Одной из самых отвратительных черт старой интеллигенции была ее болтливость. Этот ее порок не был следствием национального характера или неудачного распределения добродетелей между интеллектуалами разных народов, он объяснялся вполне конкретными историческими причинами: до революции русской интеллигенции не давали ходу ни царизм, ни иностранный капитал, и русским интеллигентам в массе приходилось неизбежно идти в “либералы”, и отводить свое негодование в потоке красноречия дома, за чаем у самовара. С годами привычка стала второй натурой, и “настоящего” интеллигента стало возможным узнавать по его способности произносить длинные и красивые, но бессодержательные речи, вплоть до обращения к “многоуважаемому шкапу”. Так у Андерсена “настоящую” принцессу узнавали по способности почувствовать горошину через десяток перин и пуховиков.
Эту склонность русской интеллигенции к болтовне и неспособность ее заняться конкретным изучением конкретного дела высмеивал, бичевал и клеймил позором Ленин, которого интеллигенция с легкой руки одного крупного интеллигента поспешила без спросу посмертно зачислить в разряд “русских интеллигентов в полном и самом широком смысле слова”. Можно составить целый том из высказываний Ленина о склонности интеллигенции заменять работу словами, дело — разговорами, одновременно за тысячу дел браться и ни одного не доводить до конца, обращать изучение живого дела в “литературщину” и пустопорожнее производство тезисов, на каждом шагу впадать в педантизм, в разгильдяйство, интеллигентское брюзжание и хныканье.
Немало блестящих страниц посвятили критике этого застарелого порока Писарев, Щедрин, Саша Черный, Горький, Луначарский, Ильф и Петров, но … жив Курилка, и не умер еще Васисуалий Лоханкин, посвящавший свое время думам о значении русской интеллигенции и трагедии русского либерализма. Только сейчас он выступает под псевдонимом Г. Померанца. А его последнее выступление носит название “Нравственный облик исторической личности”.
Лоханкин-Померанц хочет провести одну мысль: Сталин — преступник, уничтоживший цвет русской интеллигенции, и нет, и не может быть ему прощения и оправдания. Мысль немудреная, ее формулировка заняла из 18 машинописных страниц 4 строчки, а доказательство — полторы. Зато к этой микромысли и ее рекордно короткому доказательству пристегнуты стихи Коржавина и детская песенка, строфы из Пушкина и Тютчева, предания об императорах Ашаке и Цинь Ши-Хуанди, а также Гракхи, жирондисты, якобинцы, линкор “Марат”, сущность прогресса, афоризм Монтеня, библия, пастор Грундвик и благородство датских короля и королевы. Такая манера изложения (много амбиции, море эрудиции) — вовсе не от неумения выражать свою мысль. Это — результат обдуманного расчета на определенный слой читателей, конкретно — на ту часть интеллигенции, которую Луначарский называл “образованной частью обывательщины”, и которая совершенно еще не изучена. Обыватель этого сорта занят червями и бабочками, атомом и электроном, клещами и моллюсками, но себя не изучает. Ему не до таких мелочей, хотя на такой “мелочи” вырос Гитлер, а сейчас расцветают померанцы. Литературоведение заполнено тем, что Плеханов называл “мещанской критикой мещанства”. Мысли Маркса и Ленина о мещанстве, равно как и отдельные удачные работы на эту тему марксистов, особенно 20-х, 30-х годов, неизвестны даже признанным “специалистам по критике мещанства”, словом, современная философская мысль мещанством не занимается, и в этом вакууме подвизаются померанцы, прекрасно знающие об одной особенности мышления мещанина. Мещанин — человек с короткими мыслями, ему некогда думать о причинах и первопричинах. Обыватель не затрудняет себя анализом конкретной действительности, а рассуждает короткими силлогизмами: Иван Калита был мерзок, но прогрессивен, Цинь Щи-Хуанди — тоже, а так как дважды два — стеариновая свечка, то Сталин обязанности генсека выполнял плохо, и, может быть, даже любил Гитлера. Он знает, что эту логическую конструкцию обыватель проглотит с восторгом, при условии, что она будет преподнесена в целлофановой обертке эрудиции и на фонтане красноречия. Вот в чем причина такого построения, необычного с точки зрения здравого смысла, но выдержанного по всем правилам обывательской риторики выступления Померанца.
Во всем том, что наговорил о Сталине Померанц, правильно только одно: вопрос о Сталине остался открытым. Народ не знает правды о Сталине, она оказалась разрезанной на две полуправды. Одна, преподносившаяся при жизни Сталина, сводилась к тому, что Сталин — всеблагой, вездесущий источник всех совершенств, ведущий народ под гром литавр от победы к победе. Другая, постепенно выдвигаемая определенными кругами, в частности, Ватиканом, Уолл-стритом и Померанцем, характеризовала Сталина как садиста, глупца, карьериста, шизофреника честолюбца, лицемера и интригана, захватившего власть, на которую он не имел никакого морального права, и удержавшего эту власть, не останавливаясь ни перед какими преступлениями.
Правда о Сталине не похожа ни на одну из этих полуправд. Правда о Сталине — это правда о драме революционного народа, революционного класса, веками не подпускаемого к высокой культуре и посягнувшего на самую живую привилегию верхушки, сумевшего найти ее невидимых злых духов, но не испугавшегося этих духов, а продолжавшего искать путь к своему полному освобождению методом проб и ошибок, хотя такой метод в условиях ожесточенной классовой борьбы внутри страны неизбежно был связан с огромными потерями и “лишними” жертвами — лишними не в том смысле, что Сталин “перестарался” и в борьбе с “духами” хватил лишку, а в том смысле, что при наличии законченной теории построения коммунизма, при полном понимании обстановки, этих жертв можно было бы избежать (заметим, что именно в выработке теории, понимания, а отнюдь не в накоплении красноречия и эрудиции заключалась главная задача интеллигенции, от которой Сталин долго и тщетно ждал помощи в решении этого вопроса вопросов). Здесь вполне оправдалось положение о том, что нет ничего более практичного, чем хорошая теория. Можно, конечно, согласиться с тем, что как теоретик Сталин не был вторым Лениным, и что в обстановке, требовавшей неимоверной гибкости и смелости, основанной на ясном понимании происходящего, он не смог найти самого короткого пути к коммунизму. Более того, самую суть коммунизма Сталин понимал не четко, и даже в “Экономических проблемах социализма в СССР” он писал о том, что при коммунизме сохранится разделение на рабочих, инженерно-технических и руководящих работников, и это было самой большой ошибкой. Все это так. Но Сталин, в отличие от Померанца, прекрасно понимал пути, ведущие назад, к капитализму, и со всей железной своей силой закрывал эти пути, стоял насмерть, отражая натиск их сознательных и бессознательных сторонников, в том числе и тех, кажущихся Померанцу героями русских интеллигентов, которые говорили: “куда идти — я не знаю, но с Вашей политикой, Иосиф Виссарионович, я не согласен!” Тому, кто хоть немного знаком с действительной обстановкой тех лет, не нужно доказывать, что Сталин долгое время занимал оборонительную позицию перед лицом натиска интеллигентов, проводивших буржуазную идеологию буквально во всех областях жизни общества, причем, чаще всего проводивших ее несознательно (хотя были конечно, и сознательные враги), а бессознательно — просто потому, что никакое другое понимание задач развития экономики, кроме буржуазного им не было известно.
В этом смысле репрессии Сталина в большой мере были всего-навсего вынужденным отпором со стороны ответственного политического деятеля, которому дорого дело Революции. И нужно же быть честным: ведь никто из интеллигентов, из “несогласных”, не проявил себя как теоретик более крупного калибра. Может быть, Померанц считает, что “Уроки Октября” Троцкого или “Заметки экономиста” Бухарина — более достойное продолжение работ Маркса и Ленина, чем “Об основах ленинизма” и к “К вопросам ленинизма” Сталина? Факт есть факт. Если Сталин не был теоретиком, равным Ленину, (а в этом он был виноват столько же, сколько в том, что был брюнетом, а не блондином), то все же теоретические работы Сталина — это лучшее, что было создано в области теории пролетарской мыслью после Ленина, причем, создано не только без помощи, но часто и при прямом саботаже со стороны интеллигенции.
Померанц утверждает, что Сталин, проведя индустриализацию, заботясь об обороне страны, делал лишь то, что делал бы любой другой генсек, потому, де, важно не то, что делал Сталин, а то, как он это делал. По мнению Померанца, Сталин делал это плохо.
Померанц, видимо, считает, что в нашей стране одни Иваны непомнящие. Напомним этому забывчивому гражданину, что не все деятели, претендовавшие на руководство партией, собирались делать то же самое, только лучше. Троцкий, например, считал безнадежным делом сохранить независимость СССР без поддержки революцией в странах Запада. Бухарин, столь любезный сердцу Померанца, не постеснялся заявить, что в сложившихся условиях он считает целесообразным пойти на утрату советской власти. Каменев и Зиновьев, показавшие себя штрейкбрехерами революции еще в 1917 году, на 14 съезде партии развели такую склоку, что надеяться на сохранение единства партии и завоеваний Октября в случае их прихода к власти, было бы уже совершенно немыслимо (стенографический отчет 14 съезда был издан еще до культа личности Сталина и такому эрудиту, как Померанц, он без сомнения, доступен) и даже Крупская — самый близкий к Ленину человек, — на съездах партии иногда выступала с неумными, играющими на руку врагу, речами. Вот так-то, гражданин Померанц.
Сталин, конечно, не был идеальным генсеком, в этом, как и во всем остальном, Ленин был прав. Но из всех вождей партии того периода только он делал то, что надо, хотя и не всегда как надо, причем, делал многое не так не в силу честолюбия или лицемерия, а потому, что нет другого пути, а интеллигенция для выработки правильного понимания обстановки не ударила палец о палец. Но, чтобы заметить и оценить это, нужно обладать “стереоскопическим эффектом”, то есть способностью видеть предмет больше, чем с одной стороны… Померанц “справедлив”, он готов записать в актив Сталину индустриализацию, но все остальное — коллективизацию, подготовку к обороне и саму войну безоговорочно заносит в пассив. Как все эрудиты с бухгалтерским складом мышления, он уподобляется гоголевской невесте, которой хотелось бы получить идеального жениха, составленного из привлекательных черточек различных конкретных женихов: если бы к носу одного, да прибавить бы губы другого, и подбородок третьего… Но ведь на то она гоголевская невеста. Но нужно же быть не беспочвенными прожектерами, а реальными людьми, анализирующими реальную обстановку. Может быть, Померанц знал тогда, или знает сейчас, как лучше провести коллективизацию в 2-3 (большего времени не позволяла хотя бы подготовка к обороне технически отсталой страны) года? Не только Померанц, но и никто из интеллигентов при огромном количестве оппозиционных прожектов и платформ и в этих вопросах не выдвинул тогда лучшей программы, чем Сталин. Удивительно не то, что Сталин не был вторым Лениным как теоретик, удивительно то, что Сталин, не зная кратчайшего пути к коммунизму, не получая в этом отношении ни малейшей помощи от интеллигенции, призванной двигать вперед науку, руководствуясь подчас интуицией, сумел в невероятно сложной внешней и внутренней обстановке, при отсутствии солидной поддержки пролетариев Запада, при обилии всяких оппозиционеров и претендентов на руководство, при технической отсталости страны, при всем этом и при тысячи других неблагоприятных обстоятельств — Сталин все-таки сумел уберечь главное завоевание Октября — Советскую власть, утрату которой считали предрешенной и Троцкий, и Бухарин, и Черчилль. Более того, человечество было спасено от угрозы гитлеровского варварства, а СССР вырос в такую державу, к голосу которой должен был прислушиваться весь мир. И эту главную заслугу Сталина прогрессивное человечество никогда не забудет, что завоевано это было ценой больших потерь. История поймет, что ради спасения дел Революции Сталину нужно было любой ценой расколоть империалистический лагерь и сплотить советский народ накануне смертельной схватки с гитлеризмом, подчеркиваем — любой ценой.
Сталин не знал тех путей, которые были бы самыми правильными. Он оказался перед выбором: либо советской стране быть разгромленной, либо добиться названных другими, не самыми правильными средствами (возмущающими ныне Померанца). И возмущаться тем, что Сталин выполнил главную задачу так, как возможно было в той конкретной обстановке, может только интеллигентский чистоплюй, подменяющий конкретный анализ конкретной ситуации пустопорожними абстрактными рассуждениями типа «если бы у бабушки да были штанишки, так это была бы не бабушка, дедушка». Гимназистке рабство и капитализм кажутся только бесчеловечностью и варварством. Она не понимает, что на определенном историческом этапе рабство и капитализм были не только необходимым, но даже и прогрессивным явлением. Померанцу репрессии Сталина кажутся только бесчеловечностью и варварством. Он не понимает, что в конкретных условиях того периода логика борьбы вынуждала Сталина идти на такие жертвы, которые воспитанному на абстракциях интеллигенту кажутся жестокостью, и что любой, из проявивших себя к тому времени “умных интеллигентов” выполнил бы задачу сохранения завоеваний Октября хуже, чем Сталин, а вернее всего, не выполнил бы ее вовсе. Абстракции Померанца заставляют вспомнить и высказывание известного мыслителя: “Самое страшное применение Разума — не пользоваться им… Человек — существо, ищущее причин”. Но к чему поиски причин Померанцу? Сказанное, конечно, не следует понимать как восхваление Сталина, сам Сталин, к тому же, в этом совершенно не нуждается. У Сталина были серьезные ошибки. Но об этих ошибках имеют право говорить только те, кто разобрался в конкретной обстановке того времени, и выяснил, что причина лишних жертв — в отсутствии помощи Сталину и рабочему классу. Эта причина не устранена до сих пор. Понять Сталина может только тот, кто работает над выработкой этого понимания. Мы можем понять Сталина, нашего старшего товарища, ведшего народ в драматической ситуации, а Померанц не имеет на это права, ибо для него Сталин и Гитлер — люди одного лагеря. Прав великий сатирик, что цинизм может иногда доходить до грации. Враги могут обливать помоями, а не критиковать, и Померанц именно этим и занимается.
Говорить о том, в чем ключ к пониманию, который не выработал Сталин, здесь нет возможности. Это главная проблема современности, о которой нельзя сказать в двух словах, но одно замечание по этому вопросу мы все-таки сделаем. Человечество сейчас уже хорошо знает, что такое деградация и антагонизм. С этим оно постоянно сталкивается в практике. И на этом, главным образом, сложилась его теория, его наука. Рост капитализма в промышленности, например, неизбежно означал деградацию деревни, выкачивание из нее соков. Неэквивалентный обмен — основа движения антагонистических обществ. Но человечество подошло к такому моменту, когда дальнейшее движение по пути неэквивалентного обмена и антагонистического процесса больше невозможно: изжили себя формы угнетения человека человеком, а неэквивалентный обмен между обществом и природой привел к такому расхищению природных богатств, отравлению воздуха, почв, вод, что это превратилось в подрыв коренных условий самого существования человека. Хотим мы этого или нет, но человечество должно переходить от неэквивалентного обмена к эквивалентному, от роста к развитию, короче, к коммунизму, причем история поставила людей перед выбором: коммунизм или гибель цивилизации, и даже без ядерной войны. Но что такое развитие, каковы его законы (не абстрактные — скачки, переход количества в качество и т.п., а совершенно конкретно), как повести такое-то конкретное производство, скажем химическое, чтобы этот процесс был процессом развития? Этот вопрос еще не ясен. Понять развитие — вот в чем ключ к пониманию коммунизма и путей его построения.
Если Померанц не застыл, как говорит Маркс, в состоянии “неспособной к развитию недоразвитости”, не стали бы копаться в умственных экскрементах Лоханкина-Померанца, если бы не следующие обстоятельства, связанные с поставленным им вопросом: “Куда нас влечет тень Сталина?”
Во-первых, дело, конечно, не в самом Померанце. Померанц лишь производит шум, а для шума выбирают маленьких людей — барабанщиков. За спиной Померанца стоят тузы более солидные, о письмах которых с воплем “не допустить реабилитации Сталина” сообщали БИ-БИ-СИ и Голос Америки. А далее, за этими тузами, по ту сторону границы, стоят те, кого А.И. Герцен считал “встречающимися среди кипящей благоухающей жизни мертвецами, ускоряющими, умирающими, озлобленными и не ведающими, что они умерли, … мертвецами, которые, если не станут вредить, то станут пугать”. Отвечая Померанцу, мы тем самым отвечаем и тузам, и мертвецам, которых забыли похоронить.
Не живите иллюзиями о возможности давно невозможного. Карта старого мира бита. И, если повернуть колесо истории вспять оказалось не под силу даже Гитлеру, то тем более не удастся Померанцу, сколько бы живых мертвецов ему не помогало.
Во-вторых, нужно раскрыть объективный смысл позиции тех кругов, которые вытаскивают жупел возврата сталинизма и прикрываются криками о защите интеллигентности (а это слово часто еще оказывают магическое действие), напомним, что коммунизм — это бесклассовое общество, и строительство коммунизма — это, если хотите, процесс уничтожения интеллигенции, уничтожения, конечно, не физического, а ликвидации именно как категории классового общества (заметим, что это в равной мере процесс уничтожения и таких категорий, как рабочий класс, класс крестьян). Коммунизм — это общество, где не будет профессиональных охотников, рыбаков, академиков и критических критиков, это общество, где каждый должен работать головой и руками.
Образованный обыватель почувствовал опасность утраты того, что он, Васисуалий Лоханкин, считает своей и главной неотторжимой привилегией — право жить только в мире умствований, хотя эта привилегия давно превратилась в проклятие интеллигенции, в причину массового распространения таких социальных заболеваний как формализм, догматизм, идеализм, пустопорожнее прожектерство, неумение взяться ни за одно живое дело, рак, сердечно-сосудистые, уносящие “привилегированных” на тот свет на 50 лет раньше возможного. Крик Померанца “не допускать реабилитации Сталина! Защитить интеллигентность!” означает сейчас остановиться в движении к коммунизму, пока суть коммунизма еще не осознана массами, и поскорей перейти к диалогу с Западом. Задача в том, чтобы крик об интеллигентности никого не обманул, чтобы суть дела ясна была каждому думающему человеку.