Чтить поэта — значит читать его. Сегодня, спустя столетие, минувшее после его такой короткой жизни, Александр Блок остаётся одним из самых читаемых русских поэтов, неподвластных политике и моде.

Мир этого поэта глубок и многогранен, и каждый читатель находит в нём своё. Блок начинается в отрочестве — со «Стихов о Прекрасной Даме», со «Снежной маски», чтобы обрушиться на неокрепшее ещё сознание «Двенадцатью», изгнанными сейчас из школьной программы, но всё равно рекомендованными для внеклассного чтения учителями, ибо это — краеугольный камень русской поэзии ХХ века.

Блок — такой разный и вместе с тем удивительно цельный в своём страстном восприятии жизни. Именно эта страстность пленяет молодые сердца, и по первому ощущению его творчество обращено к молодым с их вечными поисками любви и счастья — потому-то, мол, оно и востребовано до сих пор.

НО ЭТО лишь первое впечатление. Затем читателю, очарованному «глухими тайнами» блоковской поэзии, заворожённому музыкой его стиха, откроется нечто такое, о чём он и не подозревал, когда, точно мантру, затверживал «Незнакомку».

Глубина и страстность этих стихов, казалось, обещала нечто большее, чем исповедь сердца, открытого любви. И действительно, мир этого поэта богат и многозначен. Сотканный из тончайших ощущений прекрасного, он сопрягает фантазию и реальность и таким путём осмысляет сложность бытия.

Блок никогда не отворачивался от реальности. Уже в ранних стихах прозвучат «прозаические» мотивы. Поэт неожиданно замечает «людей улицы», казалось бы, не способных вдохновить эстета. Стихотворение «Фабрика». Это только эскиз, набросок картины каждодневного рабского труда — но каков вывод, возникший из наблюдений за фабричной толпой, которая по утрам собирается у ворот в ожидании гудка?

Они войдут и разбредутся,

Навалят на спины кули.

И в жолтых окнах

засмеются,

Что этих нищих провели.

«В жолтых окнах» — стало быть, в фабричной конторе или в хозяйском доме. В начале ХХ века электричеством освещались административные здания и богатые дома. Богачам — своё, беднякам — своё. Казалось бы, что до этого молодому поэту, мечтателю и фантазёру? Пройдёт ещё несколько лет, и он выскажется по тому же поводу ещё жёстче и определённее:

Работай, работай,

работай:

Ты будешь с уродским

горбом

За долгой и честной

работой,

За долгим и честным

трудом.

Но юный поэт пребывает в мире романтических грёз, и ничто не предвещает пробуждения гражданских чувств — собственных, незаёмных, не подхваченных в модных салонах или в редакциях популярных журналов. Вскоре он пишет совсем уж неожиданное стихотворение «Из газет». Сюжет доподлинно заимствован из газетной хроники: на Святках ранним утром женщина, оставив спящими двоих детей, вышла из дома и бросилась под колёса. Написанное в разговорной интонации, с нечётким ритмом и приблизительными рифмами — что оно значило в дальнейшей судьбе поэта?

Дети прислушались.

Отворили двери.

Толстая соседка принесла

им щей.

Сказала: «Кушайте».

Встала на колени

И, кланяясь, как мама,

крестила детей.

Да ничего, вроде бы, не значило это запечатлённое в семи строфах душевное потрясение для становления молодого таланта.

Александру Блоку в это время 23 года. Он студент славяно-русского отделения филологического факультета Петербургского университета. И только начинает печататься. 1903 год для него поистине судьбоносный. В марте состоялся его литературный дебют — 10 стихотворений напечатаны в журнале «Новый путь». Почти одновременно его стихи появляются в литературно-художественных сборниках Петербургского университета и Академии художеств. Альманах «Северные цветы» начинает печатать цикл «Стихи о Прекрасной Даме». А в сентябре журнал «Новый путь» даёт его первую рецензию, открыв в нём талантливого критика и публициста.

В то же насыщенное событиями лето он женится на Любови Менделеевой: их семьи давно сдружились, но девушку, которую он любил и почитал своей музой, не просто было пленить. Для своего ближнего круга он по-прежнему Саша, Сашура. Но как стремителен его творческий и нравственный рост, как ярко проявляется дарование, о котором и сам он, в сущности, не знал.

В отрочестве он вместе с двоюродными братьями издавал домашний литературно-критический журнал «Вестник» — сохранились 37 номеров. Тогда казалось, его путь в литературу определён. В юности он увлёкся театром, играл в любительских спектаклях и всерьёз помышлял о сцене. Всё это время стихи рождались сами собой — как всплеск энергии, как эмоциональная разрядка. А иногда, казалось, кто-то нашёптывает их свыше — в такие минуты каждый поэт чувствует себя на одной ноге со Вселенной. Но в России всё иначе: поэт хочет быть на одной ноге со своим народом и своим временем.

Блок вошёл в литературу как романтик, ещё не сделав окончательного выбора между поэзией и публицистикой; хотя впечатление, которое произвели его юношеские стихи на ценителей прекрасного, не могло не подвигнуть его на поэтическую стезю. Впрочем, он не мог не писать стихов — это была его природа. Слово оставалось теперь за признанием читателей.

Впереди у Блока яркая, насыщенная жизнь, полная творческого труда. Он открывает для себя литературный и театральный мир. Он знакомится с выдающимися деятелями культуры, и среди них поэт Валерий Брюсов, писатель Максим Горький, философ Дмитрий Мережковский. К нему тяготеют поэты-современники всех течений — от символистов до «народников».

Поражение царской армии в Русско-японской войне 1904 года и последовавшая затем Первая русская революция произвели на него неизгладимое впечатление, помогли личностному росту и социальному развитию. Это не могло не сказаться на творчестве. Появляются новые сюжеты, новые мотивы:

Шли на приступ.

Прямо в грудь

Штык наточенный

направлен.

Кто-то крикнул:

«Будь прославлен!»

Кто-то шепчет:

«Не забудь!»

Бурные революционные события 1905 года Блок воспринимает через митинговую стихию и, конечно, откликается стихами, но стихи эти умозрительные, навеянные преимущественно литературными источниками. Его «Митинг» говорит о том, что он чувствует себя обособленно — над схваткой. Толпа, пожалуй, смущала его своей разнородностью, стихийностью — его сочувствие было на стороне личности, бросившей вызов «безвременью», порочному и жестокому режиму.

Но чем острее было это сочувствие, тем заметнее испытанные литературные средства. Собственное «эго» мешает ему принять в душу идеологию пролетариата — коллективное сознание ему пока чуждо. Об этом говорит его лирический герой и в стихотворении «Деве-революции»:

О, Дева, иду за тобой —

И страшно ль идти за тобой

Влюблённому в душу свою,

Влюблённому в тело своё?

Но революционный подъём, в сущности, импонирует поэту — он угадывает в нём очищающую силу. В стихотворении «Сытые» отражена давняя прочная вражда с миром самодовольных и ограниченных «хозяев жизни», присвоивших себе плоды чужого труда. Он органически не приемлет рутины буржуазной жизни со зваными приёмами, обедами, балами, оплаченными каторжным трудом «черни».

И вот — в столовых

и гостиных,

Над грудой рюмок, дам,

старух,

Над скукой их обедов

чинных —

Свет электрический потух.

Да, погасли «жолтые окна», из которых хозяева наблюдали, как понурые рабочие толпятся у ворот фабрики. Давно ли сытые и наглые смеялись, «что этих нищих провели»? Теперь с другой стороны раздаётся «красный смех знамён». Поэт явно перешёл на сторону народа — и вот он уже агитатор, готовый объяснить происходящее с революционных позиций:

Так — негодует всё,

что сыто,

Тоскует сытость важных

чрев:

Ведь опрокинуто корыто,

Встревожен их

прогнивший хлев!

Поэт не хочет мщения — «пусть доживут свой век привычно». Он ищет гармонию человеческого существования. Он всё ещё в плену «девственной мечты». Но что-то в нём уже изменилось. И рядом с туманными аллюзиями вдруг появляются реальные картины реальной жизни:

Выхожу я в путь,

открытый взорам,

Ветер гнёт упругие кусты,

Битый камень лёг

по косогорам,

Жёлтой глины скудные

пласты.

Лермонтовская поэтическая поступь, лермонтовская чеканная строфа. И то же чувство прибежища, идущее от своей земли.

Много нас — свободных,

юных, статных —

Умирает, не любя…

Приюти ты в далях

необъятных!

Как и жить и плакать

без тебя!

Это стихотворение «Осенняя воля» можно считать программным — с него начинается путь великого русского поэта, готового принять в душу всероссийскую скорбь и маяту, чтобы говорить от имени своего народа.

«Приюти», — обращается он к своей земле, к России. И с этой поры Россия властно входит в его творчество — через глубокое личное сочувственное восприятие природы и человека.

В годы послереволюционного и, казалось бы, необоримого упадка духа он пишет о трагедии человеческого выживания в условиях безвременья. Эти стихи не объединены в цикл, хотя едины общим настроением трагизма погибающей жизни. Их редко цитируют и читают с эстрады — настолько далеки они от блоковского романтизма и символизма. В них он глубокий и точный реалист. «Холодный день», «Окна во двор», «В октябре», «На чердаке» — их вместе с другими, подобными, можно было бы объединить в цикл «Петербургские повести» — в каждом воссоздана картина отчаянного человеческого одиночества, русской тоски и вины за своё бессилие и бездействие.

Одна мне осталась

надежда:

Смотреться в колодезь

двора.

Светает. Белеет одежда

В рассеянном свете утра.

Голодная кошка

прижалась

У жолоба утренних крыш.

Заплакать — одно мне

осталось.

И слушать, как мирно

ты спишь.

Ты спишь, а на улице тихо,

И я умираю с тоски,

И злое, холодное Лихо

Упорно стучится в виски…

Удивительно это чувство единения поэта с безвестным человеком, теряющим благо жизни в борьбе за существование. Этот мир питерских доходных домов и трущоб знаком нам по произведениям Достоевского. Но выразить в ёмкой и лаконичной форме весь ужас загнанного в угол человека мог только Блок. Тут поэзия поднимается до уровня социального обличения — и в этом отношении у Блока был предшественник — Некрасов. Кстати, на анкетный вопрос: «Какое влияние оказал на вас Некрасов?» — Блок ответил: «Очень большое». У обоих поэтов общие корни, глубоко уходящие в русскую почву.

Блок чувствовал Россию на интуитивном уровне. Он постигал человека не благодаря изучению или собственному опыту, а силой врождённой проницательности, никогда не оставлявшей его равнодушным. Ему достаточно было пройти по Невскому или по своему кварталу, чтобы оказаться в гуще народной. А дома он кратко записывал в дневник всё, что бросилось в глаза, царапнуло, заставило остановиться. Но то, что происходило в душе, не подлежало огласке, пока не выливалось в стихи.

Стараясь не запачкать

платья,

Ты шла меж спящих

на полу;

Но самый сон их был

проклятье,

Вон там — в заплёванном

углу…

Ты обернулась, заглянула

Доверчиво в мои глаза…

И на щеке моей блеснула,

Скатилась пьяная слеза.

Вот она, Прекрасная Дама — без маски, без плаща, забрызганного звёздами.

Поразительно, как глубоко проникнут поэт несчастьем людей, раздавленных нищетой и рабским трудом. Он хочет ободрить, поддержать их, подарить им то чувство Родины, которое поддерживает его самого.

Но и само его видение России менялось, становилось острее. Русь поначалу представляется ему неким сказочным заповедником, дремучей чащобой, где можно сгинуть, но сохранить душу. Русь примет твою отвагу в жертву, но сама не погибнет, выстоит и явится миру в своей первозданной красоте. Этот романтический туман рассеется под неумолимым натиском реальной жизни — в стране быстрыми темпами идёт развитие капитализма. И вот уже Россию олицетворяет ямщицкая упряжка (вспомним гоголевскую «птицу-тройку»). Однако для поэта это путь к неприглядной реальности, всё тому же страданию за свою Родину.

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые, —

Как слёзы первые любви!

И тогда он уходит вглубь истории. Там, за далью веков, он находит героическую тему освободительной народной войны. В цикле стихов «На поле Куликовом» он заново осмысливает «русский путь». Это путь борьбы за свою свободу. Это путь в будущее. Звучит нечто новое — пассионарное — в поэзии Блока.

О, Русь моя! Жена моя!

До боли

Нам ясен долгий путь!

Наш путь — стрелой

татарской древней воли

Пронзил нам грудь.

В каждом из пяти стихотворений этого цикла поэт создаёт атмосферу ожидания битвы и готовности к ней.

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами

Степную даль.

В степном дыму блеснёт

святое знамя

И ханской сабли сталь…

«И вечный бой! Покой нам только снится» — вот она, жизненная программа для униженного народа: во что бы то ни стало отстоять себя, своё достоинство, своё право на счастье.

Героическое начало как-то исподволь проросло в творчество поэта, при этом неизменно верного любовной и философской лирике. «Не может сердце жить покоем», — вот его жизненное кредо. Но от личных волнений и страданий, столь близких большинству людей, он устремляется к высоким чувствам патриотизма и гражданской ответственности, которые ему хотелось бы взрастить в соотечественниках.

Однако люди разобщены, равнодушны и враждебны друг к другу. Послание «Друзьям» обращено поэтом не только к своему ближнему кругу, но и ко всей читающей и мыслящей России. А через некоторое время он вновь выступает против интеллигентского эгоизма и наплевательства уже не с упрёком, а с предостережением в провидческом стихотворении «Голос из хора»:

О, если б знали вы,

друзья,

Холод и мрак грядущих

дней!

Этот мрак надвигается. В разреженной атмосфере Петербурга поэту всё тяжелее дышать. Он едет за вдохновением в Италию, он увлекается скандинавскими воителями — драматургами Ибсеном и Стриндбергом. Но Россия не отпускает. Он чувствует необходимость революционных перемен и пишет об этом вопреки общему унынию, чуть прикрытому в его ближнем окружении натужным весельем.

Презренье созревает

гневом,

А зрелость гнева —

есть мятеж.

Таковы ожидания Блока перед началом Первой мировой войны. Поэт живёт активной творческой жизнью. Пишет цикл стихотворений «Кармен», посещает спектакли Мейерхольда, поставившего его пьесы «Незнакомка» и «Балаганчик», позирует для своего портрета. А в записной книжке у него новое стихотворение, за которое можно попасть в «Кресты».

Да. Так диктует

вдохновенье:

Моя свободная мечта

Всё льнёт туда,

где униженье,

Где грязь, и мрак,

и нищета.

Но — Блок знаменит. Трёхтомное собрание его стихотворений расходится с удивительной быстротой. Он выступает с чтением своих стихов и однажды во всеуслышание прочитает:

На непроглядный ужас

жизни

Открой скорей,

открой глаза,

Пока великая гроза

Всё не смела в твоей

отчизне…

В том же году начинается Первая мировая война. В отличие от многих современников, он понимает, что война, развязанная политиканами, только усугубит все эти бедствия. Его новый сборник «Стихи о России» — это надрывный крик души. Кого угодно — и правых, и левых — могло смутить стихотворение «Грешить бесстыдно, непробудно…», в котором, живописав все «свинцовые мерзости жизни» (выражение Горького), поэт заключает: «Да, и такой, моя Россия, ты всех краёв дороже мне». Что это — всерьёз? Или в насмешку над патриотической истерией, охватившей общество в августе 1914 года? На этот вопрос и сам поэт не ответил бы однозначно, когда на Запад один за другим уходили солдатские эшелоны.

И, садясь, запевали

Варяга одни,

А другие — не в лад —

Ермака,

И кричали ура,

и шутили они,

И тихонько

крестилась рука.

Поэту ещё предстояло до конца провидеть гнусность этой войны, её причины и следствия. И его патриотизм эволюционировал, становился социально ориентированным, классовым. Большую роль в этом сыграло его сотрудничество с Горьким на издательской ниве. Но так или иначе, Блок должен был прийти от любви к Родине, её народу — к идее социалистического переустройства общества. Ещё раньше в своих дневниках он писал, что только социальная революция спасёт Россию. Теперь же, когда война обострила все нравственные и социальные противоречия, он сделал свой окончательный выбор.

Этому способствовала и военная служба. Летом 1916 года Блок был призван в действующую армию и зачислен табельщиком в инженерно-строительную дружину. Восемь месяцев провёл поэт в Пинских болотах на строительстве оборонительных укреплений. Здесь, под бомбёжкой немецких аэропланов, особенно остро мыслилось: сотни тысяч людей стоят не на рубеже фронта, а на рубеже новой истории.

Что ж человек? —

За рёвом стали,

В огне, в пороховом

дыму,

Какие огненные дали

Открылись взору

твоему?

Блок продолжает работу над поэмой «Возмездие». Задуманная как повествование о трёх поколениях русской интеллигенции, она не поспевает за жизнью — так стремительно развиваются события. Те мысли и чувства, которые он хотел воплотить в неспешных ямбах, найдут своё выражение в напористой статье «Интеллигенция и революция».

Огромный общественный темперамент Блока сполна раскрывается после Февральской революции. Его гражданское лицо хорошо известно. Он ещё прозябает в Пинских болотах, а его заочно избирают в президиум Временного комитета деятелей искусств. И поэт с огромной серьёзностью относится к такому доверию. По возвращении в Петроград он сразу оказывается в поле зрения новых властей, заинтересованных в сотрудничестве со вчерашней оппозицией царскому режиму. Как ни занят Блок литературными и театральными делами, а приходится участвовать в работе Чрезвычайной комиссии, учреждённой Временным правительством для расследования должностных преступлений бывших министров — он назначен редактором стенографического отчёта.

Но в то же самое время он присутствует на заседаниях Первого съезда Советов рабочих и солдатских депутатов. И его присутствие здесь было далеко не случайным. По его собственным словам, он старался узнать «рабочую сторону большевизма». На его глазах народ вставал с колен. «Крылья у народа есть, — напишет он потом, — а в умениях и знаниях надо ему помочь».

Он готов был принять на себя эту рабочую сторону большевизма. Октябрьская революция стала для него естественным и необходимым делом. Он подошёл к ней честно и восторженно — это определение Маяковского точно характеризует Блока как участника революционных преобразований. Ради этого он пожертвовал всем: привязанностями, привычками, но главное — творческой свободой. Вспоминал ли он свои давние стихи «Деве-революции»?

О, Дева, иду за тобой —

И страшно ль идти

за тобой…

Всё время у него теперь занимала общественная деятельность, движимая тем самым желанием «помочь». Это означает участие в десятках комитетов, коллегий, смотров, заседаний. Это сотни публикаций, десятки выступлений с чтением стихов, лекций, докладов. А ещё — участие в работе издательства «Всемирная литература», организованного Горьким, а ещё в руководстве только что созданным Большим драматическим театром, известным до сих пор. Его называли «товарищ Блок», он гордился таким обращением, и действительно был настоящим товарищем.

Когда-то, ещё не зная такой нагрузки, он писал в своём дневнике: «У меня мозг готов взорваться». Высокий, красивый, казалось, сильный, он не отличался крепким здоровьем — страдал от постоянных простуд и авитаминоза. Цинга донимала его ещё до войны и, конечно, обострялась в дальнейшие годы.

В 1917 году у него словно появилось второе дыхание. Вот только поэма «Возмездие» осталась недописанной: жизнь продиктовала другой финал.

Но был в то бурное время у Блока ещё один творческий взлёт. В январе 1918 года он за 11 дней написал свою знаменитую поэму «Двенадцать». Надвигались грозные события. Год начался первым покушением на Ленина. Вот тогда на улицы Петрограда вышли красногвардейские патрули. Поэт вынес сюжет и мелодику стиха прямо с заснеженной вьюжной петроградской улицы. Это было художественное открытие совершенно нового коллективного героя. Снегопад всегда будоражил его фантазию и являл поэтические образы. Поначалу тут поэзией вроде не пахнет, всё очень просто, прозаично.

Гуляет ветер,

порхает снег.

Идут двенадцать

человек…

Винтовок чёрные ремни

Кругом — огни, огни,

огни…

В зубах цигарка,

примят картуз,

На спину б надо

бубновый туз!

Конечно, от них шарахаются «люди добрые», вчерашние хозяева этого города, этой улицы. Но поэт не только не боится этих людей с винтовками — он с ними заодно. «Да и как можно бояться своего народа?» — написал он однажды в своём дневнике. Вот и теперь он вышел навстречу этим «страшноватым» людям. Он про них всё знает.

У коллективного героя есть биография: нищая деревенская юность, три с половиной года войны в грязи, крови, голоде, смраде — и неожиданная свобода! Что такое свобода? Возможность творить самосуд? Тут коллективный герой спотыкается на марше: не обошлось без выстрела и злосчастной жертвы. Но не такое время, чтобы страшиться крови. Революция в опасности, революцию надо защищать.

…И идут без имени

святого

Все двенадцать — вдаль.

Ко всему готовы,

Ничего не жаль…

Это страшная правда тех лет, от которой поэт не отвернулся. Более того, он эту правду принял как неизбежный исторический урок. Революция — это выброс энергии угнетённых, подавленных масс. Поэт, знавший свой народ в унижении, захвачен его грозным натиском, его державным шагом. Этот коллективный герой шествует как победитель.

Революцьонный

держите шаг!

Неугомонный

не дремлет враг!

Вся поэма написана простым разговорным уличным языком: меняются только ритмы, а на это русский язык щедр. Поэт хорошо знает и стихию русской речи, и безошибочно чувствует, когда перейти с одного ритма на другой; тут звучат мотивы народных песен, частушек, потешек и даже городских романсов. И за всем этим — мелодика русской речи, богатство русского языка.

Но Блок верен себе. Его талант поэта-символиста проявляется тут неожиданно и в полной мере. Реальная картина жизни — ночь, снег, красногвардейский патруль — внезапно преображается в символ — знак вселенского признания революции:

Нежной поступью

надвьюжной,

Снежной россыпью

жемчужной,

В белом венчике из роз —

Впереди — Исус Христос.

Да уж, задал задачу поэт будущим литературоведам: почему появляется Христос? Краеугольный камень советской литературы чуть не стал камнем преткновения. Но если враждебный, полный злобы и мерзости старый мир олицетворяет страшный, как волк, паршивый пёс, почему бы новый мир — царство добра и света — не олицетворять Христу Спасителю? Так видит поэт. А двенадцать красногвардейцев Христа даже не замечают — идут себе дальше. Державным шагом.

Так вместе с двенадцатью красногвардейцами державным шагом вошёл в советскую и мировую литературу и сам Блок — уже не певец Прекрасной Дамы, а большой художник, революционер, общественный деятель.