МЫ ЧТИМ сегодня память Фридриха Энгельса, – одного из основоположников научного коммунизма, человека, который внёс огромный вклад и в развитие коммунистической теории, и в практическую организацию революционного рабочего движения в Европе, и многие годы служил надёжной жизненной опорой своему гениальному другу Марксу, а затем выступил преданнейшим и добросовестнейшим продолжателем его дела, что также явилось своего рода подвигом, значение которого невозможно переоценить.

У нас нынче не та ситуация, чтобы заниматься пустыми славословиями. Если мы обращаемся к теоретическим трудам и практическим свершениям кого-либо из великих революционеров, то мы должны, прежде всего, показать всё это наследие как живое, дышащее, способное служить оружием в нашей сегодняшней борьбе. Не надо бояться говорить и о моментах отживших, устаревших, не оправдавших себя на практике, потому что именно за них цепляется идеологический противник, именно из них растут догматизм и ревизионизм, и пустопорожнее критиканство.

Следуя такому подходу, мы на сегодняшнее обсуждение выносим один, но едва ли не главный научный труд Энгельса – «Анти-Дюринг», который для своего времени сыграл такую же роль общефилософской энциклопедии марксизма, какую в области политэкономии сыграл Марксов «Капитал». Безусловно, это не будет простой пересказ или комментарий содержания знаменитой книги. Возьмём несколько проблемных узлов, но таких, которые и на сей день не утратили своей актуальности, и сегодня являются предметом острой идеологической борьбы. И сегодня энгельсовская постановка вопроса может здесь служить компасом правильных концептуальных решений.

ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС родился в семье текстильного фабриканта 28 ноября 1820г., в Рейнской провинции Пруссии. Уже в семнадцатилетнем возрасте он вынужден был общее образование оставить, для работы в «деле» своего отца.

Рейнская область непосредственно граничит с Францией, и её общественная жизнь в то время была пропитана веяниями и настроениями буржуазно-революционного, а частично и более радикального демократизма, – и к веяниям этим юный Энгельс оказался остро восприимчив.

В 1842–44гг. Энгельс жил и работал в Манчестере, в Англии. Результатом его глубоко заинтересованного знакомства и пристального изучения жизни и борьбы английского пролетариата, – который по тем временам был наиболее многочислен и классово развит в Европе и во всём мире, – результатом этой работы стала книга «Положение рабочего класса в Англии». В.И.Ленин пишет в своей статье об Энгельсе: «… Энгельс первый сказал, что пролетариат не только страдающий класс; что именно то позорное экономическое положение, в котором находится пролетариат, неудержимо толкает его вперёд и заставляет бороться за своё конечное освобождение. А борющийся пролетариат сам поможет себе. Политическое движение рабочего класса неизбежно приведёт рабочих к сознанию того, что у них нет выхода вне социализма. С другой стороны, социализм будет только тогда силой, когда он станет целью политической борьбы рабочего класса. Эти мысли были изложены в книге, увлекательно написанной, полной самых достоверных и потрясающих картин бедствий английского пролетариата. Книга эта была ужасным обвинением капитализма и буржуазии. Впечатление, произведённое ею, было очень велико.»

Первая встреча Энгельса с Марксом произошла в конце августа – начале сентября 1844г. в Париже, где Энгельс побывал специально, возвращаясь из Англии в Германию. До этого они были знакомы по переписке. В 1845г. появляется их первая совместная работа – «Святое семейство…», направленная против философии так называемых младогегельянцев. Взяв правильный тезис об огромном преобразовательном потенциале, заключённом в категории критики, младогегельянцы, – однако, – истолковывали критику только как деятельность в сфере сознания, духа. В трудящихся они видели враждебную духу и сознанию «некритическую массу». Именно Маркс и Энгельс впервые сделали колоссальной важности вывод о критике, в широком смысле этого слова, что она есть не только феномен сознания, но прежде всего практически-политическое, массовое революционное действие, преобразующее общественную реальность. «Во имя действительной человеческой личности – рабочего, пожираемого господствующим классом и государством, они требуют не созерцания, а борьбы за лучшее устройство общества. Силу, способную вести такую борьбу и заинтересованную в ней, они видят, конечно, в пролетариате.», – читаем в той же статье В.И. Ленина об Энгельсе.

Здесь следует отметить важный момент на то, что прослеживается разительное созвучие, прямая преемственность между этой великой марксистской идеей критики как революционного действия масс – и сталинской программой: построить обновительно-демократический, революционизирующий процесс в обществе именно в форме развёртывания самокритики и массовой критики снизу.

В 1847г. Маркс и Энгельс на базе конспиративной и во многом сектантской организации немецких рабочих – Союза справедливых – создают Союз коммунистов, прообраз пролетарской коммунистической партии будущего. Для Союза коммунистов был написан прославленный «Манифест Коммунистической партии», в котором нашел место знаменитый лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Им был заменён девиз Союза справедливых: «Все люди – братья». «В этом произведении, – пишет В.И. Ленин о «Манифесте» в статье «Карл Маркс», – с гениальной ясностью и яркостью обрисовано новое миросозерцание, последовательный материализм, охватывающий и область социальной жизни, диалектика, как наиболее всестороннее и глубокое учение о развитии, теория классовой борьбы и всемирно-исторической революционной роли пролетариата, теория нового, коммунистического общества.»

«Манифест Коммунистической партии» вышел в свет, как раз тогда, когда разразилась революция 1848г. во Франции. Революционные перипетии привели обоих друзей из Брюсселя, где они перед тем проживали, сначала в Париж, куда Маркс был выслан бельгийскими властями, а затем опять на родину, в Германию. Здесь, в Кёльне, они около года возглавляли «Новую Рейнскую газету»: Маркс был главным редактором, а Энгельс – его заместителем. В мае 1849г. власти, придравшись к тому, что Маркс за время своего пребывания в эмиграции утратил прусское подданство, выслали его из страны. В Рейнской области и в Южной Германии вспыхнуло вооружённое народное восстание. Энгельс храбро сражался в рядах повстанцев, а после того как восстание было подавлено, бежал через Швейцарию в Лондон, где в конечном итоге осел и Маркс. С 1850г. Энгельс поселился в Манчестере.

Условия эмигрантской жизни, – пишет В.И. Ленин, – были для Маркса крайне тяжелы. «Нужда прямо душила Маркса и его семью; не будь постоянной самоотверженной финансовой поддержки Энгельса, Маркс не только не мог бы кончить «Капитала», но и неминуемо погиб бы под гнётом нищеты.» 16 августа 1867г., закончив подготовку к печати первого тома «Капитала», Маркс написал Энгельсу: «Итак, этот том готов. Только тебе обязан я тем, что это оказалось возможным! Без твоего самопожертвования для меня я ни за что не смог бы проделать всю огромную работу для трёх томов. Обнимаю тебя, полный благодарности!.. Привет, мой дорогой, верный друг!».

В ноябре 1852г. Союз коммунистов объявил о своём самороспуске. К тому времени организация практически перестала существовать, так как её идейные лидеры оказались от неё отрезанными, а в Германии среди членов Союза коммунистов был произведён ряд арестов и затеян против них судебный процесс.

В 1864г. Маркс и Энгельс основывают в Лондоне Международное товарищество рабочих – I Интернационал. Когда мы сегодня говорим о наших партийных делах, то обычно в ответ слышим упрёк: вот, вы там всё грызётесь, а надо объединиться и заниматься делом. Между тем, если мы возьмём историю любой из великих революционных организаций в прошлом, то всюду увидим одну и ту же картину: то, что называется «грызнёй». И это вовсе не «грызня», а это проявление фундаментальной закономерности, которую в своё время ярко обрисовал в своих трудах Мао Цзэдун: классовая борьба находит себе наиболее законченное и острое выражение не где иначе, как внутри самой же революционной партии.

Так и история I Интернационала – это история непрекращающейся напряжённейшей идейной борьбы. Сначала с прудонистами – поборниками массового распространения мелкой частной собственности и превращения пролетариев в ремесленников, в общих рамках капиталистической частнособственнической системы. Затем с лассальянцами в Германии; эти панацею от всех бед капитализма видели в достижении всеобщего избирательного права и в налаживании тесного «классового сотрудничества» между рабочими и прусским юнкерско-буржуазным государством, которое должно, дескать, постепенно и без революционных потрясений превратиться в «свободное народное государство». Наконец, с бакунистами, которые, правда, всякое сотрудничество с буржуазным государством отвергали, но зато уже самих Маркса и Энгельса обвиняли в стремлении построить «государственный коммунизм». Бакунисты ополчались против государства вообще, в том числе и против государства диктатуры пролетариата, и требовали, чтобы немедленно после революции была введена безгосударственная «вольная организация рабочих масс снизу-вверх».

Не будем сильно отвлекаться, но вообще, если бросить взгляд на нашу сегодняшнюю политическую арену, то и здесь мы можем обнаружить у некоторых так называемых «коммунистических» партиях причудливое переплетение современных версий прудонизма и лассальянства. Тут и упования на мелкую акционерную собственность, на так называемые «права трудовых коллективов», приписывание этим формам таких возможностей, которыми они не обладают; тут и лассальянское «государственничество», – тщательно обходя вопрос о классовой природе государства, и многое другое.

Со всем этим, естественно, требовалось вести борьбу, и такая борьба велась, и в идейном плане, и в организационном. В 1869г. с помощью В.Либкнехта и А.Бебеля удалось создать в Германии Социал-демократическую рабочую партию, примкнувшую к I Интернационалу и некоторое время противостоявшую лассальянцам. Это так называемые эйзенахцы – по названию города, где проходил учредительный съезд.

I Интернационал, вдохновляемый в этом отношении Марксом и Энгельсом, приветствовал Парижскую Коммуну 1871г. и развернул кампанию в её защиту. Однако, после падения Парижской Коммуны наступила новая эпоха. Стала ясна необходимость мощных пролетарских партий, вот именно, в каждой отдельно взятой стране. Несмотря на исключение вожаков бакунизма из I Интернационала на Гаагском конгрессе 1872г., внесённый бакунистами раскол привёл к фактическому прекращению деятельности Интернационала в Европе. «I Интернационал, – по определению В.И. Ленина, – кончил свою историческую роль, уступив место эпохе неизмеримо более крупного роста рабочего движения во всех странах мира, именно эпохе роста его вширь, создания массовых социалистических рабочих партий на базе отдельных национальных государств.» Формально I Интернационал был распущен в 1876г. В 1875г. и эйзенахцы в Германии пошли на съезде в Готе на объединение с лассальянцами, сделав при этом ряд беспринципных идейных уступок. Готская программа послужила предметом всесторонней непримиримой критики, со стороны как Маркса, так и Энгельса.

В 1870-х – 80-х гг. Энгельс создаёт значительнейшие свои произведения, обессмертившие его имя как теоретика коммунизма: «Анти-Дюринг», «Диалектика природы», «Происхождение семьи, частной собственности и государства», «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии». 14 марта 1883г. скончался Маркс. На плечи Энгельса легла вся тяжесть огромного труда по подготовке к печати второго и третьего томов «Капитала», которые Маркс оставил незавершёнными, а также всего литературного наследства Маркса в целом.

В 1889г. на международном конгрессе социалистов в Париже был основан II Интернационал. Подготовка Парижского конгресса проходила при живейшем участии и фактически под руководством Энгельса. Собственно, там были параллельно созваны два конгресса – марксистский и оппортунистический, или поссибилистский (от наименования французских оппортунистов того времени – поссибилистов). Оба открылись в один день – 14 июля 1889г., в столетнюю годовщину взятия Бастилии. Благодаря кипучей деятельности, которую развил в преддверии конгресса Энгельс, обеспокоенный возникновением двух параллельных инициативных центров по его созыву, марксистский конгресс оказался несравненно более представительным, чем поссибилистский. Именно марксистский конгресс и вошёл в историю под названием Парижского. Таким образом, не кому иному, как Энгельсу, II Интернационал был обязан тем, что в начальный период своего существования носил, в целом, скорее марксистский характер. После смерти Энгельса в 1895г. во II Интернационале верх взяли оппортунисты.

Скончался Энгельс 5 августа 1895г. Всего три года оставалось до I съезда Российской социал-демократической рабочей партии, уже почти 16 лет было Иосифу Джугашвили, и уже родился Мао Цзэдун. Наступила эра практического воплощения идей коммунизма в жизнь. Закончиться поражением она не может, она может закончиться только полным торжеством коммунистического строя на всей планете. И о нашем времени когда-нибудь скажут: оставались считанные годы, – а может, и месяцы, – до такого-то и такого-то переломного события, и уже жили, действовали люди, которым суждено было сделать XXI век коммунистическим.

СРЕДИ бесчисленных течений и просто, так сказать, поползновений, пытавшихся противопоставить себя марксизму, определённое место в истории, безусловно, навсегда займёт приват-доцент политэкономии из Берлинского университета Евгений Дюринг. Но вписала его в историю отнюдь не какая-то собственная гениальность, а блестящая работа Энгельса, посвящённая отражению дюринговских нападок на Маркса и марксизм.

Звезда Дюринга засияла в середине 1870-х годов. Сильной его стороной было изложение социалистических воззрений в виде цельной системы, охватывающей, на манер Гегеля, и логико-философские, и естественнонаучные, и социальные вопросы. Этот удар был нанесён очень точно, потому что системное изложение марксистской философии в тот момент отсутствовало. Но системность изложения для философской культуры Германии – страны Лейбница, Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля – была традиционной, её отсутствие воспринималось как серьёзный недостаток. Поэтому появление «системосозидающего», – как его Энгельс иронически аттестует, – Дюринга нашло самый заинтересованный и сочувственный отклик даже в германской цитадели марксизма – у эйзенахцев. А.Бебель в 1874г. посвятил Дюрингу апологетическую статью под названием «Новый коммунист», которую опубликовал в центральном органе Социал-демократической рабочей партии газете «Volksstaat». После объединения эйзенахцев с лассальянцами в 1875г. культ Дюринга принял опасные размеры. Дюринга стали открыто противополагать Марксу и Лассалю вместе взятым. Одним из активнейших апостолов дюрингианства в среде германской социал-демократии выступал Э.Бернштейн. В России дюрингианство проповедовал Аксельрод. Не колеблясь, ставил Дюринга в один ряд с Марксом и Г.В.Плеханов.

Возвеличению Дюринга способствовал ряд его личностных и биографических черт. В 28 лет он потерял зрение, и вся его дальнейшая жизнь поневоле сосредоточилась на занятиях наукой. Он сильно нуждался, бедствовал, это вызывало сочувствие к нему. Он враждовал с реакционной профессурой Берлинского университета, что снискало ему ореол борца за правду и свободу мысли. Когда в 1877г. встал вопрос об увольнении Дюринга из университета, в печати поднялся форменный шквал протестов в его защиту, вплоть до того, что слагались стихотворные оды в его честь. Правда, впоследствии он ухитрился сам перепортить отношения едва ли не со всеми своими почитателями, но поначалу это был противник очень и очень непростой. Достаточно сказать, что на Готском съезде объединённой социал-демократической партии в 1877г. была принята резолюция, – с подачи не кого иного, как Бебеля, – постановляющая печатание статей Энгельса против Дюринга в газете «Forwärts» (центральном органе партии) прекратить и впредь публиковать их только в научном приложении или отдельными брошюрами.

Целиком «Анти-Дюринг» впервые вышел в свет летом 1878г. Не успел он появиться, как тут же оказался запрещён по репрессивному бисмарковскому закону против социалистов.

В России некоторые главы «Анти-Дюринга» были переведены и имели широкое хождение в соответствующих кругах ещё при жизни Энгельса. Полный русский перевод был издан в Петербурге в 1907г.

ИТАК, проблема первая: диалектика.

Следует заметить, что систематизированное изложение марксизма отсутствовало не только по недосмотру или потому, что просто руки, как говорится, не дошли, но частично и из принципиальных соображений.

Маркс и Энгельс отдали тут известную дань позитивистским настроениям своего времени: что-де естествознание – само себе философия, и что при том мощном и бурном развитии естественных наук, которое имело место в XIX веке, какая-либо философия, как особая, отдельная наука о всеобщей связи вещей, в принципе не нужна.

Высказывания такого рода в «Анти-Дюринге» имеются, и поскольку они охотно смакуются идеологическим противником, их надо привести.

«Если схематику мира выводить не из головы, а только при помощи головы из действительного мира, если принципы бытия выводить из того, что есть, – то для этого нам нужна не философия, а положительные знания о мире и о том, что в нём происходит; то, что получается в результате такой работы, также не есть философия, а положительная наука.» «Как только перед каждой отдельной наукой ставится требование выяснить своё место во всеобщей связи вещей и знаний о вещах, какая-либо особая наука об этой всеобщей связи становится излишней.» «… если не нужно больше философии как таковой, то не нужно и никакой системы, даже и естественной системы философии.»

А действительно ли это так? Действительно ли по мере развития естествознания отпадает надобность в философии как в науке, которая специально занимается построением единой картины мира, картины мира как целого? Ведь тогда получается, что отпадает надобность и в самой этой картине мироздания как таковой?

Конечно же, это ошибка. И ошибку эту Энгельс здесь же, в «Анти-Дюринге», исправляет.

А для чего вообще нужна целостная картина мира? Она нужна для того, чтобы на правильное, надлежащее место в мире поставить человека. Одно дело, когда человек-субъект – это вершина развития объективной реальности, наиболее полное воплощение сил самосовершенствования материи. Такое положение в мировом эволюционном процессе даёт человеку как бы естественное право на безграничное преобразование в своих интересах и природы, и социальной среды. Тогда человек – воистину хозяин всего, и он решает всё.

И совсем иная ситуация, если человек – это случайное порождение принципиально внечеловечных и надчеловечных стихий, которые в своём существовании прекрасно могут обойтись и без него. Имеет ли смысл тогда говорить о закономерностях, хотя бы, перехода от капитализма к коммунизму? Какие уж там закономерности; остаётся только приспосабливаться, и кто сумел приспособиться, – тот и прав, а кто не сумел, тех бьют.

Собственно, это тоже картина мира, только со знаком минус; она возникает сама собой, когда дело её построения передоверяют эмпирическим наукам и они начинают орудовать в отрыве от гуманистической философской традиции. Не зря философская литература в Советском Союзе с конца 60-х годов была запружена изысканиями на эту тему: как отобрать функцию решения общемировоззренческих проблем у марксистской философии и передать её представителям естественнонаучных дисциплин. Дескать, проблемы этого уровня (а к ним пристегнули ещё так называемые «глобальные»), они стоят «выше» человека, значит, и выше различий в идеологии и в общественном строе; поэтому решать их надо не с помощью философии, а совместно с капиталистическими странами Запада, для чего должно быть создано «мировое правительство»; «мирового правительства» пока нет, но есть его зачатки – всевозможные международные организации. Подобное словоблудие рекой лилось уже в 70-х годах, не говоря о 80-х, со страниц «Правды», «Коммуниста», «Вопросов философии» и т.д. В результате мы и живём под управлением Международного валютного фонда.

Так что вопрос, нужна ли нам наука о всеобщей связи явлений и картина этой всеобщей мировой связи, и на каких основах строятся эта наука и эта картина, – это вопрос не академический, не теоретико-философский, это вопрос, скажем так, острополитический. И надо знать, как в действительности он решался нашими классиками и через какие щели пролез впоследствии враг.

А враг пролез через те обмолвки, которые цитировались выше, и есть ещё одна, тоже весьма досадная. Вот она:

«… из всей прежней философии самостоятельное существование сохраняет ещё учение о мышлении и его законах – формальная логика и диалектика. Всё остальное входит в положительную науку о природе и истории.»

И на всех этих обмолвках всласть спекулировал у нас несколько десятилетий философствующий ревизионизм, который рыхлил почву для прямого политического предательства.

Практически же у Энгельса диалектика менее всего трактуется просто как наука о мышлении. Великая заслуга Гегеля, – пишет Энгельс, – состояла в том, «что он впервые представил весь природный, исторический и духовный мир в виде процесса, т.е. в беспрерывном движении, изменении, преобразовании и развитии, и сделал попытку раскрыть внутреннюю связь этого движения и развития». Законы этой внутренней связи всякого движения и развития были Гегелем показаны «всеобъемлющим образом, но в мистифицированной форме». «И одним из наших стремлений было извлечь их из этой мистической формы и ясно представить их во всей их простоте и всеобщности.» «… диалектика и есть … наука о всеобщих законах движения и развития природы, человеческого общества и мышления.» «Маркс и я были едва ли не единственными людьми, которые спасли из немецкой идеалистической философии сознательную диалектику и перевели её в материалистическое понимание природы и истории.» Современный материализм, это вообще уже больше не философия, а МИРОВОЗЗРЕНИЕ. «Философия … здесь «снята», т.е. «одновременно преодолена и сохранена», преодолена по форме, сохранена по своему действительному содержанию.» Т.е., – в конечном итоге, – здесь однозначно сказано следующее:

— что всеобъемлющая картина мира, типа гегелевской, необходима и с марксистской точки зрения, что мы должны и будем этим заниматься;

— что мир должен быть познан как процесс, причём этот процесс – не гомеостаз, не равновесие в статике, в одном и том же качественном состоянии, а последовательный переход из одного качественного состояния в другое, или развитие;

— и что принцип изображения всей целостности мироздания в развитии – это ДИАЛЕКТИКА, сохранение которой из классического философского наследия Маркс и Энгельс ставят себе в одну из бесспорных и крупнейших заслуг.

Классики марксизма гениально угадали в диалектике новую, «высшую форму мышления», новый тип мышления о мире, новую, – как это в наши дни называют, – парадигму интеллектуального отношения к миру, которая идёт на смену парадигме Ньютона, данной им в его знаменитых законах и в схеме дифференциального и интегрального исчисления. Напомню, что основной труд Ньютона носит название «Математические начала натуральной философии».

То, что Энгельс диалектическую парадигму ставит безусловно выше ньютоновской, явствует из его многочисленных утверждений такого рода, что естествознание также подлежит диалектическому обобщению, «не может уже избежать диалектического обобщения». Энгельс самым решительным образом объявляет диалектическое противоречие, – т.е. основную объяснительно-предсказательную схему диалектики, – имеющим объективную природу: «противоречие объективно существует в самих вещах и процессах», а не только у человека в мыслях, на чём настаивал, в частности, и Дюринг.

По сути дела, Энгельс развёртывает грандиозную программу построения новой всеохватывающей диалектико-материалистической картины мироздания, с перебазированием на диалектическую парадигму и естественных наук, и эмпирических наук об обществе. Такова истина, а что касается неудачных обмолвок, они обмолвками и остались.

И самое интересное во всём этом, – что столетие спустя после смерти Энгельса мы в выполнении поставленной им задачи находимся не на много дальше, чем находился он сам. И цельной диалектико-материалистической картины мира нет, и естествознание почти сто лет диалектический материализм рожало, рожало, да так и не родило; и весьма затруднительно было бы назвать такую отрасль естествознания или обществоведения, где бы диалектический метод действительно закрепился как новый универсальный познавательный инструментарий. Да и саму проблему, из-за её титанических масштабов, многие просто в упор не видят. Но она стоит, и стоит у нас впереди, а не позади. Поэтому смехотворны все разговоры об «устарелости» Энгельса и о том, что-де у него нечего уже почерпнуть. Наоборот, Энгельс сам, наверное, безгранично удивился бы, если бы узнал, что ему-то у нас, спустя более ста лет, почерпнуть практически нечего.

СЛЕДУЮЩИЙ проблемный узел: материалистическое понимание истории.

Здесь тоже есть над чем задуматься.

Казалось бы, со школьной скамьи заученные нашим старшим и средним поколением фразы: надо сознание людей объяснять из их бытия, а не их бытие из их сознания. Надо причину всех общественных изменений искать не в головах людей, не в философии, а в экономике соответствующей эпохи. Но вот перед нами налицо коммунисты, бесспорные наследники марксистско-ленинской традиции, которые заявляют: идеология решает всё. В деятельности человека сознание играет решающую роль. И между прочим, дела у этих коммунистов (я имею в виду чучхейцев) идут, пока что, несравнимо лучше, чем у тех, кто причины общественных изменений искал где угодно, только не в человеческой голове.

Что же, выходит, – Энгельс ошибался? Как тут быть с материалистическим пониманием истории в его трактовке?

Прежде всего, надо всё касающееся данного предмета прочитать предельно внимательно. Тогда мы сразу увидим, что марксизм, в том числе и в лице Энгельса, никогда не призывал искать движущую силу истории где-то вне самого человека. Под «бытием людей» в марксизме понимается не что иное, как способ производства и обмена благ, в первую очередь материальных, складывающаяся в обществе система производственных отношений между людьми.

Но ведь это те же люди, только повёрнутые, так сказать, под определённым углом зрения, взятые именно в их отношении к производству, в первую очередь материальному. Один трудится на фабрике, другой этой фабрикой владеет, третий сидит в кабинете и пишет философские сочинения. Одного принуждают к труду, прямо или косвенно, другой сам принуждает, третий получает средства к жизни от первых двух, и у него есть два варианта жизненной позиции: или сочувствовать угнетаемому, который реально все эти блага доставляет, или поддерживать угнетателя, через чьи руки идёт распределение благ. Весь смысл энгельсовского противопоставления «философии» и «экономики» заключается в том, что при выяснении движущих сил общественно-исторических изменений ориентироваться нужно на тех людей, которые реально производят, от жизнедеятельности которых непосредственно, каждодневно зависит всё происходящее в обществе, – а не на тех, кто к реальному производству имеет лишь косвенное отношение.

Сознание, – конечно же, – есть и у тех, и у других, и у третьих. Энгельс вовсе не хотел сказать, что нужно ориентироваться в противовес развитому сознанию на какое-то безмысленное начало. Наоборот, именно в «Анти-Дюринге» содержится часто цитируемый гимн человеку разумному, который призван сам творить свою историю:

«То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и всё возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы.»

Но для того, чтобы подчинить общественные силы господству общества, – говорит Энгельс далее, – недостаточно одного только познания, для этого необходимо прежде всего общественное действие.

Короче говоря, проблема сводится к тому, чтобы указать такую форму сознания, такую форму проявления разумности, которая по своей природе одновременно и непосредственно была бы и действием – революционизирующим действием, преобразующим общественную жизнь. Такая форма сознания родоначальниками научного коммунизма была указана: это классовое сознание эксплуатируемых трудящихся. Классовое сознание эксплуатируемых трудящихся тесно слито с их производительной деятельностью, и его активность выражается в двух главных позициях: или трудящийся принимает те условия эксплуатации, в которые он поставлен, или он их не принимает. Покуда трудящиеся принимают сложившиеся условия эксплуатации, общество может существовать сравнительно спокойно в рамках данного своего качественного состояния. Если рядовой труженик данных условий эксплуатации не приемлет, и чем дальше, тем всё решительней и категоричней, – способ производства обречён измениться. Именно в силу вот этой органической спаянности сознания непосредственного производителя с условиями его жизнедеятельности, если он эти условия осознал, как далее неприемлемые, он и деятельностью этой, в общем и целом, заниматься больше не будет. Забастует, взбунтуется, пойдёт на революцию и т.д. Именно здесь, в этой сфере, решаются коренные вопросы истории человечества, и главный среди них во все эпохи звучит одинаково: можно так обращаться с человеком, или нет?

Современник Маркса и Энгельса, английский рабочий-наборщик Джон Брей писал в своей книге «Век силы и век справедливости»:

«Ни один из классов общества столь кровно не заинтересован в политических или социальных преобразованиях, как производительные классы, в силу их положения в настоящем и имеющихся у них перспектив на будущее. Ни для кого другого не возникает столь повелительная необходимость искать истину и вглядываться в будущее.» «… дело … не в фунтах, шиллингах и пенсах, а в отношении человека к человеку, в том, быть ли справедливости или несправедливости, равенству или неравенству, подъёму или деградации, – другими словами, в том, что для работника составляет вопрос жизни и смерти.»

Вспомним, кстати, что В.И. Ленин считал революцию высшей формой «исторического творчества народа». В 1906г., в блестящей статье «Победа кадетов и задачи рабочей партии» он пишет:

«Когда народные массы сами, со всей своей девственной примитивностью, простой, грубоватой решительностью, начинают творить историю, воплощать в жизнь прямо и немедленно «принципы и теории», … не становится ли именно тогда массовый разум живой, действенной, а не кабинетной силой?» «… когда … наступает период непосредственной политической деятельности «простонародья», которое попросту прямо, немедленно ломает органы угнетения народа, захватывает власть, берёт себе то, что считалось принадлежащим всяким грабителям народа, одним словом, когда именно просыпается мысль и разум миллионов забитых людей, просыпается не для чтения только книжек, а для дела, живого, человеческого дела, для исторического творчества.»

Маркс и Энгельс множество раз говорят о материалистическом понимании природы и истории, что оно есть гегелевская диалектика, только освобождённая от мистифицирующей формы и поставленная с головы на ноги. Теперь можно яснее видеть, в чём же, конкретно, состояло это материалистическое «переворачивание» гегелевского подхода. У Гегеля, как известно, субъектом процесса развития является внемировой абсолютный дух, который мыслит, и эти его мысли последовательно становятся природой и затем человеческим обществом. Марксистское «переворачивание» этой концепции не могло состоять и не состояло в том, чтобы разумное, творческое начало мировой истории заменить нетворческим и неразумным. Задача заключалась в том, чтобы это разумно-созидательное начало «материализовать», т.е. обнаружить его непосредственно в самой исторической действительности. И такое начало было установлено: это трудящиеся массы, производители материальных благ, с их классовым разумом, или революционным самосознанием, с их способностью к историческому творчеству, т.е. к прямому властному преобразованию устаревших, закостеневших общественных порядков и форм.

Поэтому, если материалистическое понимание не путать с пониманием вещным, грубо объектным, и учитывать, что социальная материя – это не склад готовой продукции, а это сами же люди; если, далее, под сознанием и разумом иметь в виду не чтение только книжек, как Ленин иронизировал, и даже не писание их, а способность низовых масс к революционному творчеству, то всё становится на свои места, и материалистическое толкование истории прекрасно соединяется с приоритетом человека и его сознания в историческом развитии. И экономика не ущемляется, и философия возносится на подобающую ей высоту. И это не какие-то петляния и зигзаги коммунистической мысли, а просто последовательные ступени исторического самораскрытия одной и той же великой идеи.

МОТИВ третий, с предыдущим тесно связанный: безоговорочная классовая обусловленность всех без исключения творений человеческого разума.

Самосознание революционного класса решает фундаментальнейшие, корневые вопросы человеческого бытия, оно задаёт наступающей эпохе как бы габаритную интеллектуальную рамку, в которой та будет процессировать, пока на историческую арену не выйдет новый класс-революционер. Движение классов, их борьба, их взаимосмещение – вот материальное основание человеческой истории. Я напомню ленинское различение между материализмом и объективизмом, которое он даёт в книге «Экономическое содержание народничества»:

«Объективист говорит о «непреодолимых исторических тенденциях»; материалист говорит о том классе, который «заведует» данным экономическим порядком, создавая такие-то формы противодействия других классов. … Он не ограничивается указанием на необходимость процесса, а выясняет, какая именно общественно-экономическая формация даёт содержание этому процессу, какой именно класс определяет эту необходимость.»

Страницы, посвящённые вскрытию исторической и тем самым классовой природы различных феноменов общественного сознания, – одни из лучших в «Анти-Дюринге».

«… экономическая структура общества каждой данной эпохи, – пишет Энгельс, – образует ту реальную основу, которой и объясняется в конечном счёте вся надстройка, состоящая из правовых и политических учреждений, равно как и из религиозных, философских и иных воззрений каждого данного исторического периода.»

И далее в книге содержится целый, можно сказать, каскад блистательных пассажей, в которых неотразимо убедительно демонстрируется классово-исторический характер морали, представлений о правах человека, понятий справедливости и равенства, свободы и необходимости, и др. Нет возможности процитировать здесь все эти образцы научно-коммунистической публицистики высшего уровня. Но фрагмент о морали просто нельзя не воспроизвести:

«… мораль всегда была классовой моралью: она или оправдывала господство и интересы господствующего класса, или же, как только угнетённый класс становился достаточно сильным, выражала его возмущение против этого господства и представляла интересы будущности угнетённых.» «… в одних только передовых странах Европы прошедшее, настоящее и будущее выдвинули три большие группы одновременно и параллельно существующих теорий морали. Какая же из них является истинной? Ни одна, если прилагать мерку абсолютной окончательности; но, конечно, наибольшим количеством элементов, обещающих ей долговечное существование, обладает та мораль, которая в настоящем выступает за его ниспровержение, которая в настоящем представляет интересы будущего, следовательно – мораль пролетарская.»

А чем так привлекает идеологического противника идея «надклассовости»? Если обнаруживается какой-то якобы «надклассовый» феномен, это используется как плацдарм, откуда начинают вещать, будто классовые противоположности преодолимы, будто возможна «гармония интересов» между эксплуататорами и эксплуатируемыми; что социалистическая революция и строительство социализма – зловредные выдумки Ленина и Сталина, что большевики зря нас поссорили с «цивилизованным Западом», а лучше бы Запад нас победил во время второй мировой войны. А уж если тогда они нас не завоевали, то пусть хоть сейчас завоюют, всё лучше будет.

Вот финальные звенья этой цепочки все очень хорошо видят и понимают, но с чего цепочка начинается – к сожалению, очень трудно людям втолковать.

Мы каждый раз стараемся указать лазейки, через которые просочился впоследствии враг. Это очень важно, потому что враг ведь действительно через эти лазейки проник. В данном случае, что послужило лазейкой? Энгельс, видите ли, в своём перечне классово опосредованных явлений не упомянул науку. Значит, наука стоит выше класса, «заведующего данным экономическим порядком», и можно с этого плацдарма начинать действовать. И действовали.

Журнал «Вопросы философии», 1973 год. Некто Мимардашвили, тогдашний зам. главного редактора журнала. Был такой утончённый интеллектуальный холуй транснационального капитала. «В науке человек направлен на надчеловеческое, безмерное. Только безмерное является чем-то действительно единым и осмысленным, в отличие от явлений, обладающих конечной размерностью.» А что же это за явления, «обладающие конечной размерностью»? А это все «установления нашего бытия» – социальные, культурные, этические и прочие; попросту говоря – общественный строй.

«Вопросы философии», 1974 год. Д.М. Гвишиани, зять Косыгина, зам. председателя Госкомитета по науке и технике: «Необходимы коллективные международные решения, совместная деятельность народов, государств, осознавших свои общие, независимые от существующих различий и противоречий проблемы«. Это обусловлено «мировым, интернациональным характером современной науки». И.Т.Фролов, тоже личность достаточно известная, на каких только партийно-идеологических постах не побывал, свою «коммунистическую» карьеру закончил в должности главного редактора «Правды».

1976 год, «Вопросы экономики», Шмелёв, в представлениях не нуждается: должно быть обеспечено «стабильное участие социалистических стран в решении энергетических и сырьевых проблем западного мира».

«Правда», 1986 год, один из наших «перестроечных» интеллектуалов, Е.Г.Плимак: «Появление глобальных проблем выдвигает задачу создания целостного, … живущего мирной жизнью человечества ещё в условиях социально разнородного мира». Попробовали, г-н Плимак. Не получается, мирной жизнью в условиях классово разнородного.

И наконец, апофигей: Г.Х.Шахназаров, рекомендации опять-таки не нужны, «Правда», 1988 год. «… учёные … пришли к заключению, что отныне только мировое правительство может спасти человечество от гибели». «Правительства пока нет, но с полным основанием можно говорить о его зачатках – многочисленных международных организациях …» Вот он, Международный валютный фонд, приехали.

А начиналось всё с болтовни о явлениях, обладающих конечной и бесконечной размерностью, о «трансценденции» и прочих вещах, которые так красиво звучат, что вроде и возражать-то неудобно. Поэтому, если кто-нибудь примется доказывать, по-прежнему, что «наука в принципе надчеловечна», спорить не станем. Если наука – не классовое явление, живите в американской колонии. Вопрос стоит только так.

Возвращаясь к Энгельсу, хотя он в цитированном выше фрагменте и не поставил науку напрямую рядом с религиозными и философскими воззрениями, в смысле её классовой обусловленности, но вся концептуальная рамка его рассуждений не позволяет сомневаться, что, если бы анализ был им продолжен, наука однозначно оказалась бы в этом ряду. Во всяком случае, в соответствующем месте Энгельс совершенно чётко говорит о том, что математические понятия взяты не из чистого мышления, а исключительно из действительного мира, что «как и все другие науки, математика возникла из практических потребностей людей».

СЮЖЕТ о прибавочной стоимости.

В своё время марксисты слишком доверились Марксовой формуле о «неоплаченном труде» рабочего. Между тем, эта формула скорее образно-метафорическая и публицистическая, чем научная, потому что в действительности никакого «неоплаченного труда» нет.

Рабочая сила как товар имеет стоимость и потребительную стоимость.

Стоимость рабочей силы, – указывает Энгельс, – «определяется, «как и стоимость всякого другого товара, рабочим временем, необходимым для производства, а следовательно, и воспроизводства этого специфического предмета торговли», т.е. тем рабочим временем, которое требуется для производства жизненных средств, необходимых рабочему для поддержания себя в состоянии трудоспособности и для продолжения своего рода». Ни в коем случае стоимость рабочей силы не измеряется её продуктом. Заработная плата, или рыночная цена рабочей силы, – это стоимость средств её воспроизводства.

А вот потребительная стоимость товара «рабочая сила» – это способность рабочей силы при её применении создавать некоторое дополнительное количество новой стоимости, превышающее стоимость средств её воспроизводства. Если бы рабочая сила этой способностью не обладала, её бы на рынке не покупали, т.е. она не имела бы и меновой стоимости. Поэтому при покупке рабочей силы на рынке никакого нарушения законов товарного обмена и прав продавца не происходит. Рабочему оплачивают именно его способность приносить прибавочную стоимость.

А в чём же тогда несправедливость? Несправедливость в том, что рабочая сила обладает свойством приносить прибавочную стоимость только как общественное явление, – используя технику, опыт предшествующих поколений, различные формы организации труда и т.д., – и поэтому прибавочная стоимость должна принадлежать ОБЩЕСТВУ, между тем как при капитализме она присваивается частными лицами. Общество же, в свою очередь, должно по справедливости обратить эту новую стоимость, это приращение богатства на повышение благосостояния самих же работников.

Поскольку в социалистическом обществе труд ещё сохраняет некоторый остаточный стоимостной характер, то все вышеописанные соотношения тоже в принципиальных своих чертах сохраняются. И при социализме заработная плата определяется не стоимостью продукта труда, а стоимостью жизненных средств, потребных трудящемуся для его нормального самовоспроизводства. С этой точки зрения, мало найдётся политэкономических формул, которые вносили бы такую же дезорганизацию и сумятицу в социалистическое хозяйствование, как формула об оплате «по количеству и качеству труда». Она прямо подразумевает делёж по стоимости произведённого продукта. Сюда же примыкает ещё одна, скажем напрямик, бестолковщина: это положение о прибыли как о части издержек производства. Тогда как у того же Энгельса яснее ясного сказано, причём подчёркнуто прямой ссылкой на Маркса и курсивом, что прибавочный продукт никаких издержек производства не требует.

«Избыток продукта труда над издержками поддержания труда, – пишет Энгельс, – и образование и накопление из этого избытка общественного производственного и резервного фонда – всё это было и остаётся основой всякого общественного, политического и умственного прогресса. … Предстоящий социальный переворот впервые сделает этот общественный производственный и резервный фонд, т.е. всю массу сырья, орудий производства и жизненных средств, действительно общественным, … передав его всему обществу как общее достояние.»

Вот это главное, что должно быть во всей этой фабуле понято: что прибавочный продукт, где бы, в какой бы конкретной производственной ячейке он ни возникал, всюду является плодом производительных сил только как общественных производительных сил, и поэтому всюду с момента его возникновения представляет собой, прямо и непосредственно, общественное достояние. Основная его масса не подлежит дележу в производственных единицах, должна аккумулироваться на общегосударственном уровне и распределяться только в специфических общественных формах и по общественным каналам. Запрет на непосредственное присвоение прибавочного продукта частными лицами действует не только по отношению к собственнику средств производства, но также и по отношению к работнику, – если работник выступает как частное лицо и не желает дождаться, покуда плоды труда всех прибудут к нему по общественным каналам распределения.

На примере предлагавшихся Дюрингом «хозяйственных коммун» Энгельс исчерпывающе продемонстрировал, что нарушение этого запрета приведёт только к замене персонифицированного капиталиста групповым капиталистом в лице части членов коммуны, и к дезорганизации важнейших общеэкономических функций, в первую очередь функции накопления. Но дюринговская «хозяйственная коммуна» представляет собой практически полный аналог предприятию, взятому коллективом в «хозяйственное ведение», с правом непосредственного дележа продукта, – что проповедуется сегодня едва ли не всеми нашими компартиями, если их допустимо так называть. Спрашивается, для кого же всё это написано-то, в том числе и «Анти-Дюринг», и зачем провозглашать себя марксистами и коммунистами, если стоять на точке зрения не Энгельса и Маркса, а их непримиримых идейных противников?

Энгельс был блестящим популяризатором марксизма, труды его по большей части написаны простым, живым, доходчивым языком, читать их гораздо легче, чем тот же «Капитал», в котором неподготовленный человек попросту вязнет с первых же страниц. Содержание этих книг ничуть не устарело, это не какой-то духовный антиквариат, не лавка древностей, это бурление наших же сегодняшних, а то и наших завтрашних проблем. Системы регулярной партийной учёбы у нас, к сожалению, пока нет, и вряд ли она скоро появится. Поэтому призываю сознательных коммунистов поменьше жаловаться, будто у нас «нет теории», смелее доставать с дальних полок и вытирать пыль с того же «Анти-Дюринга», с «Людвига Фейербаха», с других классических произведений, раскрывать их, – ничего кроме удовольствия и заряда оптимизма вы от этого не получите, – пропагандировать, нести, как говорится, в массы.