Николай Николаевич Губенко — явление выдающееся, общенациональное, русско-советское, и не только в мире театра и кино, но и в искусстве публичного слова. О последнем и пойдёт речь впереди

Народный артист России

Я не был ни другом, ни даже близким товарищем Николая Николаевича. Но работал с ним в Президиуме ЦК КПРФ почти пять лет, с 1997 по 2002 год. О многом тогда мне хотелось с ним поговорить, но я так и не решился на это: слишком крупным он был для меня, хотя был прост и доступен в общении. Каким виделся мне Губенко в то время? Таким, каким был Алексей Зворыкин — главный герой кинофильма «Директор». Человеком целеустремлённым, уверенным в своих силах, цельным и волевым. О таких говорят: человек-кремень. Причём его уверенность в себе имела свойство спокойно выражать себя, но при необходимости быть властной, яростной.

Я видел это в Госдуме, когда он бился за закон о реституции — об ответственности государства-агрессора (речь шла о гитлеровской Германии) перед государством-жертвой (СССР). Губенко с яростной неумолимостью требовал от нынешней Германии компенсировать наши культурно-исторические утраты в Великой Отечественной войне. Он, как говорится, прожигал своих оппонентов (увы, нашлись такие среди либерал-демократов) калёными фактами: фашистами разграблены, стёрты с лица земли 3 тысячи исторических городов, 400 музеев, 3 с лишним тысячи церквей, мечетей и синагог…

Известно, что ему было неинтересно воплощать на сцене и на экране образы, близкие ему внутренне. Об этом он говорил прямо: «Для меня… работа над образом прежде всего связана с желанием создать характер совершенно иной, чем собственная индивидуальность. Поэтому, когда говорят: «Мои образы — это я», — у меня складывается впечатление некоторой самоидеализации своей человеческой актёрской сущности».

Его талант столь велик, что ему не раз удавалось осуществить своё желание — создать образ совершенно иной, чем его собственный. Первый раз это случилось, когда молодой Губенко сыграл роль Гитлера в спектакле по пьесе Бертольда Брехта «Карьера Артуро Уи». Начинающий актёр, по единодушному мнению профессионалов театрального искусства, имел оглушительный успех. Спектакль был дипломным для Николая Губенко. Юрий Любимов пригласил его в труппу Театра на Таганке, где он сыграл роли Печорина, Бориса Годунова и другие, с характерами совершенно иными, чем его, губенковский характер.

Но вот в кинообразах Алексея Зворыкина (к/ф «Директор») и Николая Егорова (к/ф «Пришёл солдат с фронта») Николай Губенко запечатлел свою человеческую сущность — человека великой цели, редкой мужественной силы, с душой, сострадающей бедам ближних и дальних. Кто видел поэтические фильмы Губенко (пять из шести поставлены по его сценариям), кто слышал, как он пел под гитару, тот с возмущением отринет бытующую среди либеральной интеллигенции его характеристику: резкий, жёсткий человек.

Да, он был принципиально резким и жёстким до беспощадности ко всем отступникам от Советской Родины. Он любил её трепетно, как мать, как жену свою. Он страдал её страданиями и жил с растревоженной душой художника. Кто смотрел хотя бы один его фильм «Подранки», не мог этого не понять и не почувствовать. Два-три года назад в телепередаче о Губенко известный актёр, из редких незамеченных в антисоветизме, признался: «Коля цельный и сильный. Такими, как он, мы не смогли быть».

Не берусь оценивать творчество Николая Николаевича Губенко в театре и кино. Для этого у меня нет достаточного художественного образования. Но знаю давно и твёрдо: оценка его недюжинному и светлому таланту с чеховской интонацией дана его собратьями по цеху искусства и многомиллионной зрительской аудиторией: он — народный артист не по званию только, а по народному его признанию, классик театральной сцены и советского кино. От себя добавлю: он мой любимый актёр и режиссёр.

Но об одной роли, скупо и незабываемо сыгранной Николаем Губенко, я всё же выскажу своё мнение. В телесериале «В.И. Ленин. Страницы жизни» (1982—1988) он выступал в образе Ленина, без грима и никак интонационно не подделываясь под ленинскую манеру речи. Губенко читал тексты гения как свои. Да, именно как свои, без какой-либо их тональной идеализации. Губенко вжился в мысли и чувства Ленина и передавал их ясную и суровую простоту правды, которую невозможно не понять мыслящему и честному человеку, кем бы он ни был: простым рабочим, колхозником или академиком. Он читал и для себя, и для всех, кто готов был слушать Ленина. Я слушал ленинские тексты, читаемые Губенко, и на память приходили строки из поэмы Вл. Маяковского «Владимир Ильич Ленин»:

Я знал рабочего. Он был

безграмотный.

Не разжевал даже азбуки

соль,

Но он слышал, как говорил

Ленин,

И он знал — всё.

В одной из редких телепередач наших дней, посвящённых творчеству Н.Н. Губенко, мне запомнился один эпизод: Николай Николаевич смотрит на фотографию Ленина и произносит: «Вот мой любимый вождь». Этим признанием сказано всё…

Театр абсурда или агрессия чуждого духа

Так уж случилось, что книга Николая Николаевича «Театр абсурда. Во что превратили Россию», изданная в 2013 году, попала в мои руки сравнительно недавно, с полгода назад. Прочел её на одном дыхании. Поразился её яркой, страстной и суровой правде и беспощадному обличению всех, кто предал Советскую Родину — Советский Союз. На пленумах ЦК КПРФ и на партийных съездах я, как все, с громадным интересом слушал выступления Губенко. Меня пленяли художественная выразительность, образность, эмоциональная окрашенность и афористичность, строгая логика и доказательность его публичного политического слова. В книге всё это выражено во всей полноте публицистического ораторского таланта Николая Губенко. К сказанному добавим его эрудицию, в частности, хорошее знание великой русской и мировой литературной классики, отечественной и всемирной истории. В этом думающий читатель может убедиться, погрузившись в размышления автора книги «Театр абсурда». О чём они? О судьбах России, русского вопроса, русской культуры и ещё много о чём.

Я же акцентирую внимание читателей на вопросах, коим Николай Николаевич уделял постоянное внимание: о народной интеллигенции и интеллигенции чужеродной, проституированной; о культуре в её мировоззренческом значении для народа; об отношении к советскому прошлому. Заранее предупреждаю: я буду много цитировать из книги «Театр абсурда», что, по моему убеждению, просто необходимо, чтобы понять сказанное её автором.

Начну с множества извлечений из выступления Николая Губенко на Конгрессе интеллигенции России (1997 г.).

Читайте, читайте внимательно:

«Была прекрасная страна, по мнению большинства, и ужасная страна, по мнению ничтожного меньшинства. Мы слушали завораживающие слова «перестройка», «реформы», «совершенствование». Следствием оказалась Беловежская Пуща и насильственный, вопреки референдуму, развод братских республик. Результат — распад Советского Союза… войны на нашей территории, падение производства, остановка десятков тысяч предприятий, безработица. И наконец, братья Чубайсы и Евгений Киселёв предлагают реставрировать монархию…

Что это, как не признаки контрреволюции?»

«Сегодня против страны совершается агрессия чуждого духа. И власть, которая это делает, уверена в своей правоте, своей исключительности. Однако нет ничего пагубнее, чем пренебрежение интересами своего народа. Нет ничего пагубнее стремления помешать другим думать по-своему. Невежество, глупость, истребление соотечественников, национальный фанатизм, распри недавних народов-братьев, обнищание масс, СПИД, растление малолетних — всё, что с собой несут насильно насаждаемые так называемые западные ценности… Надо ясно осознать, что власть отвернулась от народа, надо ясно понять, что она ведёт дело к уничтожению нации как таковой.

Вспомните Чехова. «Вы взгляните на эту жизнь, — писал он, — наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, враньё… Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие…»

Разве это не похоже на сегодняшнюю жизнь? Какая-то страшная жажда вещизма, приобретательства, накопительства, причём, как правило, построенного на обнищании других. Продаётся всё. У кого больше бесстыдства — тот больше урвёт».

Его слово об интеллигенции

«А что же наша дорогая отечественная интеллигенция, культура? Культура — плодородный слой, который должен охраняться государством. Обязанность государства — обеспечить соответствующий уход за этим плодородным слоем. В противном случае будут сорняки — на этом слое будут рождаться недочеловеки, что и происходит сегодня».

Здесь остановимся, уважаемые читатели, чтобы обратить ваше внимание на силу губенковской сатиры — она сродни салтыково-щедринской.

Продолжим чтение…

«Так всё-таки что же наша интеллигенция? Где новые произведения, новые таланты? Какие созданы типы в литературе, кино, театре? Наконец, какие идеалы, какое страдание нашло отображение в искусстве?

Нет, ни одного нового дарования не принёс этот кровавый прибой. Даже уцелевшие дарования прежнего времени поблёкли и сбились с пути. И не просто сбились, а многие стали опорой нынешнего режима. Эти недавние светские духовные пастыри, интеллигенты, учителя народных масс, инженеры человеческих душ, превратившиеся в дворовую челядь, чавкают на презентациях и банкетах у корыта переворота.

Можно поздравить академиков, так называемых народных артистов, кинорежиссёров, музыкантов, попрыгунчиков телевидения: на их улице праздник. Только они не знают, кому подали руку. Они никогда не были разборчивыми, они своё сделали — предали народ, бесплатно учивший их в университетах и вузах искусства.

Они своё сделали! Сделали нехотя, сделали, как всегда, думая только о себе. И за это никакого к ним уважения! Собственность — вот та «чечевичная похлёбка», за которую они продали народ. За что их пожалеть? За то, что их президент плясал в Германии на могилах их отцов? За то, что десятки миллионов русских остались без Родины?.. За что благодарить этих бессердечных созерцателей людских страданий, этих праздных свидетелей кровавой борьбы, не принимающих участия в горестях своего народа?..

Раньше социализм был их лучшим другом, они вдохновенно играли выдающихся полководцев, вождей, в кокошниках воспевали советскую действительность, прославляли молодогвардейцев, получая за это награды и привилегии. Теперь они получают то же плюс недвижимость, банковские счета и право целовать взасос президента.

Теперь социализм — их великий враг, страшный суд, которого они боятся».

«Не могу избежать соблазна процитировать ещё раз Чехова. «Я не верю в нашу интеллигенцию, — говорил он, — лицемерную, фальшивую, истеричную, ленивую. Я верю в отдельных людей. Я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России и там, и сям — интеллигенты они или простые мужики. В них сила, хотя их мало. Они играют незаметную роль в обществе, но работа их видна…»

Здесь опять остановимся, уважаемые читатели, чтобы заострить ваше внимание на том, что интеллигент Губенко видел и показал, какая страшная пропасть отделяет проституированную интеллигенцию от интеллигенции народной. И ответил на вопрос: что делать последней? Тогда никто из известных советских интеллигентов-патриотов на это не решился.

Отталкиваясь от процитированной чеховской мысли, Губенко говорил: «Надеюсь, что в этом зале присутствует именно такая народная интеллигенция. Несмотря на все унижения и позор настоящего, несмотря на частичное дезертирство, в минуты поражения и упадка народная интеллигенция говорит: мы — великий русский народ…

Что же делать интеллигенции в эту трагическую эпоху? Прежде всего не путать трагическое с безнадёжным. Надо сопротивляться злу. Пусть это будет не героизм, а обыкновенная честность. Не «где тепло, там и Родина», а «Родина там, где народ, где боль, где унижение, голод и мор». Понятно, что такой выбор предполагает большой объём духовного содержания, мужества и порядочности. Если я считаю, что ничего не могу изменить в делах моей страны, то я и впрямь ничего не смогу. Мой оптимизм вот в чём: я верю, что мы способны влиять на события. И если, несмотря на все наши усилия, нам придётся пережить беду, мы можем восторжествовать над нею, сказав: «Мы сделали всё для восстановления справедливости».

«Сегодня народная интеллигенция — на корабле невольников. Она добровольно приковала себя к этой галере ответственностью за судьбу народа. И пусть на этой галере много надсмотрщиков, пусть кровоточат ладони, слезятся глаза и нечем дышать — интеллигенция не должна бросать вёсла, а должна грести».

Прочтите все выступления Николая Губенко на Конгрессе интеллигенции — и вы убедитесь: это литературное произведение мощной нравственной силы.

О театре «Содружество актёров Таганки»

Во все тяжкие для страны годы начиная с 1989-го по 1991-й, когда он взял на себя ответственность за культуру уже падающей Советской державы и стал последним министром культуры СССР, и с 1992 по 2020 год, будучи бессменным директором и художественным руководителем театра «Содружество актёров Таганки», Николай Губенко не выпускал вёсел из натруженных ладоней. Продолжал грести изо всех сил, до последнего вздоха. Созданному им с сотоварищами театру он посвятил всю оставшуюся жизнь — все 28 лет. Двадцать из них театральная труппа боролась за выживание, без копейки помощи от государства, при информационной блокаде — ни единого слова о «Содружестве» в СМИ.

В 2003 году интервьюеру «Родной газеты» Губенко говорил: «Содружество» для меня — это возможность говорить со зрителем о том, о чём думается. И ещё Любимов (главный режиссёр Театра на Таганке. — Ю.Б.) бросил на произвол судьбы многих людей, которые служили ему верой и правдой, — тех, кто стоял у истоков его успеха: Славину, Лебедева, Жукову, Филатова, Сайко, многих других. И я стараюсь делать всё, что в моих силах, чтобы они продолжали радовать зрителей».

А в 2011 году корреспонденту «Вечерней Москвы» Николай Николаевич признавался: «Сейчас мы накануне выпуска 38-го спектакля в нашем репертуаре. Да, нам было весьма тяжело. Финансирования не было, и театр жил в режиме самовыживания. Представьте: 187 человек, из них 60 — творческие работники, которые живут неизвестно на что и как. Это были условия нищенского прозябания, но тем не менее каждый год мы выпускали по два спектакля, находились люди, которые нам помогали».

В условиях отчаянно трудных театр жил полнокровной творческой жизнью. Ставились спектакли из русской классики («Иванов», «Чайка» А. Чехова, др.). Яркая публицистика Николая Губенко нашла своё воплощение в спектаклях, поставленных им по его же сценариям: «Арена жизни» (по сочинениям Салтыкова-Щедрина), «Афган», «Четыре тоста за Победу». Театр «Содружество актёров Таганки» стал трибуной правды, трибуной обличения мерзостей олигархически-чиновничьей России, трибуной пропаганды величия советского прошлого.

Любимов мелочно мстил непокорным бывшим своим ученикам: отключал свет, чтобы сорвать репетиции «Чайки» в театре «Содружество». Провластная театральная общественность (к её услугам были телевидение, радио и печать) приложила немалые усилия для создания мифа о якобы виновности Губенко с сотоварищами в конфликте с мастером. Последний, согласно этому мифу, изначально, чуть ли не с детства, испытывал не лучшие чувства к Советской власти, которая-де не давала полной свободы его творчеству. Непримиримый Губенко не желал понять этого и не шёл ни на какие компромиссы. Он, стало быть, и явился виновником раскола. Почитатели Любимова до сих пор твердят об этом.

Мировоззренческий разрыв с Любимовым

В книге «Театр абсурда», в своих интервью 2003 и 2008 годов Николай Николаевич раскрывает свой конфликт с Любимовым как отражение уже назревавшего социально-классового раскола в перестроечном советском обществе. Сведём выдержки из двух интервью в один монолог Николая Губенко. В нём он прямо говорит, без каких-либо оговорок. Говорит, по моему убеждению, с классовой точки зрения. Да, именно так…

Читаем: «Наш конфликт с Любимовым лежит не в творческой сфере. Он скорее мировоззренческий. В 1941 году мой отец, имея пять душ детей, ушёл добровольцем на фронт. Отец моей жены тоже. Он получил Звезду Героя за форсирование Днепра, когда от батальона, которым он командовал, осталось в живых одиннадцать человек. А Любимов во время войны был артистом-разговорником в ансамбле НКВД. Конечно, это не главное. У всех по-разному складывалась жизнь, но, как сказал Байрон, «лучший пророк для будущего — прошлое». Театр на Таганке начинался спектаклями «Добрый человек из Сезуана», «Десять дней, которые потрясли мир», «А зори здесь тихие…», «Мать». Это были прославленные, поистине прекрасные спектакли, искренние, могучие, не конъюнктурные, яростные, советские. Я был свидетелем пятнадцатиминутных оваций в Испании, где спектакль «Мать» шёл без перевода. И те спектакли, которые проходили с трудом — «Деревянные кони», «Живой», — тоже были патриотическими, проникнутыми душевной болью за страну. За её будущее. Но в конце 70-х годов, как мне теперь кажется, Любимов перестал связывать свою судьбу с жизнью страны, с самим Театром на Таганке. Его поведение во время работы над спектаклем о Высоцком, над спектаклем «Борис Годунов» красноречиво говорило о желании покинуть Родину. Но на Западе ему не удалось создать ничего, даже близко похожего на спектакли, которые прославили его на Родине. Для Запада поддержать художника уровня Любимова было чисто политической акцией, а не художественной необходимостью. Теперь это очевидно. В Россию вернулся совершенно другой человек…

…Сначала Юрий Петрович Любимов приехал как гость по моему личному приглашению, жил все десять дней у меня дома. И уже в тот визит он начал говорить: ну что это за такая большая труппа, вот этого надо выгнать, этого на пенсию отправить. Между тем это были актёры, которые в своё время присягнули ему на верность, ждали своих ролей по нескольку лет, играя в эпизодах и массовках, будучи очень талантливыми людьми. Он ведь их иначе бы и не взял. Когда ему, по его просьбе, вернули гражданство и разрешили приехать сюда насовсем, он продолжил эту линию. У труппы возникло непонимание, которое только сейчас совершенно проясняется: Любимов уже жил в капитализме, а мы продолжали жить в социализме… Тогда несколько человек, искренних и импульсивных, среди них Леонид Филатов и я, сказали ему в лицо то, что думало на тот момент большинство: что он лжец, что он предаёт свою труппу…»

Обратите внимание, как в сжатом виде изложена история духовного перерождения типичного представителя элитарной советской интеллигенции — всё на продажу ради личной выгоды в условиях капитализма: коллектив сподвижников, который создал и который бескорыстно верил и служил тебе; свою совесть и честь и, наконец, свой талант. Губенко — Мастер убедительной простоты правды — показал, как буржуа убил в Любимове художника. Этой простоте всем, работающим на ниве партийной пропаганды, учиться и учиться у Мастера.

Разрушение русской культуры и критика власти

У Губенко есть редкая способность высветить то типичное в социальной и, прежде всего, в нравственно-духовной жизни, что ещё если не всеми, то большинством не видится, не замечается. Вот, скажем, как он рельефно живописует грозящую опасность культурной деградации российского общества: «Раньше русская культура утверждала, что «человек человеку брат», а сейчас всё больше художников внушают нам, что «человек человеку волк». Таков сегодня заказ денежного мешка. Талант, служащий злу, — страшная сила, и в массовом сознании нашего народа царит хаос. Многие поверили, что не в правде Бог, а в силе, и пошли на конфликт со своей совестью. Это национальная трагедия. Похоже, власть не даёт себе отчёта в том, что вопросы морали, социального благоразумия, совести, этики — производные от культуры.

Знаете, о чём я думаю? Опыт последних десятилетий заставляет сделать тяжёлый вывод: разрушение русской культуры стало системным. Оно не сводится к частным утратам и повреждениям. Смысл его — развал мировоззренческой основы русского народа. Наша культура — объект войны. Вот и получается, что в юбилей А.С. Пушкина один студент на вопрос: «Что для вас значит Пушкин?» — ответил: «Он сегодня не актуален. На нём не заработаешь» («Аргументы и факты», 2009 г.).

Здесь мы видим философский вывод из анализа нравственно-духовного состояния буржуазного (да) общества современной России. Это характерно для Губенко как художника-мыслителя. Он предпочитал культурно-исторический или цивилизационный (называйте, как хотите) подход к оценке фактов и явлений социальной жизни, в сфере культуры и искусства прежде всего. Но при этом классовое начало всегда просматривалось. Вот, к примеру, его суждение об очернении советской истории посредством создания лубочной картины о жизни царской России: «Для того чтобы воспитывать вдохновенных строителей капитализма, нужно оболгать советское прошлое, а чтобы его оболгать, нужно представить «Россию, которую мы потеряли» землёй обетованной. Этим и занимаются идеологи последнего двадцатилетия: переписывание, перечёркивание, клевета и умолчание. Жизнь царской России ярко представлена русской литературой XIX века. Достоевский, Толстой, Чехов — мощные свидетели. Но нет. Как причудливо человеческое сознание! Забыты «Бедные люди» и «Записки из мёртвого дома» Достоевского, забыты «Воскресение» и «Поликушка» Л. Толстого, забыт Чехов. Вот что он пишет в «Моей жизни»: «В лавках нам, рабочим, сбывали тухлое мясо, лёглую муку и спитой чай; в церкви нас толкала полиция, в больницах нас обирали фельдшера и сиделки… на почте самый маленький чиновник считал себя вправе обращаться с нами, как с животными. Само собою, ни о каких наших правах не могло быть и речи, и свои заработанные деньги мы должны были всякий раз выпрашивать как милостыню» (Из интервью в газете «Век», 2011 г.).

В критике же властей предержащих великий актёр и кинорежиссёр был бескомпромиссен, твёрдо стоял на классовой позиции. «Я думаю, — говорил он, — что одной из ошибок Владимира Владимировича было неравенство отношений его к олигархату. Почему Ходорковский сидит в тюрьме, а Абрамович сидит на трибуне «Челси»? Почему Гусинский в Испании, Березовский в Англии? Почему все не сидят в тюрьме, если Ходорковский сидит?» И далее: «Ну отшлёпал он Дерипаску, заставил его заплатить 40 миллионов при гибели градообразующего предприятия. Хорошо. Ну так хлещи всех тогда! Хлещи всех, кто разрушает» (Из интервью на канале «Совершенно секретно», 2011 г.).

В защиту Сталина

В рассматриваемой книге Николая Губенко вы узнаете много нового о создании фильмов, вошедших в советскую киноклассику: «Подранки», «Пришёл солдат с фронта», «И жизнь, и слёзы, и любовь», «Из жизни отдыхающих», «Запретная зона». Узнаете и о постановках спектаклей в театре «Содружество актёров Таганки». Увы, в задачу нашей статьи входит иное — повествование о таланте и мастерстве публичного слова Николая Губенко. Говоря об этом, не обойти стороной его обращение к русским литературным гениям для высвечивания и обличения мучительного абсурда буржуазного реформирования России. Вот хотя бы проекция драмы главного героя чеховской пьесы «Иванов» на столь недавние дни 1990-х, да и дни сегодняшние: «Драма Иванова — это драма человека, у которого нет будущего… По всей стране тысячи, миллионы образованных людей — учителей, инженеров, врачей, не востребованных властью. Они не могут найти себе применения, примирить себя с поразившей их болезнью. У них отнята возможность приносить пользу. И они бессильны, у них опускаются руки. Все они — современные Ивановы. Их убивает бессилие».

О себе Николай Николаевич говорил более чем скромно. Можно сказать, телеграфно: «Я родился при Советской власти в августе 1941 года во время бомбёжки Одессы. Война отняла у меня отца и мать. После войны таких осиротевших, как я, детей было 19 миллионов. Государство нас одело, накормило, дало профессию. После окончания института мы знали, что не окажемся на улице, что будем трудоустроены».

Далее без комментариев представим отповедь великого художника театра и кино всем хулителям Сталина: «Никакого культа нет. Я признателен Иосифу Виссарионовичу за то, что он спас мне жизнь, что сделал из меня профессионального человека… Иосифа Виссарионовича вы мне не трогайте. Мой отец погиб за Родину, за Сталина» (из интервью на канале «Совершенно секретно», 2011 г.). Он вступил в Компартию, когда из неё многие бежали, кто по-тихому, а кто с пошлой бравадой, — в 1987 году. Оставался коммунистом до последнего вздоха. Говорил о себе: «Я стал коммунистом, думаю, от рождения в катакомбах города Одессы».

Жанна

Если попытаться выделить основные черты стиля публичного слова Николая Губенко, то это будут, по моему мнению: пронизывающая содержание всех его выступлений идея социальной справедливости или социалистическая коммунистическая идея, что, по его словам, «очень близка российскому самосознанию»; яркая художественная образность речи, когда за образом стоит идея-истина; доказательная и нередко яростная полемичность, сводящая к абсурду основные положения противной стороны. Ну и, конечно же, душевная искренность, которая делает эти черты триедиными.

Стиль, как говорили древние, — это сам человек. Ну а такой человек, каким был, есть и будет в нашей памяти и памяти благодарных потомков Николай Губенко, не мог жить, творить, страдать и побеждать без другого человека — его жены Жанны Болотовой: талантливейшей и одной из красивейших актрис советского кино. Она была для него всем.

«Жанна, — говорил он, — соавтор всех моих работ. Не было бы её, не было бы моих фильмов, спектаклей, всего, что мною сделано в профессии. Она не всегда значится в титрах, но всегда со мной. Без неё не было бы возможным всё, что мною сделано».

«Моя жена мне и опора, и душа, и жена, и мать, и дети — всё, что есть самого дорогого на земле. Она знает про меня всё, слышит всё, болеет моими болями, всё разделяет и всегда рядом. Семья, как я думаю, — это не просто твой тыл, но и часть таланта, часть успеха».

«Я желаю себе одного: почаще быть с моей любимой женой, которая во всём разделяет мои взгляды. Нам есть о чём вместе подумать, поговорить, помолчать. Мы оба убеждены, что, несмотря на прочно укоренившееся заблуждение, что всё уже потеряно, оно в корне неверно… Мы верим, мы обязаны верить, что гений нашего народа, его ум, его история с падениями и взлётами, жестокостью и милосердием, созерцательностью и активным действием, его здравый смысл и суровая природа, его легенды, мифы и сказки, его талант, подаривший миру великую литературу с её прозрениями, искусство с его духовностью, наконец, его терпение, мужество и жертвенность, позволившие выстоять и победить в жесточайшей из войн, выведут Россию на широкую, ясную, стратегическую дорогу созидания, сохранив её в чистоте и неповторимости».

Вот и всё, что я успел в отведённое обстоятельствами время сказать о Николае Николаевиче Губенко.