7 декабря в Подмосковье проводилась научно-практическая конференция РУСО на тему: «Теоретическое и практическое наследие И.В. Сталина». С докладом на этом научном форуме выступил Г.Н. Змиевской, член Президиума ЦС РУСО, к.ф-м.н., доцент.

О роли Сталина в Гражданской войне написано достаточно много. К сожалению, большинство этих материалов изображают Сталина этого времени в дико искажённом виде, и это относится не только к оголтелым либерал-писакам, вот уже много лет вопящим о «десталинизации», но и авторам левого толка, отодвигающим Сталина как участника Гражданской войны далеко на задний план. Так или иначе, эти «десталинизаторы» не в состоянии сказать ничего более убедительного, чем Троцкий в своих брызжущих ненавистью наскоках. Более-менее внимательное прочтение Троцкого заставляет прийти к выводу, что ничего по-настоящему аналитического в его записках нет, и наиболее значительные события он обходит молчанием. Но он-то был участником этих событий, и подозревать его в непонимании их значимости нет оснований. Каким бы мерзавцем агент мирового сионизма Лейба Бронштейн ни был, дураком его считать никак нельзя. Следовательно, его «зеркало» Гражданской сделано кривым умышленно, и он в самом буквальном смысле «врёт, как очевидец». Между тем, если разгрести завалы вранья и постараться посмотреть на вещи аналитически, то фигура Сталина вырастает до гигантских размеров.

Следует начать разговор о роли Сталина с Брестского мира. Напомню, что на начальной стадии переговоров с немцами (с 19 по 21 ноября 1917 года по старому стилю) делегации России была придана инструкция, первые два пункта которой были написаны Лениным, а дальнейшие — Сталиным. Если Ленин сформулировал общие принципы в духе Декрета о мире, на которых должна была держаться позиция России на переговорах (непризнание аннексий и контрибуций), то Сталин разработал конкретные тактические действия: право на самоопределение всех наций, входящих в состав воюющих стран, проведение референдумов всего населения самоопределяющихся областей, правила установления границ, вывод войск из самоопределяющихся областей, возвращение беженцев, создание временных демократически избранных правительств в этих областях под контролем комиссий всех договаривающихся сторон и даже такой вопрос, как отнесение расходов на проведение перечисленных мероприятий на счет средств оккупировавшей стороны.[1]

После обмена мнениями в переговорах наступил перерыв, в течение которого ожесточённые дебаты шли как в ставке кайзера, так и в Смольном. По выражению английского историка Уиллер Беннета, «истории было угодно распорядиться так, что за столом переговоров встретились представители самого революционного режима, с одной стороны, и самой реакционной военной касты из существовавших в каких-либо правящих кругах того времени — с другой».

Продолжение переговоров в прежнем составе делегаций (советской делегацией на этом этапе руководил Адольф Иоффе, типичный революционер-интеллигент, пришедший в партию большевиков вместе с «межрайонцами» Троцкого) грозило полным тупиком, поскольку противная сторона в лице представителей Четверного союза (Германия, Австро-Венгрия, Болгария, Турция) не пожелала согласиться с основными нашими требованиями. В переговорах с 15 (28) декабря снова наступила пауза, которая грозила их полным срывом, однако ни та, ни другая сторона не заявили об отказе от продолжения диалога.

После обстоятельных консультаций, проведенных со Сталиным и другими представителями высшего руководства Советской России («малый Совнарком») Ленин предложил для дальнейших переговоров возглавить делегацию Троцкому. Иоффе явно исчерпал свои возможности по части ведения дипломатической игры, к тому же с германской и австро-венгерской стороны присутствовали главы министерств иностранных дел. Назначение Троцкого соответствовало правилам дипломатического этикета.

Но возобновление переговоров под новым руководством ещё более осложнило ситуацию: вместе с Троцким приехали представитель Польши граф Тарновский, делегация украинской Центральной рады во главе с В. Голубовичем, и ряд новых членов делегации от России, примечательной личностью среди которых был Карл Радек. Обстановка на переговорах изменилась радикально. Между позициями сторон образовалась пропасть, углублявшаяся с каждым днём. Троцкий, выполняя установку Совнаркома, всеми возможными способами затягивал переговоры, поскольку в Германии и Австро-Венгрии созревала революционная ситуация. Это понимали не только в Смольном, но и в ставке кайзера, и на руководителей германской делегации начальника штаба Восточного фронта генерала Гофмана и министра иностранных дел Кюльмана оказывалось сильнейшее давление с требованиями прекратить полемику с Троцким и добиться подписания мира. Но на каких условиях? Гофман выступил с конкретным предложением этих условий.

Троцкий так отозвался о выступлении Гофмана: «Он показывал, что ему не симпатичны закулисные хитрости дипломатии, и несколько раз ставил свой солдатский сапог на стол переговоров. Мы сразу поняли, что единственная реальность, которую действительно следует воспринимать, — это сапог Гофмана».

Заканчивая речь, Гофман швырнул на стол карту и заявил: «Я оставляю карту на столе и прошу господ присутствующих с ней ознакомиться!»

Генерал даже не счел нужным объяснять, что означает та линия, которая была намечена на его карте. А эта «линия Гофмана» отрезала от владений бывшей Российской империи территорию свыше 150 тысяч квадратных километров, включая Польшу, Литву, часть Белоруссии и Украины, часть Эстляндии и Лифляндии, побережье Рижского залива и Моонзундские острова. Эта линия почти не имела естественных рубежей, а на берегу Западной Двины у Риги оставался удобный плацдарм для возможных наступательных операций. Двинская крепость попадала непосредственно в зону артогня. В целом установленная Гофманом «граница» грозила в случае войны оккупацией всей Прибалтики, угрожала Петрограду, и в известной степени Москве.

Сразу по окончании заседания, на котором Гофман произнес свою «сапожную» речь, Троцкий послал Ленину письмо, в котором выражал убежденность в невозможности подписания мира с немцами на поставленных Гофманом условиях. Вместе с тем он, опираясь на якобы надежную информацию о внутреннем положении в Германии, уверял, что все оппозиционные (и не только левые) партии пойдут на открытый разрыв с правительством, если оно выдвинет захватнические требования в отношении русской революции. Вся немецкая пресса требует договоренности с Россией любой ценой. Следовательно, имея такой тыл, немецкая армия не может начать наступление на Восточном фронте. Поэтому наиболее естественным решением с российской стороны будет прекращение военных действий, но при этом отказ от подписания мира. Это, безусловно, должно форсировать революционные события в Германии, которые неминуемо приведут к падению кайзеровского режима.

Это письмо чрезвычайно озаботило Ленина, он немедленно (15 января) вызвал Троцкого к прямому проводу и назвал его план «дискутабельным». Предложение Ленина сводилось к следующему: отложить окончательное проведение этого плана в жизнь, приняв последнее решение после специального заседания ЦИК. Кроме того, Ленин предложил подождать возвращения с Украины Сталина, без обсуждения с которым он пока не даст ответа на письмо Троцкого. Весьма существенна ещё и добавка Ленина о том, что в Брест «выезжает делегация харьковского украинского ЦИК, которая уверила меня, что киевская Рада дышит на ладан». Через два дня вернулся Сталин, и в Брест полетела телеграмма: «Передайте Троцкому. Просьба назначить перерыв и выехать в Питер. Ленин. Сталин».

В переговорах с 5 (18) января был объявлен новый перерыв на 10 дней. Троцкий уехал в Петроград, прихватив с собой карту Гофмана. Пока поезд с Троцким доезжал до места, в Петрограде произошло знаменательное событие, сделавшее легендарным имя матроса Анатолия Железнякова: разгон Учредительного собрания. Это развеяло опасения Троцкого насчёт возможных изменений в высших эшелонах Советской власти, влиявшие на его позицию на переговорах в Бресте и породивших ряд серьёзных промахов в полемике с немцами и австрийцами. А его план «ни войны, ни мира» дал исключительно богатую почву для круглосуточных дискуссий. Особенно неистовствовали Бухарин, Коллонтай, Пятаков, Урицкий, которые требовали немедленно начать военные действия против Четверного союза, уповая на «немецких братьев по классу». Их поддержали большинство членов ЦК. Радек, приехавший вместе с Троцким, прямо на заседании ЦИК объявил Ленина предателем и завопил: «Если бы в Петрограде нашлось пятьсот мужественных людей, мы бы посадили Вас в тюрьму!». Ленин спокойно (а скольких лет жизни стоило ему это спокойствие!) ответил: «Действительно, некоторые могут оказаться в тюрьме, но если Вы тщательно взвесите все возможности, то увидите, что гораздо более вероятно, что в тюрьме окажетесь Вы, а не я».

Можно с огромной долей достоверности предполагать, что этот диалог внимательнее других слушал не кто иной, как Сталин, и слова Ленина оказались пророческими. А среди немногих тогда сторонников заключения мира на любых условиях, поддерживающих Ленина, первым был именно Сталин, и не случайно телеграмма Троцкому с просьбой-требованием возвращения в Петроград для принятия окончательного решения ушла за двумя подписями: Ленин, Сталин.

Накануне отъезда в Брест на открывшемся 10 (23) января III Всероссийском съезде Советов Троцкий проявил всё свое красноречие, уверяя собравшихся, что «Центральные державы не смогут нас запугать угрозой наступления, потому что они не уверены, что германские солдаты выполнят такой приказ… Если германские империалисты попытаются сокрушить нас своей военной машиной… мы обратимся к нашим братьям на Западе: «Вы слышите нас? — и они ответят: «Да, слышим!».

Ленин, сидя в президиуме съезда и наблюдая энтузиазм делегатов, слушавших вдохновенную речь Троцкого, переглядывался со Сталиным, который сохранял видимое спокойствие. Оба они знали о раскладе голосов в ЦК, о позиции эсеров и меньшевиков, распинавшихся о «беспомощности большевистского правительства, предающего интересы отечества», об окончательной рекомендации Троцкому, одобренной (наконец-то, после стольких бессонных ночей, проведённых в яростной полемике) большинством ЦК: тянуть переговоры до официального объявления немцами ультиматума, и немедленно подписывать мир в этом последнем случае. В свете этого решения ЦК вся блистательная речь Троцкого на съезде смотрелась пустой болтовнёй.

Переговоры в Бресте возобновились 17 (30) января. Обстановка вновь претерпела изменения в сторону обострения. Уже никто и не думал воспроизводить ту атмосферу дружелюбия и неформальности, которая воцарилась при Иоффе, а ведь прошло всего чуть больше месяца с 15 (28) декабря! За это время история успела так широко шагнуть, что существенно изменилась обстановка не только в России, но и во всем мире.

Забастовки и протестные выступления в Германии и Австрии, охватившие более полумиллиона человек, создание Советов народных депутатов в Берлине и Вене, демонстрации под лозунгами «Вся власть Советам!» на улицах Берлина, требования участия представителей рабочих всех стран в брестских переговорах — Европа была «беременна революцией», по образному выражению Ленина. Но он же предостерегал троцкистов и бухаринцев от излишней эйфории и «подталкивания» революции в Германии: «Не следует путать второй месяц с девятым! А у нас в России уже родился вполне здоровый ребёнок, и его надо спасти во что бы то ни стало!». Сталин добавлял к этому старинную восточную мудрость, приписываемую легендарному Ходже Насреддину: «Даже если собрать вместе девять беременных женщин, ребёнок все равно не родится через месяц!».

Ленин и Сталин оказались правы: забастовки и выступления в Германии были подавлены безжалостно и очень быстро. Забастовки во время войны приравнивались к государственной измене, города, где проходили выступления, объявлялись на осадном положении, рабочие газеты были запрещены, а рабочие собрания разгонялись полицией с предельной решительностью.

Троцкий на третий день переговоров получил откровенный плевок в физиономию, выражавшийся в том, что между Четверным союзом и украинской Центральной радой подписан мир на условиях, разумеется, Четверного союза. Это при всём том, что никакой власти Рады на Украине уже не существовало, и вместе с Троцким приехали в Брест представители Советской Украины: председатель ЦИК Украинской Советской республики Е. Медведев и члены Секретариата М. Старицкий и В. Шахрай. У Троцкого не осталось больше сомнений в том, что в кармане у Кюльмана или Гофмана уже лежит заготовленный текст ультиматума. Он телеграфировал в Петроград: «Как быть?» Ответ по прямому проводу гласил: «Наша точка зрения Вам известна. Ленин, Сталин».

Вся делегация собралась под дверями, ожидая появления Троцкого с ответом из Петрограда. Троцкий с непроницаемым видом вышел на крыльцо, долго и аккуратно застегивал пальто, затем оглядел всех, затягивая паузу, и, наконец, объявил: «Центральный Комитет стоит на моей точке зрения!»

Следующее утро 28 января (10 февраля) обозначило последний день в работе Брест-Литовской мирной конференции. Троцкий, приняв торжественный вид и объявив, что «пришло время решений», произнёс речь, в которой сначала заклеймил агрессивные происки империализма, затем заключил: «Мы отзываем наши армии и наш народ с войны. Наши солдаты-крестьяне вернутся домой и будут мирно возделывать землю, которую революция дала им, отобрав у помещиков. Наши солдаты-рабочие вернутся на фабрики и заводы, чтобы трудиться не для разрушения, а для созидания. Мы выходим из войны. Мы сообщаем об этом народам и правительствам всех стран… В то же время мы заявляем, что условия мира, предъявленные нам правительствами Германии и Австро-Венгрии, принципиально противоречат интересам всех народов… Мы не можем поставить подпись от имени русской революции под этими условиями, которые несут горе, гнёт и несчастье миллионам человеческих существ… Мы выходим из войны, но мы чувствуем себя обязанными отказаться подписать мирный договор.»

 После этого все члены советской делегации дружно покинули зал. Этим же вечером они уехали в Петроград.

Сразу же после возвращения делегации из Бреста, 1 (14) февраля состоялось заседание ЦИК, на котором Троцкий выступил с подробным отчётом о работе делегации в Брест-Литовске. Отметим, что с 1 февраля вступил в действие декрет о введении в Советской России западноевропейского (григорианского) календаря. В силу этого первый день после 31 января было принято считать не 1, а 14 февраля, т.е. после этой даты уже нет необходимости обозначать даты по-новому и старому стилю.

По предложению Свердлова была принята резолюция ЦИК, одобрявшая деятельность делегации в Брест-Литовске. Эта резолюция была принята почти единогласно, даже Ленин проголосовал «за», но и в ходе заседания, и по окончании его он неоднократно задавал Троцкому вопрос: «Почему Вы так уверены, что они не обманут нас?»

Владимир Ильич ясно ощущал нереальность происходящего, ведь совсем недавно события в Германии показали, что немецкие рабочие пока что не в состоянии влиять на правительство, а тем более — на Верховное командование. Он снова и снова анализировал ситуацию, стараясь учесть все «за» и «против» возможности немецкого наступления. Не случайно, получив из Бреста сообщение от Троцкого об окончании переговоров с формулировкой «Ни войны, ни мира», он сказал: «Эта неопределённость нам обойдется дорого».

16 февраля Ленину принесли сообщение из Бреста от генерала Самойло. Оно гласило: «Сегодня генерал Гофман официально уведомил меня, что перемирие с Российской Республикой прекращается 18 февраля в 12 часов дня, после чего в тот же день будут возобновлены военные действия. В связи с этим он предложил мне покинуть Брест-Литовск».

Ленин, стараясь не показывать своего настроения, немедленно передал телеграмму Троцкому. Оставшись с Троцким наедине, он воскликнул: «Итак, они обманули нас! Обманули и выиграли целых пять дней! Остается немедленно подписать мир на немецких условиях, если они на это ещё согласны!». Троцкий, стараясь хоть как-то удержаться на своей позиции, возразил: «Надо подождать, когда Гофман действительно начнет наступление. Очень возможно, что это — простая демонстрация». Ленин не мог больше сдерживаться: «Нет! Нельзя терять больше ни минуты! У нас была возможность испробовать Ваш подход. Он не сработал. Гофман может и будет наступать. Речь идет о судьбе нашей революции! Медлить больше нельзя, этот хищник прыгает быстро. Мир нужно подписывать немедленно!».

Ровно в 12 часов 18 февраля фронт от Ревеля до устья Дуная окутался дымом тяжёлых орудий, затряслась от разрывов земля, поднялись в воздух аэропланы с черными крестами на крыльях, цепи солдат в стальных шлемах поднялись из окопов и пошли на приступ русских укреплений. Занимавшие укрепления остатки царской армии не оказали никакого сопротивления — они и не собирались его оказывать. Они начали дружно «голосовать за мир ногами» — бросать оружие, военные запасы, кидаться к вокзалам, станциям, цепляться за любые средства передвижения — лишь бы подальше от фронта. Армия не желала стрелять, убивать, драться — она желала бежать, желала сдаваться в плен, желала забыть про войну. Армия перестала существовать как армия, как организованная сила. Так что наступление немцев в строго военном смысле никак нельзя было назвать наступлением — русская армия была деморализована в гораздо большей степени, чем это предполагали даже сами немцы.

Немцы, в общем-то, были готовы к такому повороту событий. Они деловито расчищали забитые железнодорожные узлы, захватывали магистрали и продвигались по намеченным направлениям на Брянск, Киев, Одессу, Екатеринослав. Украина была оккупирована за несколько дней. Немецкие войска неудержимо устремились в Донбасс. Лозунг Троцкого обошёлся существенно дороже, чем все аннексии и контрибуции, предъявленные на переговорах в Бресте. 689 тысяч квадратных километров территории России (почти впятеро больше, чем требовал Гофман в «сапожной» речи!), 38 млн. жителей оказались под властью немцев. Только военных запасов на 2 млрд. золотых рублей — оружия, боеприпасов, одежды и продовольствия — хватало, чтобы экипировать целую новую армию. Всё это попало в руки оккупантов.

Две немецкие дивизии энергично продвигались к Петрограду, охватывая его с юга и севера — одна двигалась на Нарву, другая — на Псков. Войска продвинулись за трое суток наступления почти на 240 км. Было захвачено 2 тыс. орудий, несколько тысяч пленных, большое количество снаряжения.

Враг у ворот города! 21 февраля в газетах появилось знаменитое воззвание Ленина «Социалистическое отечество в опасности!». Вечером этого же дня было получено уведомление из Берлина о получении радиотелеграммы из Петрограда и сообщено об изменении условий мира. 23 февраля в 10.30 утра эти условия поступили в Смольный.

Всё это время Петроград, выражаясь образными словами Алексея Толстого, «гудел, как улей, куда залезла медвежья лапа». До появления немцев на Невском уже отсчитывали даже не дни — часы. Троцкисты, бухаринцы, левые и правые эсеры, меньшевики и т.д., и т.п. проводили бесконечные митинги, устраивая невероятный словесный понос: «Долой большевиков! Провались в тартарары Керенский со своей войной до победного конца! Чтоб ты сгнил на помойке, упрямый идиот Николашка!» Впору было вспомнить и всех предыдущих царей вплоть до Николая I, но они вроде с немцами не воевали.

В ночь на 24 февраля снова собрался ВЦИК. «Левые» коммунисты и левые эсеры словно с цепи сорвались. Они расписывали ужасающие картины крестьянских бунтов, с завываниями швырялись отказами от партийных и советских постов, вопили о государственной измене Ленина и всех, кто его поддерживал… В общем, в Таврическом дворце творился форменный бедлам.

А в это время один за другим уже третий день подряд с петроградских вокзалов отходили поезда на Псков и Нарву. Ленин вызвал из Могилёва — бывшей царской ставки — военных специалистов и предложил им немедленно разработать план обороны Петрограда. Постановка задачи была весьма необычна. Ленин сказал генералам (царским!): «Войск у нас нет. Рабочие Петрограда должны заменить вооружённую силу». Оставив с генералами Сталина, Ленин отправился на заседание ВЦИК, где выступал перед беснующимися: «Можно кричать, протестовать, в бешенстве сжимать кулаки… Иного выхода, как подписать условия немецкого ультиматума, у нас нет. Суровая действительность, сама доподлинная жизнь, не созданная воображением, не вычитанная из книг, а такая, какой она существует во всей своей ужасающей правдивости, встала перед нами…»

Генералы — всё-таки это были патриоты России! — предложили план: выслать в направлении Пскова и Нарвы разведотряды по 30-40 бойцов и подбрасывать им в помощь один за другим отряды по 50-100 человек по мере формирования. Сталин одобрил этот план. Ленинское воззвание было издано огромным тиражом — в Петрограде, пожалуй, не было ни одного человека, не знакомого с ним. В коридорах Смольного, как и в октябрьские дни, невозможно было протолкаться — рабочие сплошным потоком двигались сначала вверх, потом, с оружием и наспех нацарапанными на клочках бумаги приказами вниз, спеша к вокзалам.

Ленин с тревогой спрашивал: «Успеем? Немецкие драгуны уже завтра могут появиться у Нарвских ворот!»

Сталин всё тем же спокойным негромким голосом, каким он вёл все разговоры, отвечал (разве что грузинский акцент казался сильнее): «Я полагаю — успеем. Роздано достаточно винтовок и пулеметов. А главное — город наводнён немецкими шпионами, и нам это сейчас на руку. Немецкое командование уже хорошо осведомлено о настроениях питерских рабочих. Под Нарвой и Псковом у немцев сосредоточено только две дивизии. С такими силами немцы вряд ли решатся лезть сейчас на Петроград».

Иосиф Виссарионович уже тогда обладал настоящим качеством вождя — в самые страшные, казалось бы, безнадёжные моменты он умел проявить особую силу воли, несокрушимость характера и умение принимать, на первый взгляд, парадоксальные, но тем не менее — единственно правильные решения. В самом деле, тысячи немецких шпионов, шлявшихся в это время по Петрограду, не могли не видеть горящих глаз и стиснутых зубов вооружённых рабочих, сплошным потоком устремлявшихся к вокзалам. Поезда без всякого расписания отходили поминутно. Когда передовые части немцев вдруг стали натыкаться на пусть беспорядочный, но плотный огонь вновь сформированных пролетарских отрядов, а из Петрограда последовал поток донесений о всеобщей рабочей мобилизации — многие сотни тысяч человек, — занятие наличными силами северной русской столицы показалось Гофману совершенно безнадёжным делом. Триумфальное шествие от станции к станции, воспринимавшееся им как «комичная война», закончилось. Впереди просматривалась перспектива настоящей, затяжной войны, носящей народный характер, а такие войны, как понимал даже солдафон Гофман, выигрываются только при полном уничтожении противника. Гофман отдал приказ об остановке наступления на Петроград. Это совпало по времени с получением согласия Смольного на принятие условий немецкого ультиматума. День 23 февраля вошел в историю как День Советской Армии, хотя, конечно никакой армии в настоящем понимании в этот день — 23 февраля 1918 г. — у Советской России ещё не было.

23 февраля на заседании ЦК, где были зачитаны условия германского ультиматума, Троцкий в последний раз присутствовал в качестве наркома иностранных дел. Ленин принял его отставку, прошение о которой он подал 22 февраля, тем более что для ведения дальнейших переговоров фигура Троцкого уже никак не подходила: для немцев Троцкий стал символом двурушничества, изворотливости и неискренности, и его уход с дипломатической сцены был бы ясным сигналом изменения отношения советского правительства к заключению мира. А только ли для немцев Троцкий стал таким символом?

Вместе с известием об остановке немецкого наступления на Петроград было принято решение о посылке новой делегации в Брест. Руководителем делегации назначался замнаркома по иностранным делам Г.Я. Сокольников. Что особенно примечательно: в составе делегации появился настоящий профессионал-дипломат — Георгий Васильевич Чичерин. Его влияние на всю работу делегации было настолько сильным, что практически сразу после подписания мирного договора он де-факто, а вскоре и официально возглавил НКИД. Церемония подписания мирного договора была завершена 3 марта в 17 часов 50 минут. В 17 часов 52 минуты мирная конференция была объявлена закрытой.

По поводу подписанного в Бресте мира Сталин выступил 14 марта в газете «Известия»:

«Короткий удар», которым немцы рассчитывали убить сразу двух зайцев (и хлеб получить, и Советскую Украину сломить), имеет все шансы превратиться в затяжную войну иноземных поработителей с двадцатимиллионным народом Украины, у которого хотят отнять хлеб и свободу.

Нужно ли добавить к этому, что украинские рабочие и крестьяне не пожалеют своих сил для героической борьбы с «цивилизованными» насильниками? Нужно ли ещё доказывать, что отечественная война, начатая на Украине, имеет все шансы рассчитывать на всемерную поддержку со стороны всей Советской России? А что, если война на Украине, приняв затяжной характер, превратится, наконец, в войну всего честного и благородного в России против нового ига с Запада? А что, если немецкие рабочие и солдаты в ходе такой войны поймут, наконец, что заправилами Германии руководят не цели «обороны немецкого отечества», а простая ненасытность обожравшегося империалистического зверя, и, поняв это, сделают соответствующие практические выводы?

Не ясно ли из этого, что там, на Украине, завязывается теперь основной узел всей международной современности, — узел рабочей революции, начатой в России, и империалистической контрреволюции, идущей с Запада? Обожравшийся империалистический зверь, сломивший себе шею на Советской Украине, — не к этому ли ведёт теперь неумолимая логика событий?..

«Известия» № 47, 14 марта 1918 г.

Подпись: И. Сталин.

Беспощадный вывод Сталина полностью подтвердится в недалёком будущем.

Но главное было ещё впереди.

В тот же день 14 марта, когда вышла статья Сталина в «Известиях», было опубликовано постановление Совнаркома, в котором прозвучало:

«Ввиду ходатайства члена Высшего Военного Совета товарища Шутко об освобождении его от занимаемой им должности члена Высшего Военного Совета, это ходатайство удовлетворить. Товарища Троцкого назначить членом Высшего Военного Совета и исполняющим обязанности Председателя этого Совета.

Товарища Троцкого, согласно его ходатайству, освободить от должности Народного Комиссара по иностранным делам.

Товарища Подвойского, согласно его ходатайству, от должности Народного Комиссара по военным делам освободить. Народным комиссаром по военным делам назначить товарища Троцкого».

Председатель Совета Народных Комиссаров В.И. Ульянов (Ленин). Народные комиссары В. Карелин, И. Сталин.

Загадочное постановление. Пусть Совнарком ещё не располагал достаточной информацией о том, что Троцкий был агентом мирового сионизма в России и рассматривался как главная фигура, предназначаемая для миссии вождя революции, призванная оттеснить Ленина и возглавить весь революционный процесс. Но почему после столь грандиозного провала на переговорах в Бресте его не привлекли к ответственности? Почему ему немедленно доверили самые главные на тот момент посты, сосредотачивающие в его руках высшую военную власть?

Один из возможных ответов: потому, что Троцкий, будучи, несомненно, выдающимся организатором и вообще яркой личностью, успел приобрести много сторонников внутри высшего партийного руководства.

Но почему его выдвинул на эти сверхважные посты именно Сталин, у которого было больше всех оснований ненавидеть Троцкого за его элементарное хамское враньё и игнорирование установок на ведение переговоров о мире?

Приведу ещё один из возможных ответов уже на этот вопрос: потому, что Сталин рассудил сообразно степени ответственности: грандиозно нагадил, теперь сумей лично ликвидировать свои испражнения.

Ненависть Сталина к Троцкому никуда не делась, но, будучи человеком, который ставил общественные интересы всегда выше личных, он посчитал уместным присутствие Троцкого во главе всех вооружённых сил Советской республики, имея в виду прежде всего его выдающиеся организаторские и ораторские способности. Кроме того, проявляя мудрость руководителя высокого уровня, Сталин проявил ясно выраженное желание достичь рабочего компромисса с Троцким, в отличие от последнего, выраженным желанием которого было игнорировать Сталина.

Прямым результатом Брестского мира, условия которого немцы выполнять не собирались, а действовали как ненасытные хамы, было вторжение немецких войск в излучину Дона, далеко за пределы тех демаркационных линий, которые были обрисованы в договоре. Кроме того, понимая недостаточность своих сил для устойчивости на оккупированных территориях, они заключили договор с белогвардейцами, концентрирующимися на Дону и к лету 1918 года уже представлявшими значительную силу. Красные части отступали под натиском тех и других, не будучи в состоянии остановить их продвижение к главному опорному пункту, от которого зависела в этот момент судьба революции — Царицыну.

Именно здесь впервые по-настоящему проверялась на прочность возможность новой власти «защищать себя». Благодаря значительному рабочему населению Царицын являлся одним из основных революционных центров юго-востока европейской России. В экономическом и военном отношении он был важен для обеих сторон как промышленный центр, а стратегическое значение Царицына определялось пересечением здесь коммуникаций, которые связывали центральные районы страны с Нижним Поволжьем, Северным Кавказом и Средней Азией, и по которым шло снабжение центра продовольствием, топливом и др. Под давлением белогвардейцев под командованием атамана Краснова и немецких оккупантов в Царицын эвакуировалось руководство Донской Советской республики, провозглашённой 23 марта.

28 мая в станице Манычской состоялось совещание руководителей белогвардейской Добровольческой армии с целью организации совместных действий основных антибольшевистских сил юга России. Генерал Краснов предложил Добровольческой армии совместно наступать на Царицын, который, по его замыслу, должен был стать базой для дальнейшего наступления Добровольческой армии в Среднее Поволжье (Саратовскую губернию) при содействии немцев. Здесь, по замыслу Краснова, Добровольческая армия должна была закрепиться и соединиться с белоказаками генерала Дутова. Командование Добровольческой армии в лице генералов Деникина и Алексеева отвергло предложение генерала Краснова, не считая для себя приемлемым идти на союз с Германией, а также полагая, что Царицынское направление не является столь значительным, чтобы бросать на него все силы. Поэтому Краснов, не отступая от своих намерений, решил наступать на Царицын силами только своей Донской армии.

Первой обороной Царицына принято называть операции Красной армии по обороне Царицына от Донской армии генерала Краснова в июле — сентябре 1918 года.

В июле 1918 года командование Донской армии (до 45 тыс. штыков и сабель, 610 пулемётов, свыше 150 орудий) намеревалось полностью очистить от большевиков северные районы области Войска Донского и взять Царицын, чтоб ликвидировать угрозу своему правому флангу и тылу.

Войска Красной Армии на царицынском участке (около 40 тыс. штыков и сабель, свыше 100 орудий) состояли из разрозненных отрядов; наиболее боеспособными были отряды из состава 3-й и 5-й украинских армий, отошедших сюда под натиском германских войск, оккупировавших Украину. Общая численность не сильно уступала Краснову, но организация практически отсутствовала. Угроза потери Царицына, а с ним — снабжения центра всем необходимым — была весьма реальной.

6 мая 1918 года декретом Совета Народных комиссаров был учреждён Северо-Кавказский военный округ, включавший все области, коммуникации из которых проходили через Царицын, а 14 мая приказом Троцкого военным руководителем округа был назначен генерал-лейтенант Генштаба А.Е. Снесарев. Ему была поставлена задача собрать разбросанные на большом пространстве отряды и боевые группы и организовать противодействие наступающей на Царицын армии генерала Краснова. Сразу же по прибытии 26 мая в Царицын Снесарев энергично приступил к мероприятиям по организации штабов, связи, разведки, поднятию дисциплины, много времени проводя в отрядах и частях, которые вели боевые действия. Он, в соответствии с прямыми указаниями Троцкого, проводил в округе политику привлечения в войска «старых» опытных офицеров и активно боролся с «партизанщиной», создавая регулярные воинские части по образцу царской армии. При этом он открыто выражал своё негативное отношение к военачальникам-большевикам.

В тот же период Сталин был направлен в город прежде всего для решения продовольственного вопроса — в качестве «общего руководителя продовольственным делом на юге России» (уполномоченного по хлебным делам). С санкции Ленина Сталин расширил свои полномочия и на военную сферу, поскольку укрепление обороны Царицына не исчерпывалось вопросами снабжения. Поначалу Сталин и Снесарев действовали с достаточным взаимопониманием, появляясь вместе в войсках. Но презрительные замечания Снесарева по части непрофессионализма красных командиров задевали Сталина, стоявшего на позициях недоверия к «бывшим» царским офицерам, и к тому же, когда Сталин выяснил, что Снесарев был назначен Троцким, отдающим приказы Снесареву при полном игнорировании Сталина (хотя Троцкий прекрасно знал о чрезвычайных полномочиях Сталина), их отношения превратились в конфликт.

23 июня, по настоянию Сталина, Снесарев отдал приказ об объединении всех красных войск правого берега Дона (3-я и 5-я армии) в группу под общим командованием К.Е. Ворошилова, сумевшего прорваться во главе луганского рабочего отряда к Царицыну. Почему Снесарев не издал такой приказ раньше, хотя объединение всех сил красных являлось его первейшей задачей, остаётся догадываться: как же, какой-то слесарь, не имеющий никакого военного образования, будет командовать целой армией?

Сталин, в телеграмме Троцкому с копией Ленину, охарактеризовал Снесарева как «вялого военрука» — аналогичной характеристики были удостоены ряд назначенных Снесаревым командиров подразделений, «совершенно неприспособленных к условиям борьбы с контрреволюцией». Недовольство Сталина росло, и в июле Снесарев, вместе с группой назначенных им командиров-военспецов, был арестован. Поводом послужило наступление армии Краснова, которое поначалу развивалось успешно. Назначенный председателем Военного совета Северо-Кавказского военного округа, Сталин объяснил успехи белого наступления изменнической позицией Снесарева и его офицеров. Всех арестованных поместили на баржу, чтобы затопить её, но казнь задерживалась: требовалась санкция сверху. Троцкий же категорически воспротивился, Снесарев вместе с группой офицеров был освобождён из-под ареста и отозван в Москву. Но наступление белых продолжалось, и в августе ситуация стала критической: Царицын был обложен с трёх сторон, фронт севернее Царицына был прорван, связь с Москвой потеряна, противник вышел к Волге.

Поражения Красной армии были вызваны также предательством начальника штаба Северо-Кавказского военного округа, А.Л. Носовича. Носович поддерживал связь с Деникиным, передавал ему сведения о планах штаба, которым руководил, а позже вообще перебежал к белым. Измена Носовича усилила и без того подозрительное отношение Сталина к «военспецам», и по его инициативе большая группа офицеров была арестована и снова посажена в трюм баржи. На этот раз баржа была затоплена вместе с арестованными. Кроме этого, многие офицеры, подчинявшиеся Носовичу, были расстреляны. Трудно судить, укрепило ли это стойкость и мужество красноармейцев, но к середине августа наступление белых было остановлено на ближних подступах к Царицыну, а к концу августа на всём царицынском участке фронта Красная Армия перешла в контрнаступление. К началу сентября белые были отброшены за Дон. Потери белых составили 12 тысяч, но и красные понесли большой урон. Краткое затишье не давало повода расслабляться: Сталин прекрасно понимал, что белые не разгромлены, и вскоре следует ожидать нового наступления. В это время он послал несколько телеграмм в Москву с решительным требованием устранить из армии всех военспецов: «Если бы наши военные «специалисты» (сапожники!) не спали и не бездельничали, [фронтовая] линия не была бы прервана, и если линия будет восстановлена, то не благодаря военным, а вопреки им». И уже лично Ленину, явно по адресу «верховного командующего»: «Вдолбите [Троцкому] в голову… Для пользы дела мне необходимы военные полномочия… Я буду сам, без формальностей свергать тех командармов и комиссаров, которые губят дело… Отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит».

Ответ в этой «дуэли» был дан Троцким уже через несколько дней. В нём говорилось, что «комиссар не командует, а наблюдает» и «относится с уважением к военным специалистам, добросовестно работающим»; Троцкий также угрожал «суровыми карами» за невыполнение своих распоряжений и побеги военспецов в стан белогвардейцев.

17 сентября, когда Реввоенсовет образовал Южный фронт и назначил его командующим бывшего генерал-майора царской армии Павла Сытина, а Сталина — членом Военного Совета, конфликт только усилился. Сталин и Ворошилов опротестовали данное назначение и заявили о своём намерении создать собственный, независимый, военный центр с «коллегиальным решением всех оперативных вопросов» — они отказались ехать в Козлов, где разместился штаб свежеобразованного фронта, оставшись в Царицыне. Сам только что назначенный командующий Сытин оказался в крайне сложном положении и стал просить о вызове в Москву.

Таким образом, своей собственной волей Сталин фактически отстранил Сытина от руководства войсками, проигнорировав распоряжения центра. Троцкий был крайне возмущён. 2 октября он телеграфировал в Реввоенсовет, что планирует выехать на Южный фронт, где «отношения ненормальны», и отдал приказ Сталину немедленно прибыть в Козлов и конструировать обычный, а не независимый Реввоенсовет Южного фронта.

Между тем 17 сентября белые войска под командованием генерала С.В. Денисова начали новое наступление на город. Началась вторая оборона Царицына.

Наиболее ожесточённые бои происходили с 27 по 30 сентября. 3 октября Сталин и Ворошилов посылают телеграмму в Москву требованием снять Сытина с командования фронтом и назначить Ворошилова.

Ответная телеграмма Троцкого была резкой: «Приказываю тов. Сталину, Минину немедленно образовать Революционный Совет Южного фронта на основании невмешательства комиссаров в оперативные дела. Штаб поместить в Козлове. Неисполнение в течение 24 часов этого предписания заставит меня предпринять суровые меры».

Сталин усмехнулся, холодно щурясь:

— Теперь у нас есть все основания обратиться непосредственно в Центральный Комитет, — сказал он.

Вот эта депеша, посланная из Царицына в 18 часов 30 минут того же дня:

«Председательствующему ЦК Партии коммунистов Ленину.

Мы получили телеграфный приказ Троцкого. Мы считаем, что приказ этот, написанный человеком, не имеющим никакого представления о Южном фронте, грозит отдать все дела фронта и революции на Юге в руки генерала Сытина, человека, не только не нужного на фронте, но и не заслуживающего доверия и потому вредного. Губить фронт ради одного ненадежного генерала мы, конечно, не согласны. Троцкий может прикрываться фразой о дисциплине, но всякий поймет, что Троцкий не Военный Революционный Совет Республики, а приказ Троцкого не приказ Реввоенсовета Республики.

Необходимо обсудить в ЦК вопрос о поведении Троцкого, третирующего виднейших членов партии в угоду предателям из военных специалистов и в ущерб интересам фронта и революции. Поставить вопрос о недопустимости издания Троцким единоличных приказов, совершенно не считающихся с условиями места и времени и грозящих фронту развалом. Пересмотреть вопрос о военных специалистах из лагеря беспартийных контрреволюционеров.

Все вопросы мы предлагаем ЦК обсудить на первоочередном заседании, на которое в случае особенной надобности мы вышлем своего представителя.

Член ЦК партии Сталин.

Член партии Ворошилов».

6 октября Сталин выезжает в Москву. Сражение с Троцким продолжается, и надежды последнего на расправу со Сталиным не оправдываются. Напротив, выслушав аргументы Сталина, как человека из гущи событий, Ленин не отзывает его из Царицына и не повторяет приказ Троцкого о переводе в Козлов, но предлагает повысить его в должности и сделать членом Реввоенсовета всей Республики. 8 октября Постановлением СНК Сталин утверждается в этой должности и спешит вернуться в Царицын.

За время его отсутствия (с 6 по 11 октября) обстановка резко осложняется. Сталин почти не покидает своего вагона, координируя действия наших сил, решая вопросы снабжения, резервов и т. д. Ворошилов получил полную возможность заниматься тем, чем привык: стремительно перемещается с одного участка фронта на другой. Сведения от него поступали то из Морозовской дивизии, то из отряда бронепоездов. Возникло особо критическое положение у станции Воропоново: конные и пешие соединения белых ворвались на станцию, среди защитников поднялась паника, На этом направлении генерал Денисов ввёл новые силы для развития успеха. А у нас не имелось резервов. Такое вот катастрофическое положение: линия фронта напряжена и готова лопнуть, в одном месте — зияющая прореха, в другом, на самом опасном участке — большая дыра, в которую вливаются войска противника, почти не встречающие сопротивления.

Вечером 16 октября в салон-вагоне Сталина обсуждали, что ещё можно предпринять для удержания города. И даже — как вывести уцелевшие части из-под удара, если придется оставить Царицын. О том, что эта мысль уже прочно утвердилась в умах, свидетельствовало многое. Вокзал был оцеплен стрелками, выставлены пулеметы на случай, если неприятель вдруг прорвется сюда. Стоял под парами паровоз, готовый в любую минуту вывезти вагон Сталина и ещё полдюжины специальных вагонов. За вокзалом расположился отборный эскадрон с запасными лошадьми, с лёгкими тарантасами: на случай, если путь поезду будет отрезан и придется уходить грунтовыми дорогами. И ещё — на реке возле специального причала ожидал пароход. Положение казалось совершенно безнадёжным.

И снова, как и при наступлении генерала Гофмана на Петроград, Сталин проявил качества настоящего вождя: умение проявлять железную волю и находить решения, кажущиеся на первый взгляд совершенно парадоксальными. Он выступил так:

— Все действия Денисова определяются сейчас тем, что он и его офицеры полностью уверены в своем подавляющем превосходстве, в полном успехе, в быстрой победе. В этом сила Денисова, но в этом же и его слабость. Обратите внимание, он даже разведки не ведёт. Он знает, что у нас ничего нет в запасе. Никаких неожиданностей с нашей стороны. Его войска движутся в колоннах, выслав лишь ближние дозоры. И эту самоуверенность мы можем использовать. Сколько у нас артиллерийских стволов? — Он повернулся к начальнику артиллерии Кулику. Наморщив лоб, тот переспросил:

— Всего?

— Да, здесь, под Царицыном?

— Стволов двести наберется.

— Снарядов?

— Кое-где по сто на орудие.

— Так вот, в нашем распоряжении вся нынешняя ночь. Это немало! Если начать прямо сейчас, к рассвету мы сумеем собрать все орудия возле Садовой. До последней пушчонки. Нет сомнений, что Денисов утром всеми силами обрушится на нас именно под Садовой, где ему сопутствует удача, чтобы проложить прямой путь к Царицыну. И вдруг по плотным боевым порядкам его частей — сосредоточенный огонь двухсот орудий. Десять, пятнадцать тысяч снарядов! Представляете, что будет?

— Сразу двести орудий? — усомнился Ворошилов. — Мы оголим весь остальной фронт!

— Надо рискнуть. Если мы и отступим на других участках, это — не поражение, не разгром. Судьба Царицына решается под Садовой, генерал Денисов собрал там свои силы в крепкий кулак. Успеем ли мы? Товарищ Ворошилов, товарищ Кулик, сколько потребуется времени, чтобы доставить орудия с самых дальних участков?

Ворошилов уже загорелся, почувствовав возможность сделать нечто конкретное, рискованное, почти невыполнимое, но всё же возможное. Вдохновлять, распоряжаться, вести за собой — это его стихия.

— Если прямо сейчас, успеем, товарищ Сталин! Пошлю самых надёжных людей, подстегнём! Кулик, показывай, где батареи!

— Приступайте, — сказал Сталин, — и приступайте без проволочки. Пусть все батареи движутся к Садовой.

К рассвету всё было готово. По тогдашним меркам сосредоточить двести орудий на узком участке казалось событием невероятным. Ничего подобного ещё не было в Гражданской войне. Генерал Денисов действовал, абсолютно не сомневаясь в успехе. Его части выдвинулись к Садовой в походных колоннах, и лишь под огнём нашего охранения начали неохотно разворачиваться в боевые порядки. Вражеская пехота заполнила всё видимое пространство, и наши стрелки, безусловно, не сдержали бы натиска. А ведь вдвое больше, чем пехоты, было у Денисова кавалерии. Казачьи сотни, казачьи полки скапливались в балках и даже на открытых местах, готовые хлынуть в прорыв, гнать красных, с ходу ворваться в Царицын.

И на головы этих уверенных в победе людей, в эти плотные построения — точными, прицельными залпами совершенно неожиданно ударили две сотни орудий. Страшный грохот сотрясал всю округу. От одного звука кони шарахались в страхе, сбрасывая седоков, неслись куда попало. Каждый снаряд, взорвавшийся в тесных боевых порядках, убивал и калечил сразу десятки врагов. А орудия продолжали греметь, вихри разрывов взметывались всё чаще. Ошеломленные, оглушённые, перепуганные белогвардейцы в панике бросились назад, кидая винтовки. А по этим толпам — ещё и ещё фугасы, шрапнель!

Это было форменное избиение. Артиллеристы крушили бегущих до тех пор, пока остатки пехоты и конницы не скрылись за холмами. Тогда в бой вступили наши полки. Вдохновленные успехом красноармейцы преследовали деморализованных казаков, не позволяя им останавливаться, захватывая богатые трофеи. Большой, решающий успех, достигнутый почти без потерь!

18 октября Сталин телеграфирует Ленину о разгроме войск Донской армии под Царицыном. 19 октября Сталин выехал из Царицына в Москву.

Катастрофа, которую потерпели белые в октябре 1918 года под Царицыном, вызвала довольно длительное затишье на этом участке фронта. Ворошилов, оставшись в Царицыне без Сталина, подвергся потоку телеграфных нотаций, предупреждений и выговоров Троцкого. А в конце концов Троцкий самолично приехал в Царицын «навести порядок». Видимо, он хорошо знал, что никакой опасности в это время ему не угрожает.

Он прибыл в поезде из специально оборудованных бронированных вагонов — поезд был настолько тяжёл, что его тянули два паровоза. Это был целый город на колесах с «населением» в 235 человек, со всевозможными удобствами, даже с горячей ванной. О благополучии путников заботились два десятка проводников, дюжина слесарей и электромонтёров. О здоровье — четыре медика. О питании — десять работников кухни, занимавшей целый вагон. Имелась телеграфная станция и радиостанция, способная принимать передачи Эйфелевой башни — Троцкий желал знать, что происходило в мире. Был вагон-гараж с автомобилями и цистерна с бензином. За несколько часов до прибытия Троцкого в Царицын приехал персональный духовой оркестр, высланный вперёд. Музыканты, поднаторевшие в помпезных встречах, выстроились на перроне. А когда состав остановился, когда распахнулась бронированная дверь, и Лев Давидович осчастливил встречавших своим появлением, грянула «Марсельеза».

Охрана поезда состояла из специально подобранных людей, преданных Троцкому, в основном латышей и евреев. Девяносто человек в кожаных брюках и куртках, на левом рукаве у каждого металлический знак, отлитый по спецзаказу на Монетном дворе с надписью «Предреввоенсовета Л. Троцкий». Лев Давидович гордился своей «кожаной сотней», дал охранникам полную свободу действий: «во имя революции» они позволяли себе всё, что хотели. Наглые молодчики обшарили царицынские склады, загружая в вагоны всё лучшее, от продуктов до мебели. Туда же перекочевали различные ценности, реквизированные у богачей. Делалось это без всякой отчётности, и никто не знает, в чьих карманах осели золото и бриллианты, чьим семьям надолго обеспечили безбедное (мягко говоря) существование. Хватали всё по принципу: после нас хоть потоп! Да и сам Троцкий относился безразлично ко всему, что в той или иной степени не задевало лично его интересов.

Внешний вид Троцкого был достаточно характерным. Председатель Реввоенсовета Республики, можно сказать Верховный Главнокомандующий, одевался в просторное цивильное пальто и носил расхристанную лохматую шапку. Хоть бы что-то от военной формы, хоть бы немного подтянутости. Такому главнокомандующему лучше не появляться перед воинским строем.

В том, что он, совершенно штатский гражданин, не обладал военными способностями, признавался впоследствии и сам Троцкий. В его мемуарах есть такие строки: «Был ли я подготовлен для военной работы? Разумеется, нет…»

А раз так, для чего же, спрашивается, взвалил он на собственные плечи труднейшую ношу, возглавил вооружённые силы Республики? Да для того, чтобы иметь надёжный рычаг при осуществлении своих идей. В будущем это проявится в событиях 30-х годов. Но пока что шёл декабрь 1918-го.

Троцкий не скупился на указания и распоряжения. Но указания давались без соблюдения элементарных воинских правил, зачастую непосредственно исполнителям, в обход старших начальников. К примеру, начдив получал распоряжение, о котором не знал командующий армией. Может, это шло от высокомерия (сами, мол, разберутся), а может, нарочно поступал так Троцкий, третируя Ворошилова.

Климент Ефремович понимал, что недолго продержится теперь на посту командарма, жаль ему было расставаться со своим детищем, с 10-й армией, которая возникла и сформировалась во многом благодаря его усилиям. И произошло то, чего следовало ожидать. После отъезда Троцкого в декабре поступило распоряжение: Ворошилов был отстранён от командования. Он убыл в Москву, а оттуда в Киев, его включили в состав Временного революционного правительства Украины, только что освобождённой от германцев.

А что в это время делал Сталин? Почему Ворошилов, так много действовавший плечом к плечу с ним, оказался без его поддержки?

В этот период существенно изменилась обстановка на Восточном фронте: ещё 25 июля бывший генерал царской армии Борис Богословский, назначенный командующим 3-й армией РККА, изменил большевикам: он перешёл на сторону белых уже через несколько дней после своего приезда из Москвы и вступления в должность. Его примеру последовало ещё несколько бывших офицеров. Это дало возможность белым получить ценные сведения о состоянии Красной армии в регионе. Войска Колчака стали готовить наступление на Пермь.

В конце сентября-начале октября 1918 года Троцкий запросил у губернских властей и армейского комитета 3-й армии сведения о семьях офицеров-изменников и попросил уточнить, «не забыли ли» местные власти расстрелять комиссаров-большевиков, приставленных к офицерам и ответственных за их лояльность новой власти. Между тем среди комиссаров было множество видных большевиков, назначенных непосредственно главой ВЦИК Яковом Свердловым. Троцкий настойчиво повторял свои требования о расстреле комиссаров, добавляя при этом, что «опыт других армий свидетельствует» об ответственности за неудачи как командиров, так и комиссаров.

Командующий армией Михаил Лашевич ответил наркому, что основной причиной неудач является «чрезмерная растянутость фронта» армии и попросил о личной встрече. Проигнорировав эту просьбу, Троцкий потребовал от губернского комитета «немедленного разъяснения» об отсутствии репрессий в отношении как комиссаров, так и семей офицеров-перебежчиков. В ответ Лашевич и его комиссар Смилга апеллировали к ЦК РКП(б), для которого телеграммы Троцкого стали «чрезвычайно неприятным сюрпризом». Кроме того, пермские большевики предлагали «перестрелять половину Реввоенсовета», возглавляемого Троцким, за измену назначенного им генерала Богословского, а также напомнили наркому, что сами они — так же, как и Троцкий — являются членами ЦК большевистской партии.

Троцкий немедленно изменил тон (в скобках: наложил в штаны), и 23 октября, за два дня до Пленума ЦК, направил Лашевичу и Смилге, с копиями Ленину, «льстивые» телеграммы, в которых называл последних «лучшими комиссарами». Это было фактическое признание им выдвинутых против него обвинений в «партийной ереси». Впоследствии «признаниям» Троцкого было уделено особое внимание в партийной печати, а 25 октября ЦК на своём Пленуме лишь «принял к сведению» заявление Лашевича и Смилги.

Тем временем белогвардейцы начали своё наступление. 24 декабря была потеряна столица Пермской губернии — город Пермь, что стало крупнейшей победой белых войск в тот период. 3-я Красная армия под командованием Лашевича была практически полностью разгромлена. Кроме того, захваченными оказались и Пермские пушечные заводы. Набранные из местного населения части РККА, получив оружие и обмундирование, предпочитали дезертировать или переходить на сторону белочехов.

Эффект от оставления Перми был столь велик, что в дальнейшем события вокруг губернской столицы были названы Сталиным и Дзержинским, которым было получено расследование событий, «пермской катастрофой». За день до оставления губернской столицы Совет Обороны под председательством Ленина рассмотрел доклад Сталина «О Перми» и поручил ему разобраться в происходящем. Необходимость срочной стабилизации фронта и выявления причин поражения стало поводом для обсуждения пермских событий на заседании ЦК 30 декабря 1918 года: в результате уже 1 января 1919 года ЦК и Совет Обороны образовали партийно-следственную комиссию в составе Сталина и Дзержинского.

Сталину и Дзержинскому были даны чрезвычайные полномочия для наведения порядка в Пермском регионе: они получили мандат требовать объяснений от любых местных властей, право смещать должностных лиц и придавать их суду военно-революционного трибунала. Срочность командировки была такова, что, когда 3 января членам комиссии несвоевременно был подан вагон, они незамедлительно связались по этому поводу с Лениным. Мандат комиссии был подписан не Свердловым, а лично Лениным — Председателем Совета Обороны, причём в самом тексте Сталин был назван не членом ЦК, а «членом Совета Обороны».

5 января 1919 года Сталин и Дзержинский прибыли в расположение 3-й армии — в город Вятку. Уже в день прибытия они затребовали от Москвы, «перекинуть из России… по крайней мере три совершенно надёжных полка», дабы «участь Перми» не угрожала и Вятке. Оба большевика критично воспринимали деятельность Лашевича на посту командарма; они также проводили аресты среди командного состава армии: в основном, армейских снабженцев, уличённых в небрежности или бездеятельности, а также — в пьянстве и ряде должностных преступлений.

Несмотря на то, что их мандат обязывал получать согласие у РВСР Троцкого на смещение, и уж тем более на аресты «ответственных военных работников», в письменных распоряжениях комиссии не обнаружено ни информации о наличии такого согласия, ни даже сведений об информировании ведомства Троцкого.

Неделя энергичной работы в Вятке позволила Сталину и Дзержинскому сформулировать основные выводы о причинах падения красной Перми: 13 января в столицу был направлен «Краткий предварительный отчёт о ходе расследования причин сдачи Перми и особенно о мерах, намеченных комиссией для восстановления положения на участке 3-й армии», позитивно воспринятый Лениным. Вторым вопросом, которым занялась комиссия, стала «чистка» местных партийных и советских органов: 19 января, на объединённом заседании уральских и вятских партийных и советских организаций, было объявлено о создании Вятского военно-революционного комитета и о масштабной мобилизации партийных кадров в действующую армию. В этот же день был рассмотрен и вопрос о снабжении 3-й армии. Кроме того — отмечая, что свежесобранные в Вятке и губернии части с нетерпением «ждут прихода белых» — Дзержинский и Сталин разделили «бесценные», по причине своей лояльности, части ВЧК, которых всего насчитывалось менее 3000 человек, на две группы: 400 человек были отправлены в качестве «агентов» для укрепления фронтовых частей, а остальные были использованы как «барьер» на пути отступающих частей.

Принятые меры позволили составить краткий отчёт для Ленина об укреплении всего Восточного фронта и его тыла. 27 января Сталин и Дзержинский выехали в Москву и уже через два дня предоставили главе советского правительства подробный доклад о причинах падения Перми и о мерах, принятых ими для восстановления положения. В частности, они указывали на отсутствие людских и материальных резервов, на «засорение» армии «классово чуждыми элементами» и на плохое материальное обеспечение красноармейцев.

Среди выявленных Сталиным и Дзержинским причин «пермской катастрофы» — так они обозначили события на фронте и в тылу — были и ошибки, допущенные Реввоенсоветом Республики: в частности, ему вменялось в вину отсутствие должной координации между действиями 2-й и 3-й армии. Досталось и лично Троцкому как главе РВСР. Авторы доклада предлагали установить контроль за деятельностью ведомства Троцкого со стороны ленинского Совета Обороны. Кроме того, в документе предлагалось обновить состав штаба Красной армии: вывести из него бывших царских генералов-генштабистов, которые были причиной конфликта Троцкого и Сталина под Царицыном. Итоговые результаты расследования были также положительно оценены Владимиром Ильичом.

Пермская экспедиция имела для Дзержинского и Сталина важные последствия — она оказала влияние на их взгляды и дальнейший жизненный путь. Помимо налаживания «товарищеских отношений», что в дальнейшем будет иметь принципиальное значение, оба большевика убедились в едином для них мнении о необходимости жёсткого контроля над бывшими офицерами. В этом их убеждал опыт белого террора в регионе. Для Сталина это было закреплением его царицынского опыта.

С военной точки зрения, последовавшее за «Пермской катастрофой» наступление Красной армии на Урале — взятие Уфы, Уральска и Оренбурга — делало падение Перми не более чем локальной неудачей. Ситуация на Восточном фронте выправилась. Снова появление Сталина решительно изменило ситуацию в нашу пользу.

Сталина ждало новое назначение в критическую точку.

Весной 1919 г. белогвардейская армия генерала Юденича, исполняя поставленную Колчаком задачу «овладеть Петроградом и оттянуть на себя красные войска от восточного фронта», при помощи белоэстонцев, белофиннов и английского флота перешла в наступление и создала реальную угрозу Петрограду. Серьёзность положения усугублялась ещё и тем, что в самом Петрограде были обнаружены контрреволюционные заговоры, руководителями которых оказались всё те же «военспецы», служившие в штабе Западного фронта, в 7-й армии и Кронштадтской военно-морской базе. Параллельно с наступлением Юденича на Петроград Булак-Балахович добился ряда успехов на псковском направлении. На фронте несколько красных полков перешло на сторону противника. Растерянность овладела всей 7-й армией, фронт дрогнул, враг подходил к Петрограду. Надо было немедленно спасать положение.

В ряде источников героем обороны Петрограда фигурирует Троцкий. В этих материалах якобы с его подачи защитникам города удалось совершить невозможное: остановить армию Юденича и отбросить её назад. Само собой, это чрезвычайно муссируется в трудах «десталинизаторов».

Кто же на самом деле организовывал оборону Петрограда весной и летом 1919 года, когда в самом деле казалось, что остановить Юденича невозможно, и даже не столько из-за силы наступающих на Петроград полчищ белых, сколько из-за массовой дезорганизации и предательств в рядах красных?

17 мая 1919 года Совет обороны командировал в Петроград в качестве чрезвычайного уполномоченного И.В. Сталина. Его миссия заключалась в организации выполнения директив ЦК РКП(б) и Совета Обороны по отражению наступления белогвардейских войск, наведению революционного порядка в городе и очистке фронта и тыла 7-й армии от контрреволюционных элементов.

Уже через день после приезда в Петроград Сталин объявил чрезвычайную мобилизацию всех трудящихся в возрасте от 18 до 40 лет. Наверняка многие из них вспомнили февраль 1918 года и призыв «Социалистическое отечество в опасности!»

За двадцать дней на мобилизационные пункты явилось 24 тысячи человек. Сталин придавал исключительное значение укреплению 7-й армии надежными партийными и пролетарскими кадрами. При его деятельном участии был организован Петроградский коммунистический батальон, военное обучение которого шло ускоренными темпами. С 20 мая ремонт судов Балтийского флота стал производиться в режиме круглосуточной работы. Чрезвычайным уполномоченным Совета Обороны было сделано много для укрепления взаимодействия сухопутных и морских сил с авиацией. К маю 1919 года в районе Петрограда находилось 17 советских авиаотрядов, имевших 87 самолетов с 106 летчиками. Чтобы обеспечить централизацию управления и массированное использование авиации против сил интервентов, по распоряжению Сталина все отряды были объединены под командованием начальника авиации 7-й армии. В создании оборонительных сооружений приняли участие тысячи рабочих и работниц Петрограда. Тщательно охранялись все объекты оборонного значения. Въезд в Петроград и выезд производились лишь по специальным пропускам. Движение по городу в ночное время было ограничено.

Подступы к городу охранялись заградотрядами, установившими усиленное наблюдение за дорогами. Все мосты были заминированы — на тот случай, если врагу удалось бы прорваться к городу. Все запасы топлива и промышленного сырья были взяты на учет.

Но предательства и измены не кончились и при Сталине. В 3-м Петроградском полку служило немало выходцев из кулацких семей. Бывшие царские офицеры организовали мятеж этого полка в ночь с 28 на 29 мая. Мятежники убили командира и комиссара полка, зверски расправились с верными Советской власти бойцами и командирами и перешли на сторону врага. В борьбе с изменниками погиб комиссар 2-й Петроградской бригады А. Раков. К исходу дня 8 июня положение на нарвском участке стало катастрофическим, и в ночь на 9 июня Сталин телеграфирует Ленину: «Учитывая положение на других фронтах, мы до сих пор не просили подкреплений, но теперь дело ухудшилось до чрезвычайности. Опасность угрожает непосредственно Петергофу. С его падением Питер висит на волоске. Для спасения Питера необходимо тотчас же, немедля ни минуты, три крепких полка».

Ленин немедленно отдал приказ послать в 7-ю армию три полка. По их прибытии 12 июня отход советских войск на нарвском участке прекратился. Все атаки врага, рвавшегося к Гатчине и Царскому Селу, были успешно отбиты. Однако белогвардейским частям Юденича удалось приблизиться к крепости Красная Горка — ключу Кронштадта. В этой обстановке заговорщики на Красной Горке подняли мятеж. В ночь на 13 июня его главари, которым удалось склонить на свою сторону отсталую часть гарнизона, разоружили и арестовали всех коммунистов и преданных Советской власти бойцов и командиров. Обманным путем им удалось захватить в плен коммунистический отряд кронштадцев, прибывший для усиления гарнизона Красной Горки. Всего на Красной Горке мятежники арестовали более 350 коммунистов и беспартийных бойцов и командиров. После жестоких пыток мятежники расстреляли коммунистов. В их числе погиб председатель Кронштадтского Совета коммунист М. Мартынов.

13 июня руководители мятежа обратились к остальным фортам и всему Кронштадту с призывом присоединиться к мятежу. Их поддержал только форт Серая Лошадь, остальной Кронштадт остался верен Советской власти. Батареи мятежной Красной Горки стали обстреливать красный Кронштадт… А ведь это были 12-дюймовые орудия, равные по силе главному калибру линкоров.

По инициативе Сталина, реввоенсовет Балтийского флота предъявил гарнизону Красной Горки следующий ультиматум: «Вас обманули прислужники генералов и помещиков, заставляют вас стрелять по рабочим и матросам Кронштадта. Вы должны теперь понять, что вы бессильны, сдавайтесь, пока не поздно, иначе вам не будет прощения. Если вы сдадитесь, вы будете прощены, если нет, то уничтожены».

Вечером того же дня был нанесен удар по контрреволюционным, заговорщическим гнёздам в самом Петрограде. Органы ВЧК произвели массовые обыски в буржуазных кварталах города и в иностранных посольствах. Во время этих обысков было изъято 6626 винтовок, 141 895 патронов, 644 револьвера. Замысел интервентов взорвать петроградскую оборону изнутри с помощью шпионских гнёзд был сорван. Следующий удар силам контрреволюции был нанесен под Красной Горкой.

Сталинский план операции предполагал проведение комбинированных действий сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил петроградского участка фронта. Весь день советские линкоры «Петропавловск» (двенадцать 12-дюймовых орудий) и «Андрей Первозванный» (четыре 12-дюймовых орудия) вели артиллерийский обстрел Красной Горки и Серой Лошади. Советские гидросамолеты сбрасывали на мятежников бомбы и листовки, мешали вражеским наблюдателям корректировать стрельбу с аэростата. Рано утром Береговая группа войск, поддерживаемая бронепоездами и бронемашинами с суши, авиацией с воздуха и огнем эсминца «Гайдамак» с моря, перешла в решительное наступление, и в ночь с 15 на 16 июня части Береговой группы овладели Красной Горкой. Это предрешило падение Серой Лошади в тот же день 16 июня, в результате чего контрреволюционный мятеж был полностью ликвидирован.

Сталин лично руководит военными действиями. Вот что он телеграфирует Ленину: «Вслед за «Красной Горкой» ликвидирована «Серая Лошадь», идет быстрый ремонт всех фортов и крепостей…. Считаю своим долгом заявить, что я и впредь буду действовать таким образом…»

У Сталина слова не расходились с делом. И вот итог этой молниеносной кампании — новая телеграмма Ленину, посланная Сталиным всего шесть дней спустя: «Перелом в наших частях начался. За неделю не было ни одного случая частичных или групповых перебежек. Дезертиры возвращаются тысячами. Перебежки из лагеря противника в наш лагерь участились. За неделю к нам перебежало человек 400, большинство с оружием. Вчера днем началось наше наступление. Хотя обещанное подкрепление ещё не получено, стоять дальше на той же линии, на которой мы остановились, нельзя было — слишком близко до Питера. Пока что наступление идет успешно, белые бегут, нами сегодня занята линия Керново — Воронино — Слепино — Касково. Нами взяты пленные, два или больше орудий, автоматы, патроны. Неприятельские суда не появляются, видимо боятся «Красной Горки», которая теперь вполне наша…»

К началу июля боеспособность фортов Красная Горка и Серая Лошадь была полностью восстановлена, и они сыграли важную роль в борьбе против флота интервентов.

И хотя белогвардейские войска пытались ожесточёнными атаками сбить наступательный порыв советских войск, им это уже не удалось. Не помог даже такой шаг, как предпринятая поездка самого Юденича по фронтовым частям с целью «поднятия духа» бойцов.

Овладев на восточном берегу Ладожского озера белофинским плацдармом, Красная Армия захватила богатые склады боеприпасов, снаряжения, продовольствия и обмундирования — всё это имущество белофиннами было получено от англичан.

3-4 июля состоялся Пленум ЦК, который признал полномочия И.В. Сталина, данные ему 17 мая 1919 года Советом Обороны Республики по оказанию помощи в организации обороны Петрограда, оконченными и выразил полное удовлетворение его деятельностью. ЦК назначил Сталина членом Реввоенсовета Западного фронта.

Завершив свою миссию в Петрограде, Сталин 3 июля 1919 г. вернулся в Москву. На Петроградском фронте наступило затишье, которое длилось до самой осени, т.е. до того момента, когда Юденич предпринял новое крупное наступление. Новый удар Н. Н. Юденича при поддержке эстонских войск состоялся осенью 1919 г. — с целью содействовать наступлению войск Вооружённых сил юга России (ВСЮР) А.И. Деникина на Москву. Белогвардейцы имели свыше 36 тыс. человек, до 60 орудий, 500 пулеметов, 6 танков, 4 бронепоезда, 6 самолетов. Наступление поддерживали корабли английского флота.

В защищавшей Петроград 7-й армии (с 24 сентября командарм С. Д. Харламов, с 17 октября Д. Н. Надежный) насчитывалось около 25 тыс. человек, 148 орудий, 9 бронемашин, 6 бронепоездов, 23 самолета. Действия армии поддерживал Балтийский флот.

28-го сентября войска Юденича нанесли отвлекающий удар в стык 7-й и 15-й армий в направлении сначала на Струги Белые (Струги Красные), затем — на Лугу, а 10-го октября перешли главными силами в наступление на Ямбург — Красное Село. Прорвав фронт обороны 7-й армии, к 20-му октября они заняли Гатчину и Красное Село, выйдя на ближние подступы к городу.

И тогда для осуществления общего руководства на место выехал Троцкий.

Не кто-нибудь, а именно он от своего имени и от имени Зиновьева телеграфировал в ЦК РКП(б) о принятом ими решении открыть Юденичу ворота Петрограда. Якобы враг рассеется в огромном городе, и тогда с ним легче будет справиться. Если же белогвардейцы устроят в городе террор против мирного населения, то на них падёт вся ответственность за подобные действия.

Узнав об этом, Ленин воскликнул: «Ну и план! Этакий «троянский конь» навыворот! Надо не об ответственности думать, а о людях, жизнь которых в наших руках!»

Он в ночь с 16 на 17 октября созвал заседание Совета Обороны, а в 7 часов 30 минут утра 17 октября передал по прямому проводу следующее: «Первое. Постановление Совета Обороны от 16 октября дает, как основное предписание, удержать Петроград во что бы то ни стало до прихода подкреплений, которые уже посланы. Второе. Поэтому защищать Петроград до последней капли крови, не уступая ни одной пяди и ведя борьбу на улицах города» (В.И. Ленин. Из постановления Совета Обороны Республики, переданного В.И. Лениным по прямому проводу в Петроград.).

Так что вовсе не Троцкий помог превратить назревавшее поражение в победу, а Председатель Совета Обороны В.И. Ленин.

На борьбу с Юденичем были отправлены: бригада курсантов из Москвы, 3-я бригада 18-й стрелковой дивизии из Котласа, 3-я бригада 21-й стрелковой дивизии из Тулы, 479-й стрелковый полк с Севера из 6-й армии, 8-й стрелковый полк из Лодейного Поля, 3-й Башкирский полк из Белебея, 6-й запасный полк из Кинешмы, шесть бронепоездов. Для 7-й армии шли эшелоны с различными военными грузами и продовольствием.

19 октября в «Петроградской правде» было опубликовано обращение В.И. Ленина «К рабочим и красноармейцам Петрограда», в ответ на которое тысячи рабочих и работниц, красноармейцев и краснофлотцев заявили о своей готовности биться до последней капли крови.

Где же тут Троцкий?

В результате принятых мер численность 7-й армии к концу октября возросла до 40 тыс. бойцов. Перевес сил склонился на нашу сторону.

21-го октября при поддержке Балтийского флота 7-я армия перешла в контрнаступление. После 5-дневных боев на Пулковских высотах она отбросила противника в направлении на Ямбург. 23-го октября было отбито Детское Село, а через три дня — Красное Село.

26-го октября развернула наступление 15-я армия. Удар последней в направлении Луга — Ямбург создал угрозу тылам противника, вынудив его к отходу на всем фронте. 31-го октября советские войска освободили Лугу, 7-го ноября Гдов, а 14-го ноября Ямбург. Понесшие большие потери войска Н. Н. Юденича в декабре были отброшены в Эстонию, где интернированы эстонским правительством. В ходе Петроградской обороны Красная Армия обеспечила безопасность северо-западных границ Республики и важнейшего военно-промышленного и административного центра государства.

Возвратившись в Москву, Троцкий принимал со всех сторон поздравления как спаситель Петрограда. На заседании Политбюро, членами которого являлись Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев и Крестинский, а кандидатами — Бухарин, Зиновьев и Калинин, было решено вручить Троцкому, «обеспечившему решающую победу под Петроградом», высшую награду республики — орден Красного Знамени. (Об этом эпизоде рассказывает сам Троцкий, одержимый «синдромом Мюнхгаузена» в хвастливой автобиографической книге «Моя жизнь»). Зиновьев предложил вручить такую же награду и Сталину, который отсутствовал на заседании. Троцкий подтолкнул Калинина и прошептал «За что?»

Ай да Троцкий! Будто бы великолепных действий Красной Армии и флота под руководством Сталина, отбросивших летом Юденича от Петрограда, и вообще не существовало! Будто бы не было «троянского коня навыворот»! И будто бы Троцкий, а вовсе не Ленин, обеспечил переброску подкреплений практически со всей России на защиту Петрограда! Право же, барон Мюнхгаузен может спокойно отдыхать.

А что же Сталин? Почему его не было осенью 1919 года ни на заседании Политбюро, ни в Петрограде?

Уже 9 июля Сталин был направлен на Западный фронт, где сложилась самая опасная ситуация для Советской республики за все время Гражданской войны. В наступление перешли белополяки. Еще в апреле 1919 года польские войска начали захватывать земли, населённые украинцами и белорусами. В ходе своего наступления Польша овладела значительной частью территории, созданной в феврале Литовско-Белорусской Советской социалистической республики (Литбел). 21 апреля 1919 года поляки взяли Вильно (Вильнюс) — столицу Литбела, и правительство Советской республики эвакуировалось в Минск. В своих посланиях Ленину Сталин сообщал о плачевном состоянии Западного фронта, о том, что он «представляет собой лоскутный двор, который невозможно починить без готовых резервов, и что достаточно одного серьезного удара противника в одном из важных пунктов, чтобы весь фронт зашатался».

Откуда у поляков, которые совсем недавно воевали вместе с Россией против Четверного союза, причём достаточно плохо, и решительно отказались поддерживать позицию Гофмана и Кюльмана на переговорах в Бресте, взялась такая мощь, что их наступление на Украине, в Литве и Белоруссии стремительно развивалось в восточном направлении?

Правительство многоопытного Юзефа Пилсудского получило поддержку Запада. Эта «подкормка» была весьма обильной: Франция предоставила заём на 169 млн. франков, Англия — 292 тыс. фунтов стерлингов, США — 169 млн. долларов. Взялись взапуски вооружать польских легионеров даже Италия, Голландия и Норвегия, хотя, казалось бы, им-то какое дело до событий в России? Нужно ли лишний раз подчёркивать, что классовые интересы мировой буржуазии выпятились в полной мере? Особенно старались Франция и США. Из-за океана в Польшу сплошным потоком текли самолёты, танки, обмундирование, медикаменты и т.п. Франция не отставала: 2800 пулемётов, более 300 тыс. винтовок, почти полторы тысячи пушек, 290 самолётов, более тысячи легковых и грузовых автомобилей, огромное количество обмундирования. Для обеспечения подготовки армии в Польшу направлялись военные специалисты. Только из Франции (недалеко же!) прибыли 9 генералов, 29 полковников, более полутысячи младших командиров и более 2 тысяч солдат. Премьер Франции Клемансо хвастался в Палате депутатов: «Польская армия в большей своей части организована и обучена французскими офицерами!» План войны против России разрабатывался польским командованием при содействии высших чинов французской армии: победителя Германии маршала Фоша и главы французской военной миссии в Варшаве генерала Анриса. Польское наступление активно поддерживалось петлюровскими войсками. Украинская «народная армия» Петлюры поступала в подчинение к польскому командованию. Секретное соглашение с Петлюрой предусматривало как плату за признание «незалежности» Украины присоединение к Польше Восточной Галиции, Западной Волыни и части Полесья. В общем, обязательства украинской Директории по отношению к Польше мало отличались от обязательств Центральной Рады по отношению к кайзеровской Германии. Петлюра в обмен на помощь готов был сделать Украину вассалом Польши. В общем, на Западном фронте мы имели дело не столько с Польшей, сколько со всем Западом, сапоги которому облизывали украинские националисты.

Сталин, высказывая свои опасения, это хорошо понимал. Его опасения подтвердились. 8 августа поляки взяли Минск и продолжили наступление.

11 августа Сталин докладывал Ленину из Смоленска, где размещался штаб Западного фронта: «Положение на Западном фронте становится всё более угрожающим. Старые, истрёпанные, усталые части 16-й армии, на которую наседает наиболее активный противник, не только не способны обороняться, но потеряли способность прикрывать отходящие батареи, естественно, попадающие в руки противника».

Однако, несмотря на требования Сталина, из-за тяжёлого положения на других фронтах подкреплений не поступало, и Красная Армия продолжала отходить. Лишь достигнув Березины, помнящей ещё Отечественную войну 1812 года против Наполеона, Красная Армия смогла к сентябрю закрепиться на её левом берегу и создать устойчивую оборону. К этому времени натиск поляков ослаб. Возможно, что осенью 1919 года в условиях быстрого продвижения белых армий Деникина к Москве польское правительство во главе с Пилсудским уже не считало Советское правительство своей главной угрозой, а помогать восстанавливать «великую, единую и неделимую Россию» ни под белым, ни под красным знаменем у него не было желания. Пилсудский разыгрывал свою партию.

В сентябре Сталин покинул Западный фронт, и уже 26 сентября ЦК принял решение направить его на Южный фронт. Ситуация там, мягко говоря, была не лучше, чем на Западном фронте.

Ещё в мае 1919 года началось наступление белых армий под командованием А.И. Деникина. Развернув наступление на фронте от Волги до Днепра, 30 июня белые взяли и Царицын, и Екатеринослав.

1 июля Троцкий, находившийся на Южном фронте, впал в панику и телеграфировал Ленину: «Ни агитация, ни репрессии не могут сделать боеспособной босую, раздетую, голодную, вшивую армию». Он вернулся в Москву и подал в отставку со всех своих постов. Правда, Ленин и остальные члены советского руководства уговорили Троцкого вернуться к исполнению своих обязанностей (а не зря ли?), но председатель Реввоенсовета республики явно не мог придумать, как остановить наступление белых.

Документы свидетельствуют о том, что в то время Троцкий исходил из неизбежности поражения, а потому 5 августа 1919 года он представил в Совет Обороны свой план переноса базы мировой революции из России в Индию (!). Поставив на России крест, Троцкий писал: «Ареной близких восстаний может стать Азия… Международная обстановка складывается, по-видимому, так, что путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии». Он выдвинул «план создания корпуса (30 000-40 000 всадников) с расчетом бросить его на Индию». Троцкий предлагал «сосредоточить где-нибудь на Урале или Туркестане революционную академию, политический штаб азиатской революции… Нужно уже сейчас приступить к более серьезной организации в этом направлении, к сосредоточению необходимых сил лингвистов, переводчиков книг, привлечению туземных революционеров – всеми доступными нам средствами и способами». Как говорится, комментарии излишни.

5 августа, когда Троцкий представил свою фантастическую программу кавалерийского прорыва в Индию, вполне реальный конный корпус Мамонтова ворвался в Тамбов. В ходе своего наступления на север войска Деникина активно использовали крупные конные соединения численностью от 9 до 17 тысяч, которые могли быстро перемещаться и неожиданно выходить в тыл противнику. Рейды Мамонтова в тылу красных наносили огромный урон.

Вспомним вдохновителя «похода 14 держав» против Советской власти Уинстона Черчилля:

«Начиная с июля месяца 1919 г., Англия оказывала Деникину главную помощь, и не менее 250 тысяч ружей, 200 пушек, 30 танков и громадные запасы оружия и снарядов были посланы через Дарданеллы и Чёрное море в Новороссийск. Несколько сотен британских армейских офицеров и добровольцев в качестве советников, инструкторов, хранителей складов и даже несколько авиаторов помогали организации деникинских армий…».

Тогда, в июле 1919-го, В.И. Ленин бросил клич: «Все на борьбу с Деникиным!».

И действительно, в то время как на Восточном фронте Красная Армия громила войска адмирала Колчака, Деникин на юге успешно развивал наступление, командуя соединёнными ВСЮР. Белые заняли Киев, Харьков, Царицын (да, Царицын трижды отражал наступление белых, дважды под руководством Сталина и в третий раз — уже без Сталина зимой 1919 года, но четвёртого штурма весной и летом 1919 года всё-таки не выдержал). Деникин уверенно повёл свои войска в центр страны. 3 июля, в тот самый день, когда Пленум ЦК РКП(б) отозвал И.В. Сталина из Петрограда, Деникин отдал войскам «московскую директиву» — о предстоящем «захвате сердца России — Москвы». 20 сентября деникинцы заняли Курск, а 13 октября — Орёл. До столицы было рукой подать — всего каких-то 400 километров. Уже на другой день после взятия Орла бывший командующий добровольческой армией генерал Май-Маевский произнёс, что он «имеет быть в Москве со своими войсками не позже конца декабря, к Рождеству». По свидетельству самого Сталина, «самоуверенность деникинцев дошла до того, что донецкие капиталисты объявили ещё в октябре миллионный приз (николаевскими деньгами) тому из полков добровольческой армии, который первым вступит в Москву».

Решающим судьбу революции стал именно Южный фронт. К осени 1919 года деникинцы заняли территорию 18 губерний с населением около 42 млн. Угроза с юга была ещё более страшной, чем угроза потери Петрограда. Именно поэтому Пленум ЦК 26 сентября принял решение о создании Комитета обороны Москвы, а также о направлении Сталина для организации разгрома Деникина.

Снова Сталин — там, где труднее всего. Уже 27 сентября Сталин в качестве члена Реввоенсовета Южфронта участвует в заседании РВС Республики и предлагает создать сводную дивизию из полков Западного фронта для отправления на Южный фронт, направить туда же пополненную Латышскую дивизию, а также учредить Управление формирований этого фронта. В результате оперативных мер, предпринятых Сталиным, возникли условия, позволившие ему уже 9 октября подписать директиву о создании ударной группы войск для действий против деникинской армии под Орлом. А спустя одиннадцать дней Орёл был взят частями Красной Армии.

Любопытные сведения о хвалёной белой армии с её «кодексом чести» мы находим в одном из частных писем, перехваченных советской военной цензурой, которое было отправлено из Орла в ноябре 1919 года, где одна сочувствовавшая белому движению дама писала: «Никогда не представляла, чтобы армия Деникина занималась грабежами. Грабили не только солдаты, но и офицеры. Если бы я могла себе представить, как ведут себя белые победители, то несомненно спрятала бы бельё и одежду, а то ничего не осталось». Остаётся только догадываться, зачем белым понадобилось женское бельё, к тому же принадлежащее сочувствующим дамам. Неспроста Добрармию народ прозвал Грабармией…

15 октября Сталин в известном письме Ленину выдвигает новый, ставший легендарным, стратегический план наступления на Деникина из района Воронежа через Харьков – Донбасс на Ростов.

Отвергая старый, уже отменённый самой жизнью план наступления Красной Армии через Донскую область в условиях поддержки Деникина значительной частью казачества и абсолютного бездорожья, Сталин обратил внимание на благоприятно изменившуюся в сравнении с недавним летом 1919 года группировку советских войск для наступления через Харьков – Донбасс на Ростов.

Он писал: «Во-первых, здесь мы будем иметь среду не враждебную, наоборот — симпатизирующую нам, что облегчит наше продвижение. Во-вторых, мы получаем важнейшую железнодорожную сеть (донецкую) и основную артерию, питающую армию Деникина, — линию Воронеж – Ростов (без этой линии казачье войско лишается на зиму снабжения, ибо река Дон, по которой снабжается донская армия, замёрзнет, а Восточно-Донецкая дорога Лихая – Царицын будет отрезана). В-третьих, этим продвижением мы рассекаем армию Деникина на две части, из коих добровольческую армию оставляем на съедение Махно (имеется виду «Зелёная армия» анархиста Нестора Махно, действовавшего по принципу: «Бей справа белого, слева красного»), а казачьи армии ставим под угрозу захода им в тыл. В-четвёртых, мы получаем возможность поссорить казаков с Деникиным, который в случае нашего успешного продвижения постарается передвинуть казачьи части на запад, на что большинство казаков не пойдёт, если, конечно, к тому времени поставим перед казаками вопрос о мире, о переговорах насчёт мира и пр. В-пятых, мы получаем уголь, а Деникин остаётся без угля».

Как видно, Сталин в предложенном плане выступил и как стратег, и как политик, и как экономист. Перемещаясь с фронта на фронт, он неуклонно вырастал как вождь!

Сталинский стратегический план разгрома Деникина был Лениным одобрен, и уже 25 октября Сталин сообщает Ленину о разгроме под Воронежем конным корпусом Будённого конных корпусов Шкуро и Мамонтова и взятии Воронежа красными войсками:

«Созданные долгими усилиями Антанты и Деникина конные корпуса Шкуро и Мамонтова, как главный оплот контрреволюции, разбиты наголову в боях под Воронежем конным корпусом тов. Будённого. Воронеж взят красными героями. Захвачена масса трофеев, подсчёт которых производится. Пока выяснено, что захвачены все именные бронепоезда противника во главе с бронепоездом имени генерала Шкуро. Преследование разбитого противника продолжается. Ореол непобедимости, созданный вокруг имени генералов Мамонтова и Шкуро, доблестью красных героев конкорпуса т. Будённого низвержен в прах. Реввоенсовет Южфронта. Сталин. 25 октября 1919 г.».

Итак, в октябре 1919 года Красной Армии удалось выбить белогвардейцев из Орла и Воронежа, в ноябре — из Курска (подпись Сталина стоит на директиве РВС Южфронта от 9.11.1919 о развитии наступления по всему фронту и разгроме курской группы деникинских войск), в декабре — из Харькова и Киева (сталинская директива от 12.12.1919). Общее положение на фронтах коренным образом изменилось в пользу Красной Армии. В январе она отвоевала Царицын, Новочеркасск и Ростов-на-Дону (директива подписана Сталиным 3.01.1920.).

10 января 1920 Сталин подписывает приказ РВС Южфронта армиям фронта с поздравлением по поводу разгрома армий Деникина и овладения Донбассом и Ростовом. Ранее в тот же день Сталин сообщает Ленину о занятии Ростова-на-Дону частями конницы Будённого.

Вернёмся к процедуре награждения Троцкого орденом Красного Знамени за Петроград. Почему Сталин отсутствовал при награждении в Большом театре? Троцкий, будучи злостным фальсификатором и амбициозным демагогом, повторюсь, не был дураком, и отдавал себе отчёт в том, что будущие поколения (особенно либерастически настроенные) не станут копаться в хронологической пыли и с удовольствием проглотят его враньё.

Поднимем подлинную хронику событий. Вот день 27 ноября 1919 года — день, когда было опубликовано постановление о награждении Сталина орденом Красного Знамени. Сталина нет в Москве. Где он? Читаем хронику: «И.В. Сталин выезжает из Серпухова в район боевых действий Южного фронта». Итак, пока Троцкий вальяжно прохлаждался в Большом театре, Сталин был совсем в другом театре — театре военных действий. Чем он занимался? Знакомился с состоянием частей созданной его приказом Первой Конной армии и ходом боевых операций.

Между прочим, создание такого огромного кавалерийского соединения (30 тысяч сабель) было совершенно уникальным экспериментом, закончившимся полным успехом. Борьба за дело Революции была смыслом жизни Сталина, не в пример амбициям Троцкого, который в напряжённейший момент войны против Деникина мог внимать аплодисментам в Большом театре и отпускать издевательские реплики в адрес Сталина.

С 11 октября 1919 года по 10 января 1920 года белогвардейские ВСЮР (Вооружённые силы юга России) был полностью разгромлены. А ведь они включали целых три армии: Добровольческую, Донецкую и Кавказскую. Стратегический план Сталина был полностью выполнен. И что примечательно: в борьбе против Деникина с ним снова были плечо к плечу Ворошилов и Будённый. Братство Царицына продолжалось и укреплялось!

Сам Деникин, анализируя причины своего поражения, вынужден был признать, что исход борьбы «белых» и «красных» определялся не только талантом полководцев. «Вопрос заключался в том, изжит ли в достаточной степени народными массами большевизм?… В силу ряда причин жизнь дала ответ сначала нерешительный, потом отрицательный».

Деникинцы, всего полгода назад хваставшие, что возьмут Москву, в марте 1920 года оказались заперты на крохотном пятачке полуострова Крым. Деникин признал своё поражение, сказав: «Разбитый нравственно, я ни одного дня не могу оставаться у власти». Лукавил, конечно, генерал: вовсе не нравственные мотивы были главными в его отказе от командования. Просто он получил известие о том, что Антанта в свете его поражений отказала в поддержке. В тот же день, сдав командование генералу Врангелю, Деникин покинул Россию навсегда. По этому поводу Маяковский в «Окнах Роста» едко написал:

Антанта признавала Колчака.

Антанта признавала Юденича.

Антанта признавала Деникина.

Антанта признавала Врангеля.

Теперь ничего не осталось, знать,

Кроме как дурой себя признать.

Бегство из Новороссийска, когда белогвардейцы бросали все орудия, всех лошадей, огромные запасы на складах, когда паника охватила их настолько, что Деникин, наблюдая за их поведением с борта корабля, впоследствии писал: «Временами слышались из толпы крики отдельных людей, просивших взять их на борт. Кто они, как их выручить из сжимающей их толпы?.. Погрузили сколько возможно было людей и вышли из бухты. По дороге, недалеко от берега, в открытом море покачивалась на свежей волне огромная баржа. Сплошь, до давки, до умопомрачения забитая людьми. Взяли её на буксир…»

Но и новому «Правителю юга России и Главнокомандующему Русской Армией» Врангелю, как видно из его приказа, изданного в Севастополе 29 октября 1920 года, «большевичка» Фортуна тоже не захотела улыбнуться: «По моему приказанию уже приступили к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией её крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства, с их семьями, и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет…».

Но это было ещё впереди. Весна 1920 года продолжала грохотать канонадой. В Крыму окопался Врангель. А на Западном фронте снова загремела притихшая было война с белополяками.

Ещё не разбита белая банда,

Ещё из-за моря лезет Антанта.

Товарищ! Празднуя Первомай,

Винтовку из рук не выпускай!

Часто пишут, что советско-польская война вспыхнула в апреле 1920 года. На самом деле к этому времени она шла уже больше года. На середину 1920 года выпадает заключительный, самый динамичный период этой войны, на два десятилетия определивший геополитический облик Восточной Европы. А эхо той войны не затихло и по сей день.

Первые столкновения между Красной Армией и польскими войсками, как мы уже отмечали, произошли ещё в начале 1919 года. Летом 1919 года, используя военные трудности Советской республики, поляки захватили бóльшую часть Белоруссии и всю Литву.

Впрочем, до весны 1920-го военные действия между Польшей и Советской Россией носили ограниченный характер. С советской стороны это было обусловлено занятостью большей части вооружённых сил республики на других важнейших фронтах гражданской войны. С польской — незавершённостью строительства вооружённых сил и политическими соображениями Пилсудского. Но рано или поздно обе стороны должны были или заключить мир, или вступить в решительное столкновение. Условий для мира весной 1920 года не было, так как западные покровители Пилсудского усиленно толкали его к войне.

21 ноября 1919 года Верховный совет Антанты передал Польше «мандат» на управление Галицией сроком на 25 лет. А короткое время спустя, в декабре того же года, министр иностранных дел Великобритании Дж. Керзон выступил с декларацией о восточных этнографических границах Польши (линия Керзона), входившей в противоречие с только что выданным «мандатом». Линия Керзона проводила границу между собственно Польшей и западными областями Украины и Белоруссии. Может создаться впечатление, что у политики западных держав в Восточной Европе было две руки, при этом одна не знала, что делает другая. На самом деле это впечатление обманчиво. Лидеры Антанты нарочно предпринимали взаимоисключающие шаги, чтобы потом, смотря по тому, что выгоднее, отказаться от одних обещаний под предлогом того, что они противоречат другим, более приоритетным.

Однако в какой-то момент Пилсудский рассудил, что у Советской России он может выторговать больше, чем обещают ему западные державы. В декабре 1919 г. военные действия временно прекратились, между двумя странами начались мирные переговоры. Но перемирие оказалось недолгим. Франция заявила, что будет продолжать военную помощь Польше только в случае возобновления ею военных действий против большевиков. В январе 1920 г. война вспыхнула вновь.

Юзеф Пилсудский не скрывал своих экспансионистских планов в отношении России. Он откровенно утверждал:

«Замкнутая в границах XVI века, отрезанная от Чёрного и Балтийского морей, лишённая земельных богатств и недр Юга и Юго-Востока, Россия легко могла бы стать второсортной державой, не способной серьёзно угрожать новообретённой независимости Польши. Польша же, как самое большое и сильное из новых государств, могла бы легко обеспечить себе сферу влияния, которая простиралась бы от Финляндии до Кавказских гор».

Девизом польской внешней политики стало: «Речь Посполитая в границах 1772 года», то есть с Литвой, Белоруссией и Правобережной Украиной. Но многие в Польше выражались ещё определённее: «Польска от бжега до бжега», то есть от берега Балтийского моря до берега Чёрного моря. Польские правящие круги грезили Одессой и Киевом.

Одним из инструментов создания польской сферы влияния «от Финляндии до Кавказских гор», по мысли Пилсудского, должна была стать федерация с мнимо независимыми, марионеточными образованиями, во главе которых стояли бы подконтрольные Польше антисоветские деятели в Прибалтике, Белоруссии и на Украине. 21 апреля 1920 года было подписано соглашение «правителя без территории» Петлюры с Пилсудским, по которому поляки признавали власть Петлюры на Украине «после победы над большевиками», взамен чего Галиция признавалась частью Польши «на вечные времена». Впрочем, заняв в ходе войны Киев, поляки показали, что и не подумают соблюдать это соглашение, а намерены править на Украине сами, не считаясь с самостийниками. История в который уже раз растоптала жалкие планы украинских «незалежников». В будущем, вплоть до наших дней, издевательства над братской Украиной, где живёт тот же народ, что и в России, продолжатся.

Готовящееся наступление не было неожиданностью для советского руководства. В докладе Реввоенсовета Западного фронта от 23 февраля 1920 г. отмечалась концентрация польских войск и делалось предположение о возможности начала ими наступательной операции. Исходя из этого, предлагалось усилить 15-ю и 16-ю армии за счет 6-й и 7-й отдельных армий. 26 февраля В.И. Ленин обратился в Реввоенсовет Республики с указанием перебросить на Западный фронт войска из Сибири, с Урала и Кавказа и «дать лозунг подготовиться к войне с Польшей». В конце марта, после того, как обстановка на советско-польском фронте резко обострилась, Западный фронт был назван «важнейшим фронтом Республики», а 8 апреля Главком С.С. Каменев отдал приказ о приведении войск Западного и Юго-Западного фронтов в полную боевую готовность. Однако в силу различных обстоятельств, главным образом из-за разрухи транспортной системы, так и не удалось в полной мере выполнить указание об усилении войск этих фронтов: с марта по май на Западный фронт было переброшено только три стрелковые дивизии, а на Юго-Западный — одна.

25 апреля 1920 года польские войска начали наступление на Украине. К этому моменту польская армия насчитывала 738 тыс. хорошо обученных и вооруженных странами Антанты солдат и офицеров. Ударную группировку составили пять армий, сведенных в два фронта: Северо-Восточный (1-я и 4-я армии) в Белоруссии и Юго-Восточный (3, 2 и 6-я армии) на Украине под общим командованием самого Пилсудского. В их составе насчитывалось 148,5 тыс. штыков и сабель, 4157 пулеметов, 894 орудия, 302 миномета и 51 самолет.

Воспользовавшись фактором внезапности, временным превосходством в выучке и вооружении, поляки прорвали советскую оборону, за несколько дней продвинулись на сотни километров, а 6 мая 1920 г. взяли Киев. Польская националистическая печать уже сравнивала Пилсудского с королём Болеславом Храбрым, который взял Киев в 1017 году, воспользовавшись усобицей среди русских князей…

Эта война — уже не классовая, а национальная по содержанию — потребовала от большевиков определённого изменения по крайней мере политической риторики. Советская власть воззвала к национальным чувствам русских, украинцев и белорусов, максимально использовала авторитет генералитета бывшей Русской императорской армии. В мае в советских газетах появилось «Воззвание ко всем бывшим офицерам», подписанное генералами Брусиловым, Клембовским, Поливановым, Гутором, Зайончковским и др.:

«…Мы все обязаны по долгу совести работать на пользу, свободу и славу своей родной матери России. В особенности это необходимо в данное, грозное время, когда братский и дорогой нам польский народ, сам изведавший тяжёлое иноземное иго, теперь вдруг захотел отторгнуть от нас земли с искони русским, православным населением и вновь подчинить их польских угнетателям.

Под каким бы флагом и с какими бы обещаниями поляки ни шли на нас и Украину,… настоящая главная цель их наступления состоит исключительно в выполнении польского захватнического поглощения Литвы, Белоруссии и отторжения части Украины и Новороссии с портом на Чёрном море («от моря до моря»).

В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старшие боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к Родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды… и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию, на фронт или в тыл, куда бы правительство Советской рабоче-крестьянской России вас ни назначило, и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить её расхищения…»

Успехи польских войск вскоре были локализованы. Уже в мае советские войска начали контрнаступление в Белоруссии. В июне Красная Армия перешла в контрнаступление и на Украине. 12 июня поляки были вынуждены оставить Киев. Новоявленный «Болеслав» оказался не шибко храбрым, драпать из Киева пришлось через месяц с небольшим. Разбитая польская армия откатывалась на запад.

В это время удар в спину советской России нанесла белогвардейская армия барона Врангеля. К лету 1920 года остатки белогвардейских войск, спасшихся в Крыму, не представляли собой альтернативной государственной силы, способной конкурировать с большевиками за будущую Россию. Белое движение уже не могло выиграть гражданскую войну, оно могло её лишь затянуть, к вящей радости западных держав. Выступление Врангеля было составной частью плана Антанты, направленного на максимальное ослабление России путём продления в ней междоусобной смуты. Вооружив до зубов польских легионеров и подогревая аппетиты Врангеля, Запад рассчитывал в последующем диктовать измотанной семилетней войной России свои условия.

Но в июле 1920 года большевики чувствовали себя уже достаточно сильными. Кроме того, они учли ошибки прошлого. Когда части Красной Армии вступили на территорию Литвы, они, по указанию Ленина, воздержались от советизации края, в отличие от того, что было год назад. Это произошло потому, что ещё 31 марта 1920 года буржуазное правительство Литвы в Каунасе обратилось к РСФСР с предложением о военном союзе против Польши. 9 мая 1920 г. в Москве начались переговоры, завершившиеся 12 июля подписанием договора, согласно которому Литве возвращалась Виленская область, а литовские войска совместно с советскими начинали военные действия против Польши. Через два дня советские войска освободили столицу Литвы.

10 июля 1920 года Польша заявила о своём согласии признать линию Керзона в качестве основы для будущего мирного урегулирования с советской Россией. 11 июля сам Керзон направил советскому НКИД ноту с требованием остановить наступление Красной Армии в 50 км к востоку (!) от этой линии и заключить перемирие с Польшей, а также (!) с войсками Врангеля.

Для выработки дальнейшей стратегии и ответа на ультиматум Керзона Главное командование РККА представило в ЦК РКП(б) обстоятельный доклад о советских военных возможностях. По мнению военспецов, республика была в состоянии выдержать ещё два месяца напряжённой борьбы на обоих главных фронтах. Однако если за это время не будет достигнут решающий успех ни на одном из них, то дальнейшее активное ведение борьбы, в силу недостатка боевых припасов и снабжения, представлялось проблематичным. Поэтому Главком С.С. Каменев советовал сосредоточить все силы на решении одной из задач «хотя бы ценою временных неудач в других районах борьбы».

Пленум ЦК 16 июля 1920 г., изучив доклад Главного командования, постановил развивать наступление в первую очередь против Польши в целях окончательного разгрома её вооруженной силы и её советизации. На следующий день Совнарком официально отклонил ноту Керзона на том основании, что польское правительство не обращалось непосредственно к советскому с предложением о перемирии. Здесь явно чувствовалось влияние Чичерина. Ещё одним, невысказанным мотивом отказа являлось то, что британский министр требовал прекращения военных действий не только против Польши, но и против белогвардейцев Врангеля. Это требование со стороны прожжённых английских дипломатов выглядело весьма неуклюжим, и, хотя оно не прозвучало явно в «нашем ответе Керзону», но наша дипломатия вполне «дала понять», что Врангеля пристёгивать в качестве аргумента к заключению мира с Польшей не следует.

В свете разыгравшихся затем событий остаётся пожалеть, что советское руководство упустило благоприятный момент для замирения с Польшей на более выгодных условиях, чем произошло впоследствии. Но в то время многим большевикам, грезившим о революции в Европе, желанная цель казалась столь близкой… Троцкий почти ликовал, представляя себе «раздувание мирового пожара». Его влиянию поддался даже Ленин.

Однако в советском руководстве имелась и другая, прагматическая точка зрения на стратегию войны с Польшей. Её ещё в мае 1920 года выразил член Реввоенсовета Юго-Западного фронта Сталин. Будучи только что назначенным на эту должность в конце мая, Сталин выступил в «Правде» со статьёй, где утверждал: «Тыл польских войск является однородным и национально спаянным… Его преобладающее настроение — «чувство отчизны» — передаётся по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твёрдость… Если бы польские войска действовали в районе собственно Польши, с ними, без сомнения, трудно было бы бороться».

По сути, Сталин предостерегал от увлечения идеей привнесения революции в Польшу на штыках. Его прагматизм подсказывал необходимость сосредоточения усилий на освобождении от польской власти западных областей Белоруссии и Украины, где Красная Армия могла рассчитывать на поддержку местного населения. В течение ближайших двух месяцев Сталин ещё не раз повторял свои предостережения.

Так, 24 июня, беседуя с корреспондентом Украинского отделения Российского телеграфного агентства (УкрРОСТА), Сталин назвал «неуместным то бахвальство и вредное для дела самодовольство, которое оказалось у некоторых товарищей: одни из них не довольствуются успехами на фронте и кричат о «марше на Варшаву», другие, не довольствуясь обороной нашей Республики от вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на «красной советской Варшаве». 11 июля в беседе с корреспондентом «Правды» Сталин вновь назвал «недостойным бахвальством» ожидание триумфального марша на польскую столицу.

Между тем советские войска, нанося ощутимые потери противнику, за два с половиной месяца прошли с боями более 500 км. Когда в июле 1920 г. в Москве решался вопрос о дальнейших действиях против Польши, Реввоенсовет Юго-Западного фронта направил Главкому телеграмму, в которой предлагал утвердить овладение Львовом в качестве основной задачи фронта. Части Красной Армии к этому времени уже вошли в пределы Западной Украины, где 16 июля было провозглашено создание Галицийской Советской республики. Сначала Каменев утвердил это предложение, рассчитывая взять Варшаву силами одного Западного фронта. Во исполнение распоряжения Главкома Юго-Западный фронт (командующий фронтом А.И. Егоров, член Реввоенсовета Сталин) 25 июля начал Львовскую операцию. К началу августа Первая Конная с боями была уже в каких-то десяти километрах от Львова.

В это время войска Западного фронта под командованием М.Н. Тухачевского вышли на белорусско-польскую границу в районе Гродно-Слоним. Успехи наступления побудили политическое руководство страны принять решение о решительном усилении наступления в первую очередь на Западном фронте, с целью захвата Варшавы и окончательного разгрома польской армии. Эти задачи, согласно первоначальному плану, предполагалось решить в ходе Варшавской наступательной операции силами Западного и Юго-Западного фронтов по сходящимся направлениям. Однако в директивах от 22 и 23 июля главком ВС республики С.С. Каменев изменил первоначальный план, видимо, переоценив возможности успешно наступавшего до этого Западного фронта, и отдал Тухачевскому приказ продолжать наступление без оперативной паузы и не позднее 12 августа форсировать Вислу и захватить Варшаву. Юго-Западному фронту предписывалось наступать на Львов с конечной задачей освобождения Галиции. Таким образом, с конца июля наступление продолжалось по расходящимся направлениям (варшавское и львовское). Между фронтами образовался разрыв, чем серьезно нарушалось взаимодействие. Кроме того, в ходе стремительного наступления на Варшаву Красная Армия была предельно истощена: на подходе к Висле некоторые дивизии насчитывали не более 500 человек. В составе Западного фронта, по одним данным, было 52763 штыков и сабель, по другим — 86500. Численность противостоящих польских войск оценивалась от 107 тыс. до 111,3 тыс. штыков и сабель. Тем самым необходимого перевеса сил для успеха наступления у Западного фронта не было.

2 августа Политбюро ЦК РКП(б) под явным влиянием Троцкого дало указание объединить почти все войска, действующие против Польши, в одном Западном фронте, нацелив его на Варшаву. В отправленной тут же телеграмме Сталину Ленин мотивировал принятое решение желанием, чтобы «Вы исключительно занимались Врангелем», и тем, что якобы «внутри ЦК растёт стремление тотчас заключить мир с буржуазной Польшей». И это он писал тогда, когда ЦК на самом деле принял решение о советизации Польши!

К 10 августа части Западного фронта вышли к берегам Вислы. Тухачевский, полагая, что поляки будут отходить к Варшаве, принял решение главными силами обойти Варшаву с севера, форсировать Вислу и ударом с северо-запада овладеть городом.

В такой критический для Польши момент западные страны усилили свою военно-политическую помощь. 25 июля в Варшаву срочно прибыли две особые военно-дипломатические миссии — английская и французская. Главным военным советником был назначен французский генерал М. Вейган, который тут же подключился к разработке плана контрнаступательной операции. Польше вновь была оказана массированная материальная помощь, прежде всего вооружением и боевой техникой. В этот короткий период страны Антанты снабдили польскую армию 600 орудиями, а по количеству танков она вышла на 4-е место в мире. Регент Венгрии адмирал Хорти объявил свои Вооруженные Силы резервом польской армии. Антанта всячески пыталась вовлечь в войну против России и Румынию. С этой целью США предоставили ей большой заём. По существу, Красной Армии пришлось воевать не только с Польшей, но со всей Антантой, мобилизовавшей враждебные России силы в Германии, Австрии, Венгрии, Румынии и снабжавшей поляков всем необходимым для ведения войны. В самой Польше начался небывалый патриотический подъём. 24 июля в Варшаве было создано правительство национальной обороны с участием всех политических сил, за исключением коммунистов. Развернулась мощная агитационная кампания под лозунгом отпора «русскому империализму». Даже польские рабочие, крестьяне и беднейшие слои, на революционную солидарность которых надеялось советское руководство, встали по призыву Пилсудского на защиту своей независимости. Только за июль добровольцами в польскую армию записалось, по разным данным, от 60 до 150 тыс. человек. С целью поддержания порядка в армии и борьбы с дезертирством польское руководство 24 июля ввело чрезвычайные и полевые суды, а 14 августа — заградительные отряды. Польше удалось не только восполнить потери, но даже и сформировать новую армию — 5-ю. 6 августа вместо двух прежних создаются три польских фронта: Северный, Средний и Южный, два из которых (Северный и Средний) должны были противостоять войскам Западного фронта.

Телеграмма Ленина Сталину от 2 августа с предложением «заниматься только Врангелем» ещё не означала приказа о конкретной переброске сил для усиления Западного фронта. Только 11 августа главком С.С. Каменев приказал командующему Юго-Западным фронтом Егорову передать 12-ю и 1-ю Конную армии в оперативное подчинение Тухачевскому. Сам Тухачевский, понимая, что его передовые части опасно оторвались от тылов и могут попасть под контрудар, потребовал от командования переподчинить ему как Первую Конную, так и 12-ю вместе с 14-й армией для прикрытия левого крыла его войск.

Но и под Львовом обстановка была достаточно напряжённой: пехота 12-й и 14-й армий отстала от кавалерии Будённого, и Первой Конной пришлось отбивать атаки трёх пехотных и трёх конных дивизий поляков. Приказ Каменева застал Егорова и Сталина фактически врасплох. Первая Конная ввиду отставания своей пехоты вела бои у ворот Львова в спешенном строю и несла значительные потери. Можно представить, насколько тяжело было для Сталина выполнять этот приказ. Для него Первая Конная была, во-первых, любимым детищем, а во-вторых, она уже почти вошла во Львов. Несмотря на просьбу Егорова и Сталина от 12 августа оставить Первую Конную в составе Юго-Западного фронта (Львов-то уже почти взят, причём дорогой ценой!), приказ не был отменён.

Тем временем 17 августа поляки нанесли контрудар. Армии Западного фронта, обходившие Варшаву, внезапно оказались под угрозой окружения и разгрома. Требовались экстраординарные меры. 20 августа в усиление приказа Каменева личным приказом Председателя РВС Троцкого 1-я Конная была переподчинена Тухачевскому.

Приказ надо было выполнять. Но как? Тридцатитысячное конное соединение при погрузке на железнодорожные составы требовало значительного времени подготовки, а сроки переброски были поставлены самые критические. Само собой, Будённый и Ворошилов были шокированы приказом Троцкого. Для рядовых бойцов внезапная перемена задачи была вообще неожиданной: столько крови пролили под этим Львовом, уже так близко подошли — и теперь всё бросать и идти незнамо куда…

Экстренное совещание командования Юго-Западного фронта постановило: перебазировать Первую Конную походным порядком. Будённый и Ворошилов верхами отправились в варшавском направлении.

Пока Первая Конная двигалась к северу, противостоявшие ей под Львовом польские дивизии перешли в наступление и потеснили 14-ю армию. Узнав об этом, Тухачевский как будто забыл о проблемах Западного фронта и приказал 1-й Конной вернуться и восстановить положение. Матерясь, буденовцы в очередной раз развернулись на юг и ударили по полякам, восстановив связь с 14-й армией. Но уже на следующий день пришел контрприказ — наступать на север, на Замостье, далее — на Люблин.

Те, кто до сих пор считает Тухачевского гением, обратите, пожалуйста, внимание на этот эпизод. Ведь Тухачевский имел уже два года реального боевого опыта! Чем объяснить подобные приказы, отданные предельно несвоевременно и заставившие лучшее в Красной Армии кавалерийское соединение бессмысленно кружить по чужой враждебной территории, теряя боеспособность?

25 августа пришёл новый приказ, на сей раз прямиком от главкома Каменева, через голову Тухачевского. Первая Конная всё-таки должна нанести удар на Замостье-Люблин, чтобы отвлечь часть сил поляков и облегчить правофланговым армиям Западного фронта выход из наметившегося окружения. Все понимали, что этот удар уже катастрофически запоздал, что Первая Конная будет отрезана от своей пехоты и баз снабжения, и рассчитывать она может только на себя. А польские дивизии, противостоявшие будёновцам под Львовом, постараются изолировать и уничтожить нашу знаменитую Конармию. Фактически Троцкий и Каменев отправляли Первую Конную на смерть.

Будённый и Ворошилов, тем не менее, доказали, что их Конармия — действительно лучшая. Все ненужные обозы отправили в тыл. 4 конармейских бронепоезда перевели на другие ветки. Пополнили боеприпасы, хотя особых запасов-то и не было… Двинулись на Замостье. Ко всем неприятностям добавился ещё и дождь, сделавший дороги непроезжими. 27 августа в ходе тяжёлых боёв приблизились вплотную к Замостью. На следующий день Тухачевский вновь отчудил: с одной стороны, приказал пехоте 12-й армии нанести удар для поддержки Первой Конной. Вроде неплохо. Но для поддержки этого удара приказал забрать у Конармии Особую кавбригаду (по сути, единственный резерв армии). Будённый возмутился, бригаду не отдал, и Каменев его поддержал. Но время-то ушло…

Продвижение Первой Конной продолжалось, и 29 августа 6-я кавдивизия Апанасенко вышла к Замостью. Его обороняла петлюровская дивизия, служившая теперь полякам, плюс польский пехотный полк, и ряд отдельных частей помельче. Всего 3,5 тыс. человек, но при них 12 орудий и 3 бронепоезда. 6-я кавдивизия (5 тысяч сабель) имела также 12 орудий, но почти без снарядов.

Два дня упорных боёв с противником, имевшим укрепления в виде городской каменной стены и 52-метровую башню для корректировки артиллерийской стрельбы, лишили обороняющихся двух бронепоездов, но и будёновцы понесли такие потери, которые не позволили ворваться в Замостье. Три другие дивизии Первой Конной не могли помочь, так как в эти же дни вели тяжёлые бои с подходившими польскими частями. С юга атаковала группа Галлера, преследовавшая их из-под Львова, с севера тоже подтягивались минимум две новых дивизии (каждая численностью почти как вся армия Будённого). Только здесь, от пленных, будёновцы впервые узнали о масштабах катастрофы на севере: «Советские войска под Варшавой разгромлены. Полностью пленены две ваши армии. И вам скоро конец». Вначале даже не поверили, но полученная радиосводка из штаба фронта подтвердила сведения поляков. Стало ясно, что о рейде на Люблин теперь не-его и думать.

В ночь на 31 августа штаб армии был подвергнут артобстрелу. Убит адъютант Ворошилова, разбита рация. 31-го поляки атаковали со всех сторон. Группа Галлера вынудила конников отойти через сплошные болота на север. 10-я польская дивизия с севера вышла к Замостью, соединилась с гарнизоном и отрезала две красных кавбригады западнее города. Кольцо сжималось. Польская пехота прорвалась и почти разрезала Конармию пополам: 6-я и 11-я дивизии западнее, 4-я и 14-я восточнее Замостья. Дивизия Апанасенко с огромным трудом восстановила положение. Ближе к ночи 4-я дивизия Тимошенко пошла на прорыв, стремясь пробить путь к своей пехоте. Две атаки были неудачными. В третью конников повел сам Будённый… Замостье было очищено от противника, дорога к своим восстановлена. Но положение оставалось угрожающим. Наши дивизии оказались зажатыми между двумя вражескими группировками в коридоре шириной всего 12-15 километров.

1 сентября было, наконец, принято решение об отступлении. Но к тому времени дорогу снова преградили поляки. Плотные колонны улан готовились атаковать изнурённые красные части. Положение спас командующий артиллерией армии Г.И. Кулик, организовавший мощный внезапный артналет по вражеской коннице (вспомнил оборону Царицына!). А чуть позже уже 14-я дивизия И.В. Тюленева нанесла очередной удар, опрокинула поляков, захватила мост через приток Буга. Армия вышла из окружения. В общем, всё закончилось значительно благополучнее, чем на севере: будёновцы сумели вырваться из окружения, не потеряв своего вооружения и нанеся противнику большие потери. Наши потери были тоже немалыми, но самое главное: помочь Тухачевскому избежать разгрома главных сил Западного фронта Первая Конная не смогла, хотя сделала всё от неё зависящее и не уронила свою славу:

На Дону и в Замостье тлеют белые кости,

Над костями шумят ветерки.

Помнят псы-атаманы, помнят польские паны

Конармейские наши клинки!

Сталин среагировал на происшедшее весьма болезненно. Он, подчинившись приказу о передаче Тухачевскому Первой Конной и 12-й армий, не соблазнился участием в разгроме «последнего гнезда контрреволюции», несмотря на то, что Крымский фронт был объявлен главным для республики, и попросил отставки с должности члена Реввоенсовета фронта. Просьба была уважена. В заявлении Сталин, между прочим, писал о распространении порочащих его слухов о том, что это он якобы сорвал Варшавскую операцию, затянув передачу армий Западному фронту.

События подтвердили правоту предвидений Сталина, в стратегическом плане оказавшегося на голову выше Троцкого и «Наполеона» Тухачевского.

Сейчас очень соблазнительно представить, как могли дальше пойти процессы, если бы Ленин в июле 1920 года послушал Сталина. Сосредоточив основные силы на Юго-Западном фронте, Красная Армия запросто могла бы завершить освобождение Западной Украины, при этом избежав разгрома на варшавском направлении. Мир состоялся бы на гораздо более выгодных условиях, чем в реальности. Граница с Польшей прошла бы западнее. Скорее всего, вся Украина и вся Белоруссия уже тогда стали бы советскими. А это во многом предотвратило бы формирование двух украинских идентичностей: на основе советского Востока и «буржуазного» Запада. Иное начертание советско-польской границы не могло не повлиять на характер отношений в Восточной Европе накануне Второй мировой войны. И даже при самых неблагоприятных тенденциях в позднем СССР, даже при его распаде, мы бы сейчас не имели таких проблем в отношениях ни с Польшей, ни особенно с Украиной.

В результате войны 1919-1920 гг. Польша стала минимум на треть состоять из областей с преимущественно непольским населением. Именно эти земли были забраны у Польши в 1939 году. При этом никакой клочок земли, которую Польша утратила в 1939 году, не входит ныне в состав территории России. Поэтому любые спекуляции насчёт «покаяния» России перед Польшей за 1939 год лишены всякого основания.

Еще более вздорными являются призывы к «покаянию» за якобы произведенный в 1940 году расстрел пленных польских офицеров в Катыни. В своей великолепной книге «Катынский детектив» Ю.И. Мухин убедительнейшим образом доказывает, что расстрел польских офицеров имел место не в 1940, а в 1941 году, и был устроен не нашими, а немцами. Приводя 113 (!!) доказательств, как прямых, так и косвенных, расстрела поляков немцами, и добавив к этому, что документы, якобы свидетельствующие о расстреле поляков руками НКВД («письмо Берии», «письмо Шелепина»), являются грубыми фальшивками, он заключает:

«Мы установили, что пленных польских офицеров расстреляли немцы в 1941 году.

Не немцам бы это сделать! Весьма было бы нелишне, чтобы их в 1940 году расстреляли палачи НКВД по приказу Сталина из добрых старых наганов. И чтобы кинооператоры сняли все это на пленку и сделали фильм. Ведь немцы расстреляли их как поляков, а Сталин расстрелял бы их как офицеров. Снятый фильм каждый год надо было бы показывать в военных училищах СССР и Польши, приговаривая: «Смотрите и не забывайте. Вот закономерный конец тех, кого Родина обувала, одевала и кормила для своей защиты, и кто вместо защиты Родины предпочел плен, кто жизнью своей её не спас. Смотрите и запоминайте! Когда начнется война и вам надо будет отдать за Родину свою жизнь, то отдайте её. не колеблясь — не имеет права жить офицер, если его Родина умирает! Зачеркните в памяти такое понятие — плен, оно не для вас, не для офицеров.

Польские офицеры в Катынском лесу получили в затылок немецкую пулю. Это не очень справедливо.

И советская пуля — тоже нехорошо.

Только польская пуля была бы наивысшей справедливостью».

Приходится сожалеть, что многие историки и публицисты даже левого толка в попытках отразить вздорные обвинения нашей страны в расстреле польских офицеров в Катыни упоминают трагедию 1920 года, связанную с разгромом Западного фронта под командованием Тухачевского и попаданием в польский плен десятков тысяч красноармейцев, в живых из которых остались буквально единицы. Да, трагедия Варшавской операции и гибели наших пленных бойцов из-за зверств режима Пилсудского имела место. Но когда об этом вспоминают в контексте обсуждения Катынского расстрела, то вольно или невольно соглашаются с насквозь лживой версией Геббельса, согласно которой поляки были расстреляны в 1940 году палачами НКВД. Это величайшая глупость, если не выразиться покрепче. Оружие информационной войны, в котором сочетаются слова «Катынь, НКВД, 1940» должно быть выбито из вражьих рук. Должно звучать только сочетание «Катынь, немецкие фашисты, 1941», и никак иначе.

Как видно, роль Сталина в Гражданской войне не сыграна до конца в самой войне, но простирается на век вперёд. Повторяя сказанное вначале, объективный анализ деятельности Сталина с 1917 по 1920 годы придаёт его фигуре просто гигантский масштаб и даёт ясное понимание, каким должен быть настоящий Вождь. Вполне точно отразил роль Сталина в Гражданской войне его друг и соратник К.Е. Ворошилов в брошюре, написанной им к 10-летию Красной Армии и 50-летию Сталина:

«Гражданская война требовала от товарища Сталина огромного напряжения сил, энергии, воли и ума. Он отдавал себя всего целиком и безраздельно. Но в то же время он извлек из нее громадный опыт для своей последующей работы.

В гражданской войне товарищ Сталин в разнообразных и сложнейших условиях, обладая огромным талантом революционного стратега, всегда верно определял основные направления главного удара и, искусно применяя соответствующие обстановке тактические приемы, добивался желательных результатов. Это качество пролетарского стратега и тактика осталось за ним и после гражданской войны. Это его качество хорошо известно всей партии».

Гениальность Ленина и Сталина состояла в том, что они сумели провести «корабль» советского государства через сложные перипетии, кризисы Гражданской войны, за которой стоял мировой империализм, представленный как Антантой — в виде направляющего контрреволюцию «рычага» (без её помощи «белое движение» не состоялось бы), так и мировым сионизмом, преследовавшим ещё более зловещую цель — оседлать и обессилить революционное движение изнутри. Продолжая образную аналогию, Антанта вывела навстречу советскому «кораблю революции» эскадру дредноутов, пытавшихся залпами главного калибра разнести его вдребезги, но вдруг обнаружила, что прицелы у орудий сбиты. Мировой же сионизм изо всех сил населял наш корабль зловредными крысами, пытавшимися прогрызть его днище и пустить ко дну без всякой артиллерии. Стратегия и тактика большевиков во главе с Лениным и Сталиным не позволила крысам прогрызть днище корабля и привела его к решительной победе.

Военно-стратегический талант Сталина сочетался с его политической, классовой проницательностью, со зрелыми общественно-политическими оценками событий на Гражданской войне. Он ясно понимал, что война не исчерпывается войной внутри России, что это есть война мирового империализма в первую очередь против социалистической революции в России. Он понимал, что победа белых обернется России потерей самостоятельности, превращением её в сырьевой придаток Запада, что и произошло в результате капиталистической контрреволюции 80 лет спустя.

В конце 1919 года он писал: «Деникин и Колчак несут на себе не только ярмо помещика и капиталиста, но и ярмо англо-французского капитала. Победа Деникина–Колчака есть потеря самостоятельности России, превращение России в дойную корову англо-французских денежных мешков. В этом смысле правительство Деникина–Колчака есть самое антинародное, самое антинациональное правительство».

«Все «белое движение» было накрепко связано с интервенцией, полностью зависело от решений, принимаемых в Париже, Лондоне и Вашингтоне. Идею верности западным союзникам Деникин и Колчак не подвергали никакому сомнению. Хотя они прекрасно знали, что ценой возможной победы, если таковая произойдет, станет колонизация России. Украина попадала под протекторат Франции, Азербайджан, Кавказ и Закавказье — Англии. Даже такой известный деятель российского либерализма, как П.Н. Милюков, признал в 1920 году, что на Западе «теперь выдвигается в более грубой и откровенной форме идея эксплуатации России как колонии ради ее богатств и необходимости для Европы сырых материалов».

Это превращало Гражданскую войну в войну Отечественную, в которой защищалось не только социалистическое Отечество, но и государственность России. Это интуитивно понимали рабоче-крестьянские массы, народ в целом и поэтому «белое движение» было обречено на поражение. Фактически «за единую и неделимую Россию» сражались вовсе не белые, а красные.

Особо следует отметить работу Наркомнаца под руководством Сталина. В России, где было более 140 национальностей, и когда эти все многочисленные народы и народности оказались охваченными революционными преобразованиями, строительством советской власти («советизацией»), роль Наркомнаца и национальной политики, которую проводил И.В. Сталин, трудно переоценить. Её значение было исключительным в деле победы в Гражданской войне.

Биограф Сталина Н.И. Капченко замечает: «… Ленин и Сталин работали в самом тесном контакте, поскольку в тот период национальные проблемы, наряду с вопросами войны и мира, находились в центре внимания всего большевистского руководства. Да и не было в большевистской партии человека, помимо самого Ленина, который бы так основательно владел национальной проблематикой. И… не только в чисто теоретическом плане…, но и… в плане досконального знания конкретных национальных проблем в значительной части российских национальных окраин…».

Гражданская война раскрыла Сталина как крупного политического деятеля, организатора, полководца; она подтвердила его «способность… браться за решение самых тяжёлых и неблагодарных вопросов, стоявших перед партией, — невзирая на опасности, совершенно не заботясь о том, как скажется выполняемая работа на личной репутации».

Хочется ещё раз особо подчеркнуть: во время Гражданской Сталин неизмеримо вырос как настоящий Вождь, достойный стать рядом с великим Лениным.