало отступление и от других прежних творческих принципов. Трансформация былого Никиты Михалкова в «Михалкова во дворянстве» стала, думается, решающим шагом в отходе и с прежней человеческой позиции.

Одних осознание себя дворянином заставляет максимально повысить нравственную требовательность к себе, делает долг и честь определяющими критериями поведения; другим же, даёт ощущение своего превосходства над «простыми смертными». Первый вариант ведёт к духовному возвышению человека, второй – к деградации личности.

Поведение, да и сам стиль жизни первого барина российского кино не оставляют сомнений в том, какой вариант применим к Никите Михалкову. Но, похоже, он уже не может осознать того, что со своими барскими рассуждениями о благотворности крепостного права и тому подобном он опасно близко подошёл к Щербуку с его брачным рёвом марала.

Виктор ВАСИЛЕНКО,

Белгород

На фото: Московский фестиваль 1985 года. «Идём ходоками к Ленину» (крайний слева – Никита Михалков, крайний справа – автор этих строк). Тогда я и подумать не мог, что пройдёт не так уж много лет, и Никита Михалков развернёт свой путь в противоположную сторону.