Длившееся более шестидесяти лет неистовое и высокое служение русской советской литературе этот призванный Октябрём выдающийся художник и теоретик литературы, стотридцатилетний юбилей со дня рождения которого приходится на конец февраля 2022 года, называл простым и незамысловатым на первый взгляд словом — писательство.

«Писательство» — это было любимое словцо Константина Александровича, —воспоминал о Константине Федине в 1980 году в своей книге его младший друг и товарищ по совместной работе в Союзе писателей СССР Георгий Марков. — Он и произносил его с разными оттенками, но всегда значительно и серьёзно. К писательству он относился как к делу, которое требует от человека, избравшего этот путь, всех сил, всей жизни, потому что оно необходимо народу, служит ему. По его представлениям, писательство неделимо ни с чем. Он испытал это на себе. <…>

— Писательство… Как мельничное колесо — крутится и крутится. Утром напишешь, а вечером вымараешь… И конца-краю не видно…

Многократно я слышал от него, что пишется ему всегда тяжело, он устаёт, изматывается, работа его затягивает и он с трудом отрывается от неё, уже изнемогая. Может быть, именно поэтому Константин Александрович воспринимал «писательство» других с необыкновенной заинтересованностью и пониманием, он умел проникновенно ценить удачу писателя, радоваться ей. <…>

— Вот оно, писательство… У каждого своё, одно лишь общее: и горько, и сладко… А быть иначе не может… И не верю я в нынешние механизмы — диктофоны, микрофоны… У слова один передатчик — рука.

Сам Константин Александрович писал пером — именно пером! — и не любил не только диктофоны, но даже шариковые ручки».

Писательство, бесспорно, а в лучшие свои в творческом отношении годы, когда писателя не одолевали болезни, он мог работать по шестнадцать часов в сутки, было для Федина и призванием, и служением.

Ещё в школе Федин прочитал роман «Герой нашего времени» Лермонтова и с годами стал всё отчётливее осознавать то неиссякаемое эмоциональное величие книги, которое и заставляет читателя обращаться к ней: «Книга сделалась миром очарований… Мне стало ясно, что моя жизнь может быть осмыслена только тогда, если я стану писать. Развитие шло, конечно, гораздо хитросплетённее, потому что я покорялся не только образцам литературы. Театр и живопись спорили о моей бедной душе, не давая ей вздремнуть. Но книги восторжествовали».

Кстати, об артистизме Федина вспоминали многие его современники. В их представлении актёр в нём жил всегда, до самой глубокой старости. Имел он и здоровое чувство юмора, мог овладевать вниманием любой аудитории, особенно в зрелые годы, когда имя его в советской литературе имело огромный вес и непререкаемый авторитет.

Писать Федин, уроженец Саратова, истинный волжанин, всегда гордившийся своими родными местами и величественной Волгой, откуда пошли его «первые представления о русской земле как о Мире, о русском народе как о Человеке», начал рано, в 1910 году, учась на экономическом отделении Московского коммерческого института. Но те ранние пробы пера не давали ему ещё оснований рассчитывать на писательский успех.

По-настоящему ощутить себя писателем он сможет лишь с приходом Великого Октября, принятого им всем сердцем и осмысленного в том числе и за счёт приобретённого жизненного опыта. А он к осени 1919 года, когда красноармеец Федин «с мечтой о писательстве, с надеждой на какие-то завоевания и, может быть, славу» появится в голодном и холодном Петрограде, был у него немалым, да и весьма непростым, даже в какой-то мере драматичным.

Так сложилось, что с целью усовершенствования владения немецким языком, а хорошее знание иностранного языка требовалось ему при переходе на четвёртый курс Московского коммерческого института, Федин весной 1914-го поедет в Германию, в Нюрнберг, где станет свидетелем начала Первой мировой войны. Но вернуться из этого города в Россию он не сможет. Его задержат в Дрездене, а после он будет отослан в город Циттау, «где мне и предстояло прожить до заключения Брестского мира». Находился же он в Германии в качестве гражданского пленного и «обменян» был на пленных немцев в конце лета 1918 года.

Судьба распорядится и так, что в 1946 году Федин вновь побывает в злополучном Нюрнберге, но уже в статусе специального корреспондента газеты «Известия» на Международном военном трибунале, где будет наблюдать за судебным процессом над главными фашистскими военными преступниками. В результате того присутствия на историческом трибунале им будут написаны блестящие, живо передававшие атмосферу этого грандиозного суда над фашизмом очерки «Дальний прицел», «На разбитом баркасе», «С высоты последней ступени», «Развеянный дым», читающиеся и сегодня с неподдельным интересом.

Вернувшись осенью 1918 года в Москву, Федин первоначально поработает в Комиссариате народного просвещения, а затем переберётся на Волгу, в Сызрань, где будет редактировать газету «Сызранский коммунар» и организует литературно-художественный журнал «Отклики». Успеет он совсем недолго поработать и секретарём городского исполкома. А уж оттуда он уйдёт на фронт, где попадёт в Отдельную Башкирскую кавалерийскую дивизию и будет служить в газете Седьмой армии «Боевая правда».

Все эти жизненные коллизии явят на свет действительно уникального и неповторимого, простого и одновременно сложного писателя-реалиста. В литературу он придёт движимый духоподъёмными ветрами Великого Октября и станет в один ряд с такими её знаковыми первопроходцами, как Д. Фурманов, А. Фадеев, Н. Тихонов, Л. Леонов, Л. Сейфуллина, Вс. Иванов, Б. Лавренёв, Ю. Либединский, А. Малышкин, А. Неверов.

Но у Федина, помимо своего художественного подхода к изучению действительности, имелся и собственный взгляд на вопрос о преемственности традиций русской классической литературы, приверженцем и страстным блюстителем заветов которой он был всегда, даже и тогда, когда в первые послереволюционные годы всё старое отвергалось и господствовал лозунг о приоритете в литературе классового подхода, а он к тому же состоял и в кружке «Серапионовы братья».

О том, каким тогда был Федин, очень определённо годы спустя высказывался его товарищ по «Серапионовым братьям» Николай Тихонов: «Он был высокого роста, тонкий, с лицом одухотворённого русского интеллигента, русоволос, голубоглаз, остёр, хорошо понимал шутку, любил веселье, стихи, но в спорах он держался такого «горьковского начала», которое, продолжая традиции классической русской литературы, начисто отбрасывало формализм, хотя приветствовало новые опыты. Таким новым опытом, хотя бы в своеобразии композиционном, был роман «Города и годы», где действие развивалось необычно, но и не становилось условным.

Федин являл собой в те молодые годы законченный тип писателя, ищущего изобразить людей и время с той высокой ответственностью и художественной правдой, которые не шли на лёгкий компромисс, на литературный анекдот, на прямой вымысел».

Роман «Города и годы» был написан Фединым в 1924 году и сразу же по выходе в свет стал заметным явлением во всей советской литературе.

Это было необычное произведение и уже хотя бы потому, что писатель выстроил его в нарушение всех общепринятых канонов романического повествования. Удивительно оно и тем, что, рассказывая о конце войны и о революции, о России и Германии, Федин в нём уже тогда шёл впереди своего времени. Фактически на страницах романа он поведал о предвидении фашизма, оказавшись своего рода вольным или невольным провидцем.

Позволю себе на сей счёт сделать небольшое отступление и обратиться к событиям в Чехословакии в 1968 году, которые тогда вызвали неоднозначные суждения в писательской среде, вследствие чего к Федину как руководителю Союза писателей поступало много писем и телеграмм, где были не только вопросы, но и откровенное недоумение политикой руководства СССР. Комментируя эту почту, а там были протесты даже из-за рубежа, Константин Александрович по воспоминаниям Г. Маркова давал чехословацким событиям исчерпывающую оценку: «Какое заблуждение! Ведь на этой волне поднимают голову неонацизм и реваншизм! Это проба сил! Если не дать отпора сегодня в Чехословакии, то завтра, воодушевлённые удачей, противники социализма занесут меч над всем нашим содружеством. Нет, не ради этого отдали мы двадцать миллионов человеческих жизней в борьбе с фашизмом… Советские писатели не могут в такой обстановке стоять в стороне. Представьте, если бы с нами был Горький. Он бы затрубил на весь мир…»

Вот вам и Федин! Вот и провидец, знавший нутро фашизма и породившего его капитализма изнутри, видевший его и в 1932 году, когда находился в Германии на длительном лечении от туберкулёза! И разве мастер, убеждённый сторонник социализма и Советской власти, не бывший при этом членом Компартии, в своих суждениях ошибался? Нет. Глубокие знания людской психологии и законов развития человеческого сообщества, проницательность, многолетнее изучение взаимоотношений России и Европы, а если шире, то Востока и Запада, да и житейская мудрость Федина, к нашему сожалению, не обманули…

Однако вернёмся к разговору о первом романе Федина, позволившем ему выдвинуться в первый ряд молодого тогда советского писательского цеха.

«Города и годы» отличались острой политической тенденциозностью. Тревожные настроения читателем ощущались от картин бюргерской Германии и сложной, непримиримой классовой борьбы при описании революционной России. Но всё же сам Федин, как-то отвечая одному аспиранту, работавшему над исследованием этого произведения, сказал: «Когда вы спрашивали меня о главном герое романа, я ответил вам: «главный герой» — Германия…»

Думается, что для нас сегодня куда важнее говорить, конечно, не о Германии тех лет, а о том центральном сюжетном столкновении между главными героями романа Андреем Старцовым и Куртом Ваном, носившем острый идеологический характер. Вообще же, создавая эти образы, Федин поднимал сложные гуманистические проблемы, связанные с взаимоотношениями личности и революционного общества, а также с такими крайне противоречивыми вопросами, как право личности на насилие, о вине личности перед революцией и об ответственности самой революции за индивидуальную человеческую судьбу.

Главный герой романа Андрей Старцов, будучи человеком добрым, свободолюбивым, желавшим разрешать все конфликты мирным путём, стремившимся «отдать себя лучшему, что он узнал в жизни», оказывается предателем. «…Я наделил Андрея лучшим, — писал Федин после выхода романа, — что мне известно. Но я наделил его также самым горшим: отчаянием. Мир жесток, к несчастью».

Безволие, мягкотелость, отчаяние приводят Старцова к бесславной гибели. Эти личностные характеристики Федин, страстный борец за человечность, осуждал, показывая на примере этого героя, к какому финалу они могут привести.

Но мог ли Курт Ван, насколько бы не велика была мера вины Старцова перед революцией, его, своего друга, расстрелять? Вопрос непростой. При сём, говорит нам писатель, Курт Ван был верным и преданным солдатом революции, человеком целеустремлённым, с обострённым чувством долга, расстрелявшим не своего друга, а врага. Да и сам расстрел Старцова представлен в романе не как акт жестокости, а как мера справедливого революционного возмездия. И акт этот получает единодушное одобрение партийного комитета.

Важно отметить и то, что Федин, исследуя в этом романе действительность, однозначно признаёт за революцией единственную реальную силу, способную защитить добро от зла.

Ну и, разумеется, в романе «Города и годы» Федин рассматривает образ нового революционного человека. Этой сложнейшей задаче — увидеть сильного человека, осуществляющего революционное переустройство мира, художник и посвятит всё своё последующее творчество.

Рассмотрению проблемы о сопоставимости и равноценности духовных исканий личности на фоне материальных ценностей общества Федин посвятит свой роман «Братья», который будет иметь большой успех и произведёт сильнейшее впечатление на такого крупного писателя, как Стефан Цвейг, о чём он и напишет Федину.

В этом романе Константин Александрович рассказал о судьбе трёх братьев, хотя главным героем в нём выступал всё же только один из них — Никита Карев, композитор, не принимавший первоначально большевиков, при том что его младший брат Ростислав был большевиком и погиб героем в Гражданскую войну.

Описывает Федин в романе и диалог Ростислава и Никиты. В этом нравственном поединке братьев не будет победителя, каждый останется на своих позициях. И всё же Никита Карев, судьба которого поставлена писателем в прямую зависимость от революции, после духовных поисков и глубоких раздумий начинает слышать музыку революции и осознаёт, что творить следует для народа, тем самым искренне служа ему.

Не вдаваясь в подробности взаимоотношений братьев, куда важнее сказать о том, что в этом романе Федин продолжает рассматривать и одну из магистральных своих тем, начатую им изучаться в «Городах и годах»: место и роль интеллигенции в пролетарской революции. При этом он показывает и лживость известного тезиса врагов Советской власти о том, будто интеллигенция, настоящие творцы в широком понимании этого слова не могут творить в революционном обществе и посему личные трагедии их неминуемы. В «Братьях» также чётко просматривается устремлённость Федина и к философскому осмыслению эпохи.

Предвоенное десятилетие даст возможность художнику выдать на-гора два достаточно своеобразных и актуальных для того времени романа: «Похищение Европы» и «Санаторий Арктур».

Обращению писателя к европейской действительности послужили его поездки в конце двадцатых годов прошлого столетия в Голландию, Данию, Норвегию, Германию, а также знакомство с жизнью Швейцарии и Германии в 1931—1932 годах, когда Федин находился там на полуторагодичном лечении.

Из двух этих романов, на мой взгляд, особо следует выделить «Похищение Европы», который писатель выстраивает на открытом идеологическом и нравственном поединке между советским строем и западным буржуазным миром. Федин как художник вновь решает сложные эстетические задачи, практически отказываясь от традиционных канонов романического повествования, представляя читателю в первой книге романа быт и нравы Европы первой трети XX века, а во второй книге — широкую панораму жизни первого в мире государства рабочих и крестьян.

Естественно, что в основе сюжетных перипетий этого произведения наблюдается идейно-нравственный поединок двух диаметрально противоположных систем. И преимущества социалистической системы во всех отношениях становятся очевидными и бесспорными.

Работа над романом «Санаторий Арктур», а потом и годы Великой Отечественной войны не дали Федину возможности приступить к реализации плана по написанию большого эпического полотна, посвящённого 1910, 1919, 1934 годам, задуманного им ещё в конце тридцатых годов. Этой работой писатель сможет заняться лишь в конце войны, после написания книги «Горький среди нас», которую, кстати, подвергнут критике за аполитичность и отрыв литературных явлений от действительности, и подобные критические выступления будут звучать даже со страниц «Правды», с которой Константин Александрович многие десятилетия дружил и в которой неоднократно печатался.

Первые два романа трилогии — «Первые радости» и «Необыкновенное лето» — будут написаны Фединым достаточно оперативно, и уже в 1949 году он удостоится за них Сталинской премии первой степени. Следует отметить, что руководство страны по достоинству отметит заслуги писателя, общественного деятеля, многолетнего депутата Верховного Совета СССР, борца за мир, академика Академии наук СССР, присвоив ему высокое звание Героя Социалистического Труда и наградив четырьмя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени. Также Федин награждался высшими наградами ГДР, в которой его хорошо знали, уважали и где он всегда был желанным гостем.

Трилогию, а третий роман «Костёр» увидит свет в 1961 году, вне всякого сомнения, следует относить к шедеврам русской советской литературы. И главное её преимущество в том, что Федин в ней попытался создать «образ времени», раскрывая тем самым суть и особенности связи исторического времени с психологической жизнью общества. Подводя же итог этой работе, Константин Александрович писал: «Постоянное моё стремление найти образ времени и включить время в повествование на равных и даже предпочтительных правах с героями повести — это стремление выступает в моём нынешнем замысле настойчивее, чем раньше. Другими словами, я смотрю на свою трилогию как на произведение историческое».

Об этих романах написано множество статей, критических разборов, по ним защищались научные диссертации. «Первые радости» и «Необыкновенное лето» к тому же удачно экранизированы талантливым режиссёром и актёром В. Басовым.

Федин, как и задумывал, представил в первых двух романах жизнь в Саратове в 1910 и 1919 годах, изобразив таким образом различные слои общества: от большевика, профессионального революционера Кирилла Извекова до таких противоположностей, как рафинированный интеллигент писатель Пастухов и обитатель ночлежки пропойца Парабукин.

Учитывая то, что в рамках небольшого очерка описать такие многосложные произведения, где присутствует немало героев и прослеживается сам ход времени с его характерными чертами, просто нереально, постараюсь сконцентрироваться на образах двух главных героев — большевиках Кирилле Извекове и Петре Рагозине, так как именно они олицетворяют писательскую мысль о закономерности исторического процесса в России и ведущей в нём роли партии большевиков.

Кирилла Извекова Федин нарисовал личностью цельной, высокоидейной. Он требователен к себе, самокритичен. По сути, это образцовый солдат революции и строитель нового, социалистического общества, патриот. Ему не свойственно уходить в сторону от жизни, народа, от решения конкретных проблем. И он там, куда направляет его партия, будь то городской исполком или фронт Гражданской войны. Не менее достойно выглядит он и в личной жизни, где нет места мещанству и пошлости, которые писатель показывает у представителей старой интеллигенции.

Пётр Рагозин — человек другого поколения. Да и вышел он из рабочей среды, в отличие от Кирилла, росшего в интеллигентной семье. Рагозин — кадровый рабочий, старый, опытный подпольщик. Кирилл же как революционер-большевик формировался уже непосредственно в предреволюционные года.

Рагозина мы видим человеком простым, ярко в нём выражены и черты русского рабочего-революционера. «В новых и всегда неожиданных местах он чувствовал себя просто, удобно, как испытанный ходок на привале, да он и сам иногда шутя называл себя проходчиком по народу».

Но «проходчик по народу» — человек решительный, принципиальный. Он везде работает основательно, даже в финансовом отделе Совета ему удаётся навести порядок и наладить дело. Не менее деловито выполняет он обязанности комиссара дивизиона военно-морской флотилии. «Он не был ни военным, ни моряком, он владел лишь одним оружием, довольно хорошо знакомым рабочему люду России: браунингом. Убеждённый, что всегда находится на месте, если поставлен на это место своей партией, он приступил к обязанностям дивизионного комиссара, не сомневаясь, что они ему под силу и он овладеет ими — дали бы срок». И он справляется и с этой задачей, воюет мужественно, всецело отдаваясь великому делу борьбы с тёмными силами ненавистного простому народу прошлого.

Пётр Петрович такой же собранный и цельный, как Кирилл. Он строг к себе и в то же время его отличают душевность, чуткость, мечтательность. Но мечтает он не простовато и отвлечённо от жизненных реалий, а мечтает о светлом будущем для всего народа. Потому и говорит Кириллу, навещающему его в госпитале, куда попадает после ранения: «Думаешь ты о человеческих отношениях в будущем?.. Так вот ты ищи такое в нынешней жизни, чтобы уже сейчас в тебе хоть немножко зажило из будущего, понял? Как бы тебе сказать? Ну… воплоти, что ли, свой план в живом человеке. В отношении своём к человеку… Чтобы практика была. А то ты будешь поклоняться своему желанию, скажем, коммунистического общества, когда ещё общества такого нет. И привыкнешь поклоняться желанию. А от человека отвыкнешь… А ты его сейчас найди… Хоть немножко в человеке найди от будущего… Тогда будет кое-что закрепляться из наших желаний будущего в нынешней жизни. Посев будет, понял?»

Простые, но мудрые, наполненные неподдельной любовью к народу и человеку слова старого большевика, русского рабочего человека представляются вневременными. В них та эмоциональная глубина и тот прочный фундамент, которые и сегодня нисколько не устарели. Характерно и то, что в этот монолог Федин закладывает мысль о человеке из будущего. А в будущее, как уже говорилось выше, писатель умел заглядывать пристально, основательно. Да и волновало оно его на протяжении всей жизни.

Что же можем почерпнуть мы, сегодняшние коммунисты и сторонники левых идей, у Извекова и Рагозина? Стоят ли их образы того, чтобы брать их на вооружение? Да и зачем вообще брать равнение на неодушевлённые лица, созданные воображением писателя?

В том-то и дело, что подлинная, гуманистическая, высоконравственная художественная литература призвана и существует для того, чтобы учить и воспитывать человека, делая его человечнее, добрее, гуманнее, пробуждая в нём самые лучшие порывы, но и напоминая ему о том, что в жизни много зла, пороков и недостатков, с которыми необходимо бороться. Бороться самоотверженно, так, как боролся Федин и его герои.

Особо психологичен и наполнен философскими раздумьями об истории и судьбе России третий роман трилогии — «Костёр». «Основная тема нового романа — человек в войне. Разумеется, человек изображается во множестве. Это — люди, и — если бы я смел сказать — это народ» — так сам Федин обозначил основное содержание этого романа. А вообще-то писатель разрабатывал в нём три основные темы: судьбы крестьянства и революционной России, судьбы искусства, взаимоотношения отцов и детей, поколений революции и Великой Отечественной войны.

Помимо старых героев, в романе «Костёр» появляются и новые: представители другого — молодого — поколения, которому необходимо будет продолжать дело Рагозина и Извекова. И Федин старается подробно исследовать нравственный потенциал этих молодых людей, таких как сын Рагозина — Иван, дочь Извекова — Надя.

Отличает «Костёр» от первых двух романов трилогии и тот факт, что впервые после «Братьев» художник вновь погружается в стихию крестьянской жизни. Описывая повседневность советской деревни на протяжении нескольких десятилетий, Федин показывает важные традиции русской национальной жизни, особенности национального характера, склад народного мышления.

Федин в этом романе поднимает крайне сложную философскую проблему: «…повторяет себя человеческая история или нет?» Говорит писатель в романе и о национальном своеобразии русской истории, и об ответственности потомков перед ней, и о том, что надо обнаружить те вековые «леса» и тысячелетние «скалы», на которых зиждется наша Россия.

Нельзя не сказать о Федине как публицисте. Его статьи и очерки, особенно времён Великой Отечественной войны и первых послевоенных лет, печатавшиеся в «Правде», «Известиях», «Труде», «Комсомольской правде», «Литературе и искусстве» и других периодических изданиях, были глубинными, боевыми, наступательными. В них отчётливо просматривался дух Федина — борца за мир, человечность, правду и справедливость. Да и написаны они просто, но красочно, ёмко и не растянуто.

Вот как выразительно, возвышенно, пафосно описывал он весну Великой Победы в очерке «Весна», написанном им в 1946 году: «Не верится, что уже промчался год с тех пор, как грохотала, звенела, во весь размах раскидывала крылья незабываемая весна Победы. <…>

Я помню тишину и строгое благоговение огромного, длинного белого зала в Большом Кремлёвском дворце, когда на заседании Верховного Совета раздался через громкоговоритель голос Иосифа Виссарионовича Сталина. Верховный Главнокомандующий, который вёл нашу армию и наш народ изо дня в день, из часа в час на протяжении великого пути к славе, с волнением достигнутого счастья сообщал об историческом событии: гитлеровская Германия рассечена, она повергнута наземь, час окончательной победы наступает. То была минута удивительной остроты душевного подъёма и какого-то редчайшего единства разумения и чувств. <…>

Мы вспоминаем с гордостью и благодарно прошлую весну Победы. Как никогда, мы знаем нашу силу, ощутив её в том плоде, который завоёван беззаветным героизмом нашего воина и беззаветной работой нашего труженика. <…>

И так же, как наш народ был первым в войне за победу, так будет он первым в борьбе за мир, за весну Мира».

Борьбе за мир Федин придавал огромное значение. Он и сам неоднократно участвовал и выступал на всемирных конгрессах борцов за мир.

Имел Константин Александрович и мировое признание. Его книги переведены на десятки иностранных языков и издавались за рубежом не единожды. Он дружил с Роменом Ролланом. Встречался, был в товарищеских отношениях с Лионом Фейхтвангером, Анной Зегерс, Арнольдом Цвейгом, Гансом Фалладой, Бертольтом Брехтом, Луи Арагоном, Андре Мальро, Гербертом Уэллсом и многими другими писателями с мировыми именами.

Творческое наследие Федина, прожившего большую жизнь, велико. Немало книг и монографий написано и о самом выдающемся мастере. И книги писателя доступны, они есть во всех библиотеках нашей страны. При этом Федина, что самое главное, читают и сейчас. Обращает к нему свои взоры и думающая, болеющая за Россию молодёжь.

Достойно увековечена и память писателя. В ряде городов, в том числе и в Москве, есть улицы его имени. А в родном Саратове имеются площадь имени писателя, музей и памятник.

Константин Федин — глыба, явление в русской советской литературе. И красной нитью во всём его творчестве проходила тема Великого Октября. Посему завершить настоящий очерк хочу словами великого художника, которые он сказал, будучи в летах, своему преемнику на посту председателя правления Союза писателей СССР Г. Маркову: «Всё никак не могу оторваться от первых революционных лет. Погружён в них с головой. А ведь прошли десятилетия. Страна стала другой, и люди стали другими. Революция шагает теперь не в шинели в обнимку с винтовкой, она мчится на сверхзвуковых самолётах, вращает турбины электростанций, бороздит поля тракторами. А в обнимку с машинами — дети вчерашних неграмотных мужиков. Непросто обо всём этом написать, чтоб мир поверил тебе… — И, вздохнув, широко и восторженно раскинул свои артистические длинные руки: — Какая эпоха! Могучими хребтами проляжет она через историю человечества!»