Глубочайшим душевным потрясением для сотен миллионов людей на планете стала кончина И.В. Сталина 5 марта 1953 года. Над Советской страной опустился глубокий траур. Вот что пишет одна из свидетельниц тех дней: «Я никогда не видела Сталина, но с детства помню тогдашние слёзы людей. Они не прекращались, лились солёными ручьями, обжигая щёки, а сами люди находились в состоянии полуобморока от осознания невосполнимой потери — смерти вождя, учителя, полководца».

Это состояние народных чувств выразил тогда в Обращении к правительству и глава Русской православной церкви, Патриарх Московский и всея Руси Алексий I: «Великого Вождя нашего народа, Иосифа Виссарионовича Сталина, не стало. Упразднилась сила великая, нравственная, общественная: сила, в которой народ наш ощущал собственную силу, которою он руководился в своих созидательных трудах и предприятиях, которою он утешался в течение многих лет. Нет области, куда бы не проникал глубокий взор великого Вождя. Люди науки изумлялись его глубокой научной осведомлённости в самых разнообразных областях, его гениальным научным обобщениям; военные — его военному гению; люди самого различного труда неизменно получали от него мощную поддержку и ценные указания. Как человек гениальный, он в каждом деле открывал то, что было невидимо и недоступно для обыкновенного ума».

Великий композитор Дмитрий Шостакович выразил глубочайшую скорбь от лица деятелей искусства: «Советские люди, от мала до велика, с родным именем Сталина связывают всё самое лучшее на земле. Жизнь и счастье, мир и созидание олицетворял для нас этот величайший из великих людей, отец, наш вождь. Во всех сферах человеческой деятельности сказывалась и сказывается направляющая сила его гения, его светлый и ясный разум.

Люди искусства, мы с особой остротой чувствуем горечь тяжёлой утраты: от нас ушёл мудрейший наставник, заботливый друг, вдумчивый учитель. …Советские художники отдадут всю свою творческую энергию осуществлению заветов родного Иосифа Виссарионовича. Его слова: пишите правду! — сказанные в беседе с писателями, навсегда останутся источником творческого вдохновения для всей армии работников искусств: для композиторов и живописцев, режиссёров и актёров — для всех, кто дорожит призванием художника своего народа».

Вполне можно сказать, что это было народное горе. Одни, испытывая сердечную боль, выражали её вслух, другие притихли в скорбном молчании.

Работник Ленинградского радио А.А. Вьюник слышал и видел воочию, как в эти дни изливались горестные чувства людей: «Все дни до 9 марта — официальной даты похорон — на радио шли люди. Мы непрерывно записывали слова соболезнования и горя; записывали утром, днём, вечером, ночью, и снова то же самое начиная с раннего утра и до поздней ночи…»

Кажется, вся необъятная страна готова была ринуться в столицу, чтобы проводить его в последний путь. Город был не в состоянии вместить всех желающих попрощаться с любимым вождём. Пришлось запретить обычную продажу билетов на поезда и самолёты московского направления. Но люди отправлялись пешком, добирались на попутных машинах, нескончаемыми потоками двигались к Дому союзов, где был установлен гроб с его телом.

Плакали не отдельные люди — в едином потоке горестных чувств оказалась огромная семья народов, потерявшая своего отца. Писатель Аркадий Первенцев не преувеличивал: «Из миллионов глаз катились слёзы, ими можно было наполнить реки!..»

А значил этот плач многое. Человек вкладывал в него нечто своё, одному ему известное и понятное, личное. Это был сердечный отклик на незримое присутствие Сталина в жизни почти каждого советского человека. И в этом тоже выявила себя феноменальная сердечная связь народа и вождя.

* * *

Естественно, на его кончину сразу же откликнулась советская и мировая поэзия. И так, как она сказала об этом, можно было сказать лишь глубоко раненным сердцем. В поэтических строках тех дней была выражена вся гамма горестных чувств — и сильнейшее потрясение, и светлая печаль, и неутихающая тревога, и предощущение бессмертия.

Первым в печати появилось короткое стихотворение признанного тогда флагмана советской поэзии Александра Твардовского:

В этот час величайшей

печали

Я тех слов не найду,

Чтоб они до конца

выражали

Всенародную нашу беду,

Всенародную нашу потерю,

О которой мы плачем

сейчас.

Но я в мудрую Партию

верю, —

В ней опора для нас.

Ольга Берггольц, пламенная муза непокорённого Ленинграда, выдохнула это всеохватное чувство по-женски искренне и нежно:

Обливается сердце кровью…

Наш родимый, наш дорогой!

Обхватив твоё изголовье,

плачет Родина над тобой.

Плачет Родина, не стирая

слёз, струящихся по лицу,

всею жизнью своей присягая

Полководцу,

                 Вождю,

                            Отцу.

Всё, что начали мы с тобою,

завершим, как задумал ты:

да заблещет Земля красою,

воплощеньем твоей мечты!

Ты хотел, чтобы с каждым

вздохом

только радость вдыхал

человек…

Да мужает твоя эпоха,

простираясь из века в век!

Наш родимый, ты с нами,

с нами.

В каждом сердце живёшь,

дыша.

Светоносное наше знамя,

наша слава, наша душа.

В эти мартовские дни 1953-го глубокая печаль была буквально разлита в воздухе Советской страны. В тысячах венков, принесённых к его могиле, сквозь туман скорби пламенела любовь народа к своему великому вождю. И чувства эти окрашивали все движения народной души.

* * *

Мы были тогда не одиноки в своей скорби: наша страна шла в авангарде мирового прогресса, и неудивительно, что известие о его смерти, подобно взрыву многомегатонной бомбы, вызвало ударную волну, опоясавшую земной шар. «Содрогнулась человеческая сельва…» — напишет, вспоминая о всемирном отклике на это известие, знаменитый чилийский поэт Пабло Неруда. Государственный траур был объявлен в странах, где в общей сложности проживала треть всего человечества.

* * *

В те дни многие жили единой верой: впереди — бессмертие. Народ и в горе своём неизбывном, тяжко сжимающем сердца, сознавал, что бессмертие это заключено в его — народном — счастье, созданном ушедшим вождём и учителем. Потому и вера в его бессмертие — это вера непоколебимая, вселяющая оптимизм и поддерживающая дух осиротевшего народа. Мысль о его бессмертии естественно вытекала из переживаний народа по поводу смерти великого вождя. Талантливо, проникновенно, ёмко сказал об этом Лев Ошанин в стихотворении «Последняя ночь»:

Третий день

в распахнутые двери

вся Москва, весь мир

всё шли и шли.

Третий день

пытались мы поверить

в смерть его.

И не смогли.

Тихие оркестры

отзвучали.

Стоны горя

сдержаны в груди.

Эта ночь прощанья и печали

кончилась.

Бессмертье впереди.

Итак, впереди — бессмертие. Факт, однако, состоит в том, что печальный день 5 марта 1953 года стал не только днём кончины вождя — он стал рубежом, обозначившим начало конца созданной им великой народной державы. И это тоже правда — беспощадная правда нашей недавней истории, горькая правда наших дней…

Что же впереди? А впереди, вопреки всему, — бессмертие! Ведь справедливо говорится: «Умер лишь тот, кто забыт». Сталин не может быть забыт любящим его народом — в этом правда его и нашего времени, в этом мистическая правда будущего, светлая правда надежды.

* * *

Как известно из ряда источников, Сталин предвидел зигзаги своей посмертной судьбы. Маршал авиации А.Е. Голованов пишет, что вскоре после Тегеранской конференции, 5 или 6 декабря 1943-го, Сталин вызвал его к себе на дачу. «Явившись туда, — продолжает маршал, — я увидел, что ходит он в накинутой на плечи шинели. Был он один. Поздоровавшись, Верховный сказал, что, видимо, простудился и опасается, как бы не заболеть воспалением лёгких, ибо всегда тяжело переносит это заболевание. Походив немного, он неожиданно заговорил о себе». Именно тогда им была произнесена фраза, которая к настоящему времени процитирована тысячекратно. Он высказался в том смысле, что после смерти его имя будет опорочено, однако история всё расставит по своим местам.

Наиболее адекватной фраза эта предстаёт в том варианте, в каком маршал передал её в разговоре с писателем Феликсом Чуевым. «Я знаю, — начал Сталин, — что, когда я умру, на мою могилу нанесут много мусора». Затем, походив ещё немного, добавил: «Но я уверен, что ветер истории всё сметёт…»