Сегодня это имя слышится не часто. Но не стёрлось оно из народной памяти. В последнее десятилетие даже вышла книга его лучших поэтических произведений, а также сборник произведений поэта, ранее по разным причинам не публиковавшихся. И всё же в капиталистической России такие выдающиеся мастера, каким был Павел Григорьевич Антокольский, чьё 125-летие со дня рождения приходится на первые июльские дни, — практически не востребованы.

Их творчество замалчивается, о них не рассказывают в школах подрастающему поколению. Книги таких авторов, как правило, не рекомендуются для прочтения читателям библиотек. Не до того нынешнему министерству культуры РФ, принимающему, мягко скажем, сомнительные решения, активно плодящему новых чинуш от культуры, направляемых в такие культурные святыни нашей страны, как, например, МХАТ имени М. Горького.

Между тем бесспорно, что Антокольский был знаковой фигурой в советской литературе, её заметным и уникальным явлением, с достаточно сложным поэтическим мышлением. Сфера его творческих интересов была необычайно широка. Он писал стихи, поэмы, пьесы, эссе, очерки, путевые заметки, литературоведческие исследования и работы, где размышлял в том числе и о великих — А. Пушкине, А. Грибоедове, Ф. Достоевском. Кроме того, переводил на русский язык поэтические творения французских, грузинских, азербайджанских, украинских, болгарских авторов, а также поэтов из других стран. Оставил он нам и литературные портреты своих современников, среди которых такие имена, как В. Маяковский, Н. Заболоцкий, М. Светлов, В. Ковалевский, М. Алигер, О. Берггольц, Г. Фиш, Н. Браун, Е. Вахтангов, К. Станиславский, В. Мейерхольд, Б. Щукин. Круг его знакомств был очень широк. Собственно, это и неудивительно, жизнь он прожил большую, яркую, насыщенную многими судьбоносными событиями, но и не без горечи от невосполнимых утрат, о которых им в разные годы будут написаны две проникновенные поэмы — «Сын» и «Зоя Бажанова», посвящённые единственному сыну Владимиру, погибшему на войне, и супруге — музе поэта, с которой он прожил многие годы.

Важное место в жизни Антокольского занимал и театр, с которым он начинал дружить ещё в далёком 1915 году, когда девятнадцатилетним студентом юридического факультета Московского университета попал в студенческую драматическую студию, работавшую под руководством Московского Художественного театра. Большим артистом, заявив о себе и на этом поприще, он, однако, не стал, хотя свои способности в качестве режиссёра в какой-то мере реализовать сумел. Об этих своих дарованиях, особенно в последние годы, он, впрочем, отзывался самокритично и иронично. Характерно, однако, что многолетний друг Антокольского известный советский писатель В. Каверин говорил: «В поэзии он был человеком театра, а в театре человеком поэзии».

Театр подарил ему и судьбоносные знакомства, и возможность в 20-е годы прошлого столетия совместно с коллективом Театра имени Евг. Вахтангова побывать в Таллине, Стокгольме, Гётеборге, Берлине и увидеть там «закат Европы», написав об этом стихотворения «Ночной разговор» и «Гроза в Тиргартене», а затем, в 1928 году, посетить и Париж, давший возможность в результате овладеть языком и приобщиться к французской истории и культуре, о которых будет впоследствии им многое написано.

Заграничные командировки были у Антокольского и в 1950—1960-е годы. Пути его пролегли от Бельгии до Вьетнама. О приобретённых в разных странах впечатлениях он, естественно, поведал и читателю.

Поэтический дебют Павла Антокольского состоялся в далёком 1922 году, когда в Госиздате вышла его книга «Стихотворения». О том, каким уникальным, неповторимым человеком он был, в своих воспоминаниях красноречиво высказался К. Ваншенкин: «Тогда, в сентябре сорок восьмого, в Лит-институте был традиционный вечер встречи и знакомства, стихотворный турнир, который вёл Антокольский, потом веселье, танцы, тут же буфет, и вдруг я увидел мэтра, отплясывающего по-пиратски со столовым ножом в зубах, ничуть не заботящегося о профессорской репутации. Я занимался в другом семинаре, но бывал и у него, — это ничуть не возбранялось. Он мог, войдя в аудиторию, громко обратиться к своим питомцам:

— Здорово, урки!

Потом ему этих урок припомнили.

А ведь это всего-навсего реплика Кости-капитана из «Аристократов» Погодина. Он же был насквозь человеком театра.

Он был шумен, ярок, экспансивен, общителен.

Его отличала поразительная доброжелательность.

…первую

задорную строфу

матрос в Литинституте

на Тверском

читает Антокольскому

баском, —

написали когда-то в своей коллективной поэме (а может быть, длинном стихотворении) Гудзенко, Луконин и Межиров.

Антокольский потерял на войне единственного сына. Именно этим трагическим обстоятельством склонны некоторые объяснять его тягу к молодёжи. Но ведь он всей душой поддерживал и предвоенное поколение — Симонова и Алигер, поэт перенёс свою любовь и на тех, кто пришёл вслед за нами, — Евтушенко, Ахмадулину. Военное поколение поэтов было ему особенно мучительно близким. Помочь каждому из нас всем, чем он только мог, стало для него истинной потребностью.

И здесь он тоже перенёс множество жестоких ударов. Он пережил своих учеников — Алексея Недогонова, Семёна Гудзенко, Веронику Тушнову, Михаила Луконина, Сергея Орлова. Думаю, не будет преувеличением назвать их его любимыми учениками. Как он гордился ими, восхищался!

Павел Антокольский — это явление нашей культуры, человек и художник, связующий времена. Кого он только не знал, с кем не общался!»

Да, Антокольский, придя в мир литературы на гребне Великого Октября, действительно связывал времена. Он был не просто чрезвычайно работоспособен, но являлся настоящим художником со своим взглядом на поэзию и её предназначение в культурной жизни народа. Разумеется, не сразу он достиг внушительных вершин, не в одночасье стал знаменитым, не по чьему-то благословению и настойчивым рекомендациям выбрал свой путь, он пытался брать пример с подлинных мастеров, которые были в его молодые годы, по сути, кумирами. Для него таким духовным наставником был прежде всего Александр Блок.

Здесь важно подчеркнуть, что ранняя поэзия Антокольского строилась на романтических представлениях и взглядах. Находясь уже на восьмом десятке лет, рассказывая о своём жизненном пути, поэт задавался и вопросом, чем же был для него тогда романтизм? И, что интересно, лишь в тридцатых годах, когда происходила его постепенная трансформация в сторону реализма, звавшего писать о советской действительности, он познакомится с речью великого русского поэта, произнесённой в 1919 году перед актёрами Петроградского Большого драматического театра.

Покорённый блоковской гениальностью, пронеся его вольную мысль о романтизме через всю дальнейшую жизнь, Антокольский писал: «Для Блока романтизм есть явление не литературное, но жизненное для всех эпох человеческой культуры, особенно для эпох переломных. В этом отношении определение Блока никогда не устареет, наоборот, оно не раз ещё оживёт. Для меня достаточно ссылки на Блока. Я принял его однажды и навсегда».

Романтизм Антокольского вполне объясним. Он зиждился на той жизненной почве, которая питала в те наполненные романтикой революции годы молодого поэта. Его тянуло к крупным историческим образам, он искал в них параллели с днём сегодняшним. Они волновали и вдохновляли его, требуя выражения в стихах. Так в конце 1920-х годов и появилась его драматическая поэма «Робеспьер и Горгона».

Замысел этой поэмы был навеян поэту внутрипартийной борьбой, бывшей тогда в центре общественного внимания. «Мысль о том, что в борьбе с оппозиционерами речь идёт о защите коренных основ революции, неизбежно возникала у автора поэмы, поэта и романтика, — напишет Антокольский годы спустя. — Именно для такого поэта была естественна и оглядка назад, в историческое прошлое, в судьбы якобинской диктатуры. Прямых аналогий в поэме нет и не могло быть. Такой пошлости я не мог позволить себе. Совершенно другая атмосфера, накал других страстей, биение других сердец — всё это господствовало в поэме в полной сохранности правдоподобия, исторического и душевного».

Точное определение даёт Павел Григорьевич: «оглядка назад». Она-то и подтолкнёт его к написанию в начале 30-х годов минувшего века поэмы «Франсуа Вийон», посвящённой великому французскому поэту, а затем и к написанию в 1948 году поэмы «Коммунистический манифест», приуроченной к столетию великого «Манифеста Коммунистической партии».

Под влиянием активнейших процессов 1930-х годов по строительству социалистического государства, развернувшихся повсеместно в Советском Союзе и дававших ему «ощущение простора и новизны», Антокольский становится в ряд поэтов, посвящавших своё творчество описанию и воспеванию советской действительности, где в то время слово «темп» стало лозунгом, «понятным каждому и заражавшим энергией, заложенной в любом мимолётном, мимолетящем дне».

Поэт в те годы был, что называется, на подъёме. Само кипучее время стало для него тем ориентиром, который и вёл его по жизни. Он обращался в те годы к читателю с призывом постижения новых высот. Призывные строки позволяло великое время, свидетелем которого он был. Как пример приведу подобные из стихотворения-песни «Застольная», написанной Антокольским в 1939 году:

Скрежещет железо.

И хлещет вода.

Блещет звезда.

И гудят провода.

И снова нам кажется

Мир великаном,

И снова легка нам

Любая беда.

Да здравствует время!

Да здравствует путь!

Рискуй. Не робей.

Нерасчётливым будь.

А если умрёшь,

Берегись, не воскресни!

А песня?

А песню споёт

кто-нибудь!

С того времени и начинает Антокольский писать гражданственные стихи. Так складывался у него цикл стихов под названием «Предполье». Но при этом он всё же остаётся поэтом самобытным, пишущим неординарно, обращается к темам более глубинным, не оставляя и лирических мотивов. Философский склад мышления и объёмные знания, которые он подпитывал на протяжении всей жизни, не позволяли писать лишь на потребу дня. В этом, пожалуй, и заключается своеобразие поэзии Антокольского, которое наиболее ярко проявится в поздние послевоенные годы, и особенно на рубеже 60—70-х годов прошлого столетия.

Новый этап в жизни поэта начался 22 июня 1941 года, когда на писательском митинге в Москве он подал заявление о приёме в партию. Однако членом ВКП (б) Павел Григорьевич станет несколько позднее, в 1943 году.

Великая Отечественная война стала для Антокольского не только временем мобилизации всех сил, направленных на поднятие боевого и ратного духа советских граждан, но и временем, когда ему самому пришлось пережить огромную личную трагедию, долгое эхо которой не покинет его вплоть до ухода из жизни.

6 июля 1942 года восемнадцатилетним юношей смертью храбрых погибнет на полях сражений единственный сын поэта младший лейтенант Владимир Антокольский. Но личное горе не сломило Павла Григорьевича, и в память о сыне он пишет проникновенную поэму «Сын», увидевшую свет в 1943 году.

По существу, поэт создал исповедь израненного горем сердца, но придал ей широкий эпический характер и через своего юного, не успевшего ещё увидеть жизнь сына поведает о судьбе целого поколения, к которому принадлежал и его Владимир. Фактически такую же задачу поставила перед собой и М. Алигер, когда приступила к созданию своей бессмертной поэмы «Зоя», посвящённой легендарной Зое Космодемьянской, за сохранение правдивой памяти о которой долгие годы ведёт борьбу сегодняшняя «Правда».

Поэма «Сын», вне всякого сомнения, — особое произведение. В ней сконцентрирован глубокий смысл, в каждом своём слове проникнута она высокой патриотичностью, красноречиво показывавшей славное поколение советской молодёжи, родившейся в начале 1920-х годов и стремившейся защищать свою Родину. И не просто защищать, биться за неё, но и мужественно погибать, как и случилось в реальной жизни Владимира Антокольского.

Самые начальные строки говорят о непоправимости случившегося:

— Вова! Я не опоздал?

Ты слышишь?

Мы сегодня рядом

встанем в строй.

Почему ты писем нам

не пишешь,

Ни отцу, ни матери

с сестрой?

Вова! Ты рукой не в силах

двинуть,

Слёз не в силах с личика

смахнуть,

Голову не в силах

запрокинуть,

Глубже всеми лёгкими

вздохнуть.

И сын символично отвечает отцу из той дали, из которой уж нет дороги назад:

— Не зови меня, отец,

не трогай,

Не зови меня, о, не зови!

Мы идём нехоженой

дорогой,

Мы летим в пожарах

и крови.

Мы летим и бьём

крылами в тучи,

Боевые павшие друзья.

Так сплотился наш отряд

летучий,

Что назад вернуться нам

нельзя.

На фоне повествования о том, как рос и взрослел сын, как постигал он ту действительность, которая накрепко вошла в его душу и сознание, сильнейшее эмоциональное впечатление в поэме производит глава, где Антокольский ведёт как бы незримый разговор с отцом молодого фашиста, напавшего на нашу землю, и выносит безжалостный приговор всему бесчеловечному, страшному, «коричневому» явлению, показывая его истинное нутро.

Ты, воспитатель,

сделал эту сволочь,

И, пращуру пещерному

под стать,

Ты из ребёнка вытравил,

как щёлочь,

Всё, чем хотел и мог он

стать.

Ты вызвал в нём

до возмужанья похоть,

Ты до рожденья злобу

в нём разжёг.

Видать, такая выдалась

эпоха —

И вот трубил

казарменный рожок,

И вот печатал шагом он

гусиным

По вырубленным рощам

и садам,

А ты хвалился безголовым

сыном,

Ты любовался Каином,

Адам.

Ты отнял у него миры

Эйнштейна

И песни Гейне вырвал

в день весны. <…>

Ещё мой сын не мог

прочесть, не знал их,

Руссо и Маркса,

еле к ним приник,

А твой на площадях,

в спортивных залах

Костры сложил

из тех бессмертных книг.

Тот день, когда мой

мальчик кончил школу,

Был светел и по-юношески

свеж.

Тогда твой сын, охрипший,

полуголый,

Шёл с автоматом

через наш рубеж. <…>

Мы на поле с тобой

остались чистом —

Как ни вывёртывайся,

как ни плачь!

Мой сын был

комсомольцем.

Твой — фашистом.

Мой мальчик — человек.

А твой — палач.

Завершая поэму, прощаясь навсегда с сыном, погибшим за свободу Родины, Антокольский произносит принципиально важные слова о том, что его горе не может быть выше горя народного. Оно неотделимо от всех смертей, которые случились на войне.

Нет права у тебя

ни на какую

Особую, отдельную тоску.

Пускай, последним

козырем рискуя,

Она в упор приставлена

к виску.

Не обольщайся.

Разве это выход?

Всей юностью оборванной

своей

Не ищет сын поблажек

или выгод

И в бой зовёт мильоны

сыновей.

И в том бою,

в строю неистребимом,

Любимые чужие сыновья

Идут на смену сыновьям

любимым

Во имя правды, большей,

чем твоя.

Поэма «Сын» после её опубликования получила всенародное признание. В 1946 году Антокольскому за её создание присуждена Сталинская премия второй степени. К слову, поэт награждался орденом Ленина, тремя орденами Трудового Красного Знамени, орденом «Знак Почёта».

Перечитывая сегодня поэму «Сын», которая долгие годы усилиями ЦК ВЛКСМ и педагогической общественности рекомендовалась для обязательного прочтения молодёжью, убеждаюсь, что в наши дни она приобретает особое звучание. Времена кардинально поменялись. Нынешнее молодое поколение порой имеет смутное представление о том, как вступали на жизненную стезю их сверстники, начинавшие жить столетие назад, и как самоотверженно любили они свою Родину. Но так быть не должно. Иванов, не помнящих родства, негоже плодить в нашей многострадальной России. Посему неплохо было бы сегодняшней комсомолии взяться за пропаганду таких произведений, как «Сын» Антокольского, «Зоя» М. Алигер, «Александр Матросов» С. Кирсанова, «Повесть об одной девушке» И. Нонешвили, и других, рассказывавших о тех молодых героях. Тем более что в арсенале современной молодёжи имеются социальные сети, через которые можно организовать даже проведение своеобразных акций по чтению и обсуждению этих произведений.

Послевоенные годы были для поэта плодотворными. Из-под его пера выходят книги «Мастерская», «Сила Вьетнама», «Высокое напряжение», «Четвёртое измерение», «Повесть временных лет», «Ночной смотр», «Конец века», «Путевой журнал писателя» и другие.

Много тем поднимает Антокольский в своей поэзии, будучи одним из самых маститых поэтов. Мир видится ему многогранным, как своего рода огромная мастерская, где человек разгадывает вековые тайны материи и пытается отвечать на непростые вопросы, зародившиеся вовсе не сегодня. Но и взаимосвязь с днём сегодняшним его беспокоит. Нельзя жить в отрыве от того общества, где тебе суждено постигать окружающий мир во всей его многосложной неповторимости. Нельзя не знать культурных и духовных ценностей, как невозможно и не отвечать на вызовы современности.

О нестандартном, в чём-то даже загадочном мышлении Антокольского можно судить и по строкам из стихотворения «Октябрьский вихрь», написанного в 1957 году к сорокалетию Великого Октября.

Казалось бы, тема эта более чем понятна и писать об Октябре советскому поэту проще простого. Но Антокольский придаёт своему стихотворению редкостную глубину, для него важна предыстория явления, истоки, глубинные смыслы.

Октябрьский вихрь

спящих будит

На бурных митингах

своих,

Не шутит он,

а грозно судит

О всём, что было,

есть и будет, —

Октябрьский вихрь,

Октябрьский вихрь.

Он в корабельной свищет

снасти,

Казнит последышей

династий,

Сулит купечеству

ненастье,

Банкротов губит

биржевых,

Скликает пригороды

в город

И, распахнув свой потный ворот,

С одною смертью

насмерть спорит

И оставляет жизнь

в живых.

И завершает он это стихотворение оптимистично, но и не без некоторых лишь ему свойственных вкраплений многозначности, которую каждый может трактовать по-своему.

Твой выбор прям

без оговорок.

Твой взор навеки чист

и зорок.

Пройдёт и двадцать лет

и сорок,

Немало будет горьких

тризн.

Сегодня будем слушать

речи,

Проветрим ум,

расправим плечи,

Но знаешь — ради первой

встречи

Дай нам твоё бессмертье,

Жизнь!

Последние годы жизни стали для Антокольского временем серьёзных раздумий о прожитом, о назначении поэзии. Стихи же мастера окажутся наполненными глубоким философским смыслом, и в них он вновь будет и обращаться в прошлое, и заглядывать в будущее. В этой связи позволю себе процитировать первые и последние четверостишия из стихотворения 1974 года «Конец века»:

Осталось четверть века —

и простится

Земное поколение

с двадцатым.

Погаснет век, сверкавший

нам Жар-птицей.

Но, чёрт возьми, куда же

до конца там! <…>

Так не ищите же

столпотворенья,

Раз выдумка сбывается

любая!

Ведь и поэт в конце

стихотворенья

Гнёт как попало,

время огибая!

Интересными представляются рассуждения Павла Григорьевича о роли поэта, сформулированные им в статье «У себя дома»: «Поэты вырабатывают горючее из самих себя. И тут они часто оказываются в отчаянном положении, когда никакой «голый принцип» не помогает. На каждом крутом повороте дороги поэта подстерегает непреодолимая трудность: куда двигаться дальше? Как в сказке: направо пойдешь — коня потеряешь, налево — сам сгинешь не за грош.

Тут-то и приходится не столько вырабатывать горючее, сколько вспомнить о чувстве пути. Не иначе как своего пути. Напрасно ждать новых впечатлений, экстраординарных событий, далёких странствий. Они интересны и заманчивы, но внешним образом. Кто потерял чувство своего пути, потерял и орган для восприятия новизны мира сего.

Что же касается вопроса о том, как я пишу, то отвечу прямо и коротко. Пишу в любое время суток, на чём попало и чем попало. Случается, что совсем не пишу, но совсем не страдаю от безделья, ибо знаю, что утро вечера мудренее, что любое Завтра чревато всеми неожиданностями, в их числе и так называемым вдохновением, хотя не слишком уважаю это выспреннее слово.

Любое творчество есть результат спаренной работы памяти и воображения. Память без воображения всего только мёртвый груз. Воображение без памяти провисает в безвоздушном пространстве и само невесомо. Оно хуже мёртвой памяти».

Нельзя не сказать и о том, что Антокольский был блестящим мастером перевода. И в этой его деятельности выделяются переводы французских поэтов — В. Гюго, Ш. Бодлера, А. Рембо, Г. Аполлинера, Ж. Кокто, П. Элюара, Л. Арагона. В 1976 году вышло отдельное издание французских переводов поэта под названием «Два века поэзии Франции».

Много переводил Антокольский и советских поэтов — С. Вургуна, Г. Табидзе, Т. Табидзе, С. Чиковани, П. Яшвили, М. Бажана, Л. Первомайского.

Для примера, показывающего возможности Антокольского в качестве переводчика, дававшего возможность русскоязычному читателю воспринимать поэтическое слово других братских народов, приведу строки из малоизвестного в наши дни стихотворения «Привет» великого устода (учителя) таджикского народа Садриддина Айни, посвящённого И.В. Сталину.

Тебе, краса всех городов

земных,

Тебе, мудрец, мудрейший

из живых!

Привет от сердца

мы вам привезли, —

Москва и Сталин —

сердце всей земли!

Услышь мои сердечные

слова,

О город победителей,

Москва!

Привет в биеньи

всех живых сердец

Услышь, великий Сталин,

наш отец!

Ты к счастью

человечество зовёшь,

На радость человечеству

живёшь.

Ты, ленинского духа

вечный свет,

Великий вождь,

услышь и мой привет!

Словом, фигура классика русской советской поэзии Павла Антокольского крайне любопытна. Прожил он жизнь интересную, насыщенную, полную ярких событий и встреч с выдающимися людьми своего века, ставшего для него благодаря судьбоносной и стремительной поступи Великого Октября веком больших возможностей и открытий, принёсших славу и почёт. Не ленитесь, найдите книги Павла Григорьевича, читайте, думайте, сопоставляйте факты и мысли, дабы ответить на многие непреходящие вопросы дня вчерашнего и нынешнего.