При всей своей ироничности, о которой упоминали его многочисленные друзья и товарищи, не устававшие восхищаться также и остроумием этого худощавого весельчака-жизнелюба, он не терпел фальши, неискренности, откровенной хитрости, заискиваний, лести, подхалимства, пустого самолюбования и славословия. Недаром собратья по литературному сообществу отмечали, что правду этот удивительный человек, талантливый художник, поэт Революции и Ленинского комсомола ценил превыше всего.

В ней он каждодневно находил импульсы и живительные токи для своей жизнеутверждающей поэзии, ёмкой, мобилизующей, призывной, но и чарующей, задушевной, затрагивавшей самые сокровенные и высокие чувства людей. Молодых, зрелых, задумывающихся о старости, встретивших её, но продолжающих верить в справедливость, интернационализм, дружбу, любовь, и не только к родной земле, огромной стране, миру, но и к женщине, детям. К самой земной жизни в конце концов, непростой, тревожной, изобилующей сонмом проблем, но и прекрасной, светлой, наполненной добрыми делами, стремлениями, надеждами. Именно к такой, к какой он с самых юных лет, с того революционного времени, когда шестнадцатилетним пареньком вступил в комсомол, стремился.

Интересно, Михаил Светлов, чей стодвадцатилетний юбилей со дня рождения приходится на 17 июня, по жизни никогда не менялся. До конца дней своих он оставался всё тем же, с годами, конечно, постаревшим, но не растерявшим комсомольского задора и молодецкой удали, созидательной энергии и неиссякаемой веры в светлые идеалы. Это позволяло ему не отчаиваться, преодолевать любые трудности, в последние годы мужественно бороться с тяжёлой болезнью и творить…

Творил он по-особому, по-светловски: остроумно, иронично, выразительно, ярко, с глубоким погружением в современность. Она была в его понимании такой кипучей, живой, отвергавшей мнимое спокойствие, но и при этом чрезвычайно судьбоносной, со всеми её грандиозными победами и временными невзгодами, вызовами и повседневным пафосом созидания. За всем этим, естественно, стояли Советская власть и народ-труженик, частицей которого числил себя и Михаил Аркадьевич.

Его любили друзья, товарищи, коллеги-поэты, писатели, драматурги, журналисты, комсомольцы всех поколений, фронтовики, в общем, не ошибёмся, если скажем, что буквально все — вся огромная держава, певцом которой он и был на протяжении более чем четырёх десятков лет, самых трудных, голодных, холодных, омрачённых войнами. Но для него они были милыми сердцу, дорогими, овеянными немеркнущей славой грандиозных преобразований и строек, небывалого мужества и героизма, жертвенности и бескорыстного служения великой идее. Той идее, которая и его в совсем молодые годы захватила и вела по жизни до самых последних дней, проведённых в схватке с коварной и безжалостной болезнью, оказавшейся сильнее.

О том, что Светлов настойчиво боролся с неизлечимым недугом, знали многие. И не просто знали, но и понимали: поэт обречён. Об этом, разумеется, знал и сам Михаил Аркадьевич. Знал, но верил в чудо, тем более что все предыдущие годы был бесстрашным и смелым бойцом, когда-то служившим в ЧОНе. Он прошёл и всю Великую Отечественную войну по её огненным дорогам до самого Берлина. Потому-то и не желал мириться с обидной несправедливостью, подводившей в шестидесятилетнем возрасте черту, за которой, как скоро окажется, начиналось бессмертие.

Находясь в больничной палате, ровно за полгода до дня ухода из жизни, Светлов напишет своё ставшее известным стихотворение «В больнице».

Неужели мы безмолвны будем,

Как в часы ночные учрежденья?

Может быть, уже не слышно людям

Позвоночного столба гуденье?

Чёрта с два, рассветы впереди!

Пусть мой пыл как будто остывает,

Всё же сердце у меня в груди

Маленьким боксёром проживает. <…>

И пускай рядами фонарей

Ночь несёт дежурство над больницей, —

Ну-ка, утро, наступай скорей,

Стань моё окно моей бойницей!

Что и говорить, Светлов не хотел безмолвно угасать. Не в его правилах было и безропотное соглашательство, пускай даже с самим собой. Да и бездумное следование судьбе он отвергал опытом всей своей предыдущей жизни. Недаром же сразу после неминуемой кончины своего большого друга Павел Антокольский напишет: «Для такого человека, как Михаил Светлов, смерти нет. Он остаётся среди живых друзей и читателей не только всем, что им сделано для нас — стихами, песнями, сказками, пьесами для театра, — но и как живое существо. Поразительно живое!

Остаются улыбка Михаила Светлова, острый ум, общительность, нежность, искренность, нетерпимость к малейшей фальши, требовательность к себе. Остаётся этот милый облик худощавого человека, и кажется, что ещё встретишь его на улице Горького и на Невском проспекте.

О нём будет написано множество воспоминаний — может быть, больше, чем о ком-нибудь другом. Уж очень ярка, резко очерчена и рельефна эта фигура. Он вошёл в юность, в сознательную жизнь ещё в двадцатых годах комсомольцем и бойцом Гражданской войны. В поэзии он на всю жизнь остался комсомольцем и солдатом. Стоит только напомнить сотням и сотням тысяч людей когда-то выдохнутое им одним порывом вольного дыхания слово ГРЕНАДА — и эти люди откликнутся не однажды ими испытанным волнением и радостью от соприкосновения с высочайшим искусством, с песней, которая сложена прочно и навсегда».

Старший собрат по перу окажется прав. О Светлове долгое время будут писать, говорить, переиздавать его книги огромными по нынешним меркам тиражами. Посмертно в 1967 году удостоят поэта и Ленинской премии. Но, увы, настанут и совсем другие времена, и о поэте станут постепенно забывать. Но напрочь вычеркнуть это имя из анналов нашей отечественной литературы, к счастью, невозможно — уж слишком знаковой фигурой он являлся. Тем более что созданные им творения не растеряли своей актуальности и художественной привлекательности и в наши дни.

Все те, кто хорошо знал Светлова, в один голос подчёркивали его необыкновенное стремление к жизни, полновесной, со всеми её радостями, победами, но и, куда уж без них, огорчениями. Потому и был он, по словам Евгения Долматовского, «весь от жизни». И проживал он её на виду, как и подобало человеку честному и убеждённому в правоте идеи социальной справедливости, ни от кого не таясь, не замыкаясь в себе, оставаясь неизменно общительным, доброжелательным, приветливым, полным созидательной энергии человеком.

Такое отношение Светлова к жизни не было ни наигранным, ни показным. Как не являлась надуманной и его поэзия — чистая, смелая, не лишённая романтики, шедшая от сердца доброго, умевшего любить, тосковать, сопереживать.

«Люди, мало знакомые с его пьесами и стихами, — писал Ярослав Смеляков, считавший Светлова своим учителем, — не знавшие его самого, могут — упаси боже! — подумать, что он играл этакого нестареющего бодрячка-активиста, хлопая встречных и поперечных по плечу, залихватски им подмигивал, подольщался к нынешней молодёжи: есть ведь такие деятели на нашей земле.

Нет! В нём не было ни одной фальшивой ноты. При любых обстоятельствах, в любом обществе он спокойно и правомерно оставался самим собою — старым комсомольцем, никогда не сетовавшим на то, что его время прошло, хотя бы потому, что его время никогда не проходило и — надо полагать — не пройдёт.

Он никогда не был важным, внушительным товарищем. Если его и выбирали в президиум, что случалось нечасто, то он садился где-то сзади, да ещё и сбоку, и при первой возможности скрывался за кулисы. Насколько я знаю, он не сделал за всю жизнь свою ни одного доклада, не напечатал ни одного обзора. Но если председатель писательского собрания объявлял выступление Светлова в прениях, зал сразу начинал гудеть весело и доброжелательно.

И если на страницах газеты появлялась заметка, подписанная его именем, все прочитывали её обязательно.

Он не умел возглавлять делегации, представительствовать, фигурировать».

Из Светлова вряд ли бы получился типичный функционер, о чём, собственно, и говорит Я. Смеляков. Но, очевидно, к этому Михаил Аркадьевич и не стремился. А вот дарить людям добро он искренне желал, причём в большом и малом, не зная в этом стремлении каких-либо преград и ограничений.

Выступать заступником справедливости, правды, мира, отдельно взятого человека и всех людей на земле Светлов пытался далеко не абстрактно. Он в действительности был готов на отчаянные действия, лишь бы кого-то защитить, протянуть руку помощи.

Ну кто, казалось бы, был для Светлова Манолис Глезос, ныне практически забытый в нашей стране греческий герой-антифашист? Друг, товарищ, хороший знакомый? Нет, конечно. И тем не менее вдохновлённый мужеством и стойкостью славного сына Эллады, несгибаемого патриота, вновь за свои убеждения оказавшегося в заключении, Светлов во весь свой голос в 1959 году заявит:

Ночь старается в июле быть короткой,

Но бывает час — темным-темно…

Глезос, дорогой! Отдай решётку,

Я тебе отдам своё окно.

До чего же мы с тобой родные!

Ты давно мой

            родственник, мой брат,

Ты живи в моей

            родной России,

А меня пусть в

            Греции казнят! <…>

На два лагеря событья раскололись…

Если боремся, то, значит, мы живём,

И с тобою, дорогой Манолис,

Мы по Красной площади пройдём.

За счастье, справедливость и мир следует бороться, говорил поэт своим согражданам. Бороться самоотверженно, настойчиво, последовательно, решительно, не страшась в этой борьбе жертвовать самым дорогим, что есть у человека, — собственной жизнью.

Интересно в связи с этим обратиться и к вопросу о счастье. Как понимал его Светлов, с чем ассоциировал? Возможно, более содержательно на эти вопросы он ответил своим стихотворением «Счастье», написанным в 1962 году.

Любую мечту поддержу я,

Я буду за праздник людской

Стрелять, как стреляли в буржуя

Матросы… Да кто ж я такой?

Чудак, неизменно весёлый,

Иду по широкой стране,

Волшебною цепью тяжёлой

Привязано счастье ко мне.

Богат я! В моей это власти —

Всегда сочинять и творить,

И если не радость и счастье,

То что же мне людям дарить?

Богат я своею страною,

Она мои судьбы вершит,

Ну что по сравненью со мною

Какой-то Гарун-аль-Рашид?

Поэт, добывающий счастье,

Иду я в пути не один —

Советского подданства мастер,

Хозяин волшебных долин.

Жить одними помыслами с большой страной, с родной Россией, ходить по одной неделимой и необъятной земле, вкушать её щедрые и пышные хлеба, радоваться её несомненным успехам, стремительным взлётам, трудовым подвигам и, наконец, её вечной молодости, — разве этого мало для счастья? — настойчиво спрашивал современников поэт. И в подобных вопросах отчётливо просматривалось всё существо Светлова.

Да! Я принимаю участье

В широких шеренгах бойцов,

Чтоб в новое здание счастья

Вселить наконец-то жильцов!

Недаром я молодость отдал,

Россия, за славу твою,

Мои комсомольские годы

Ещё остаются в строю.

Полвека я прожил на свете,

Но к юности всё же тянусь,

Хотя подрастающим детям

Уже патриархом кажусь.

Несколько преувеличивая значимость своего зрелого, но никак не старческого возраста, с середины пятидесятых годов пытаясь в стихах, публицистике и выступлениях представлять себя этаким основательным стариком, правда не растерявшим пылкость и страстность молодых лет, Светлов в 1960 году напишет интереснейшее стихотворение с броским названием «Советские старики». Его он посвятил Ольге Берггольц. Думается, в нём заложено глубокое светловское понимание всей тогдашней его жизни, по-прежнему насыщенной делами, полной творческого горения, вдохновения и неистребимой потребности жить споро, энергично, с огоньком, во имя светлых идеалов и прекрасного будущего, в которое поэт искренне и настойчиво верил, заряжая этой верой и всех знакомых ему людей.

Ближе к следующему столетью,

Даже времени вопреки,

Всё же ползаем по планете

Мы — советские старики. <…>

Что сказали врачи — не важно!

Пусть здоровье беречь велят…

Старый мир! Берегись отважных

Не стареющих дьяволят!.. <…>

Кровь нисколько не отстучала,

Я с течением лет узнал

Утверждающее начало,

Отрицающее финал.

Как мы людям необходимы!

Как мы каждой душе близки!..

Мы с рожденья непобедимы,

Мы — советские старики!

Остроумные слова эти убедительно характеризуют Светлова как человека действенного, настойчивого, привыкшего трудиться ударно, с полной самоотдачей, не взирая ни на какие внешние обстоятельства и не давая себе никаких поблажек. Собственно, по мнению поэта, творческий труд иного подхода и не предусматривал. Но была в поэтическом творчестве, о чём Михаил Аркадьевич писал в статье «Разговор с читателем», определённая тайна, по большому счёту незамысловатая, однако опять же в полной мере характеризовавшая Светлова — поэта и человека — с самой лучшей стороны.

«Я не могу погрузить вас в тайну поэтического творчества, — говорил поэт в данной небольшой статье, датированной маем 1957 года. — Я могу только, в меру своих сил, приблизить вас к пониманию этой тайны.

В первую очередь, как это вам ни покажется странным, для того, чтобы стать поэтом, нужен талант. Затем нужна любовь, из которой рождается ненависть к противникам твоей любви. Затем нужно мастерство. Затем нужно сохранять в себе состояние всегдашней работы. <…>

Маяковский для меня — самое святое воспоминание в поэзии. Я никогда не подражал Маяковскому. Можно подражать чему угодно, только не темпераменту. Я подражал Блоку, Тютчеву, даже, извините, Надсону. И только тогда, когда я понял свою главную задачу, мне кажется, я стал поэтом.

В чём же заключается эта главная задача советского поэта?

В том, что ты обязан сообщить своему читателю что-то очень ему необходимое. Без этой задачи — ты не поэт, а самый обыкновенный культурник. Я вовсе не хочу охаивать наших культмассовых работников. <…> Я просто хочу сказать о редкости таланта.

И ещё о том (это уже побочный разговор), что плохой человек не может стать хорошим поэтом. Как ты можешь уговорить читателя стать лучшим, если сам ты ничего не стоишь? Значит, речь идёт о воинственной светлой идейности».

Такая «светлая идейность» жила в Светлове с самых молодых лет. С тех пор, как он, уроженец Екатеринослава, более известного под названием Днепропетровск, вступил в комсомол и начал писать стихи. Но, разумеется, идейность Светлова, как совокупность мировоззренческих представлений и взглядов, в те годы была не столь осознанной. Не приобрёл он ещё к тому времени и солидного жизненного опыта, необходимых знаний. И тем не менее в 1926 году на страницах «Комсомольской правды» появляется «Гренада», ставшая с годами визитной карточкой поэта, к счастью, продолжающая звучать и поныне.

Я хату покинул,

Пошёл воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Прощайте, родные,

Прощайте, друзья —

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!» <…>

Отряд не заметил

Потери бойца

И «Яблочко»-песню

Допел до конца.

Лишь по небу тихо

Сползла погодя

На бархат заката

Слезинка дождя…

Новые песни

Придумала жизнь…

Не надо, ребята,

О песне тужить.

Не надо, не надо,

Не надо, друзья…

Гренада, Гренада,

Гренада моя!

Примерно в то же время Светлов напишет и такие удивительные, передававшие боевой дух тех лет стихотворения, как «Нэпман», «Песня», «Рабфаковке», «Перед боем», «Пирушка», «Граница», «В разведке», «Живые герои».

Расскажи мне, пожалуйста,

Мой дорогой,

Мой застенчивый друг,

Расскажи мне о том,

Как пылала Полтава,

Как трясся Джанкой,

Как Саратов крестился

Последним крестом.

Ты прошёл сквозь огонь —

Полководец огня,

Дождь тушил

Воспалённые щеки твои…

Расскажи мне, как падали

Тучи, звеня

О штыки,

О колёса,

О шпоры твои…

Не пройдёт и десяти лет, и поэт напишет свою легендарную «Песню о Каховке», слова из которой о мирных людях, держащих со времён окончания Гражданской войны наготове бронепоезд, стоящий на запасном пути, станут, по словам Я. Смелякова, «оборонной формулой нашей державы».

Сегодня все патриотично настроенные граждане России искренне сопереживают трагедии Каховки и всей Херсонщины, подвергшихся бесчеловечному, не укладывающемуся в сознании преступлению нацистского киевского режима. Некогда цветущая, привлекательная, ухоженная южная красавица-Каховка оказалась затопленной. И светловские стихи о ней приобретают особый смысл.

Каховка, Каховка — родная винтовка…

Горячая пуля, лети!

Иркутск и Варшава, Орёл и Каховка —

Этапы большого пути.

Гремела атака, и пули звенели,

И ровно строчил пулемёт…

И девушка наша проходит в шинели,

Горящей Каховкой идёт… <…>

Так вспомним же юность свою боевую,

Так выпьем за наши дела,

За нашу страну, за Каховку родную,

Где девушка наша жила…

Под солнцем горячим, под ночью слепою

Немало пришлось нам пройти.

Мы мирные люди, но наш бронепоезд

Стоит на запасном пути!

К образу Каховки, олицетворявшему мужество и героизм, Светлов вернётся в суровом 1943 году. Тогда им будет написано стихотворение «Каховка», продолжившее знаменитую песню и рассказывавшее о степном городке в годы военного лихолетья.

С первых дней Великой Отечественной войны Светлов, освобождённый врачами от воинской службы, всё же ушёл на фронт военным корреспондентом. И во фронтовой, и в армейской печати стихи его появлялись практически каждый день, но лишь немногие из них поэт впоследствии включит в сборники своих стихов. Высокая требовательность к творчеству не позволяла Михаилу Аркадьевичу публиковать всё им написанное. Так он был устроен и что-либо менять в этом отношении никак не предполагал. Взыскательное отношение к себе не покидало его на протяжении всей жизни.

Ошибочно при этом думать, что пороха на войне Светлов не нюхал. Нет, и ему приходилось рисковать, свидетельством чему служат два ордена Красной Звезды, которых он был удостоен в 1942 и 1944 годах. Впрочем, как и полагается поэту и журналисту, главным своим орудием он выбрал слово. Разящее, наполненное непреклонной уверенностью в том, что «как бы смерть ни сторожила, никто назад не отойдёт, покуда ненависть по жилам, как электричество, течёт».

Незыблемая эта уверенность ни на минуту не ослабевала в поэте. Она поможет ему прийти к многоплановому осмыслению войны, с которым он обратится к читателю в своём стихотворении «Итальянец». Оно написано в 1943 году и стало широко известным.

Чёрный крест на груди итальянца, —

Ни резьбы, ни узора, ни глянца,

Небогатым семейством хранимый

И единственным сыном носимый…

Молодой уроженец Неаполя!

Что оставил в России ты на поле?

Почему ты не мог быть счастливым

Над родным знаменитым заливом?

И в душе склонившегося над убитым итальянцем советского солдата борются разные, взаимоисключающие друг друга чувства: и справедливый гнев против захватчиков, и недоумение, и горечь, и жалость к его матери.

Я, убивший тебя под Моздоком,

Так мечтал о вулкане далёком!

Как я грезил на волжском приволье

Хоть разок прокатиться в гондоле!

Но ведь я не пришёл с пистолетом

Отнимать итальянское лето,

Но ведь пули мои не свистели

Над священной землёй Рафаэля!

Война не ожесточила сердца лирического героя этого стихотворения. Он убил итальянского поработителя, но он не безжалостный убийца, а защитник свой матери, земли, Родины, всей необъятной России…

Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,

Где собой и друзьями гордился,

Где былины о наших народах

Никогда не звучат в переводах.

Разве среднего Дона излучина

Иностранным учёным изучена?

Нашу землю — Россию, Расею —

Разве ты распахал и засеял?

Нет! Тебя привезли в эшелоне

Для захвата далёких колоний,

Чтобы крест из ларца из фамильного

Вырастал до размеров могильного…

Я не дам свою родину вывезти

За простор чужеземных морей!

Я стреляю — и нет справедливости

Справедливее пули моей!

Всю свою, увы, непродолжительную жизнь Светлов испытывал особое чувство к комсомолу. Он адресовал ему и такие слова: «Не сдавайся, комсомол! Если благородство перестанет быть твоим знаменем, ты перестанешь быть комсомолом. Если Ленин — чистейший человек на свете — перестанет быть твоим зеркалом, от твоего зеркала останутся только осколки. Относись к борьбе, к идеям, к самопожертвованию, к любви, к женщине так, чтобы самые изысканные английские джентльмены почувствовали себя рядом с тобой самыми обыкновенными дворняжками.

Я очень люблю комсомол. Если я даже, допустим, достигну возраста Джамбула, я всё равно буду участвовать в комсомольских кроссах и не добуду первенства только потому, что всё время буду наступать на свою длинную седую бороду.

Ленинград двадцать шестого года! Я был секретарём комсомольской газеты «Смена». Секретари! Не учитесь у меня образцовой работе. Вы не заслужите благодарности читателя. И всё равно я любил. Я любил эти свежие гранки, в которых что-то сообщал комсомольцам. Любил развешанную на стендах газету, в создании которой я принимал какое-то участие. Любил кировцев, которых раньше называли путиловцами. Любил белые ночи, любил красное знамя, под которым погибло много моих товарищей, и над этим знаменем светило солнце. И лучше бы погасло солнце, чем померкло моё знамя…»

О Михаиле Светлове можно говорить бесконечно. Столь интересна его поэзия, драматургия, афоризмы. Интересен он сам, человек, любивший жизнь, людей, страну, Советский Союз, Россию… Но всего в рамках газетного очерка не расскажешь. А посему возьмите томик этого чудесного поэта, полистайте, перечитайте… окунитесь во всё то, что он нам оставил.