Нелегко далась победа в борьбе за воссоздание Коммунистической партии на российской земле. И, отмечая столь значимую дату, мы обязаны вспомнить героев и подвижников, внёсших особенно весомый вклад в эту победу. Есть среди них и такие, которые заплатили за неё самой высокой ценой — собственной жизнью.
Вот Валентин Семёнович Мартемьянов. Он был выдающимся учёным-правоведом, стойко и убедительно защищавшим родную партию в Конституционном суде. Сами судьи высоко оценили его знания, чёткую логику, глубину аргументации. Причём борьбу за справедливость коммунист Мартемьянов активно продолжил и после завершения «дела КПСС».
Суть такова. Доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой Московской государственной юридической академии, которая ранее была знаменитым юридическим институтом, он специализировался по хозяйственному праву. А тогда, с начала 1990-х, эта его специализация приобрела неожиданную остроту — в связи с затеянной властью грабительской приватизацией.
Депутат Государственной думы Валентин Мартемьянов, член фракции КПРФ, стал самым компетентным и неопровержимым противником «приватизаторов». Спорить с ним, противостоять ему, когда в повестку дня выносились всё новые и новые «законодательные меры» по расхищению общенародной собственности, было весьма трудно. А голос его звучал всё твёрже. И в Думе, и в патриотической печати. Тогда враги решили, что называется, заткнуть ему рот. Не таким уж редким для этого времени способом.
1 ноября 1994 года, ночью, когда он возвращался домой, ему были нанесены злодейские удары по голове. 5 ноября, не приходя в сознание, скончался. 9 ноября мы похоронили его — закопали в землю товарища, отца четверых детей.
Но память об этом замечательном человеке закопать нельзя. Дело не только в том, что он был крупным учёным и видным общественным, государственным деятелем. Он был Человеком — и таковым запомнился всем, кто близко знал его.
Паду ли я, стрелой
пронзённый,
Иль мимо пролетит она?
Это, говорят, была самая любимая его ария, которую он всегда исполнял с особым чувством. А стрела, увы, мимо не пролетела…
* * *
Говорим о Валентине Семёновиче у подъезда Государственной думы: сейчас должны выйти депутаты, чтобы отправиться на церемонию прощания. Говорим с его школьным товарищем, а ныне большим учёным-математиком (доктор наук, профессор, лауреат Госпремии, начальник лаборатории в Институте атомной энергии и т.д. и т.п.) Вячеславом Ивановичем Лебедевым.
Тут вот на что невольно обращаешь внимание.
Первое. Школу они окончили 45 лет назад, а отношения товарищеские, даже дружеские сохранились до последнего дня его жизни. И не только с одним Лебедевым, что было бы, может, и неудивительно. Со многими одноклассниками он регулярно переписывался и встречался. Ездил к ним, а они — к нему, вместе отдыхали, ходили в походы. На похороны собралось их из разных городов человек пятнадцать. Пришёл почти весь курс юридического факультета МГУ. Пришёл вокальный класс университетского клуба, где он много лет занимался. Скажите, о чём-то это свидетельствует?
— Он был, безусловно, центром нашего школьного землячества, объединял и сплачивал всех нас — так сказал Вячеслав Иванович.
И второе. Школу он кончал в Костроме — в некрологе официальном, где сказано про Москву, допущена ошибка. Родился действительно в Москве, в семье рабочего-железнодорожника, корни которого — на вятской земле. А потом отца, ставшего партийным работником, бросало по всей стране, вплоть до Забайкалья. Привело и в Кострому, где трое сыновей учились. Это школа №30 — бывшая имени Энгельса, на бывшей улице Сталина, ныне — Сусанина. Обычная, в общем-то, школа. Но сколько, оказывается, вышло из неё незаурядных воспитанников! Даже если брать один тот выпуск 1949 года: насчитали около десяти докторов и кандидатов самых разных наук. Старший брат Валентина Семёновича — Юрий, первый золотой медалист школы, выпускавшийся годом раньше, стал кандидатом филологии, специалистом по французской лингвистике; младший брат Владимир — доктор химических наук; сестра Ия — тоже химик, кандидат… Вот она, русская провинция.
* * *
Разговариваю с Николаем Скатовым. Он — доктор филологических наук, директор академического Института русской литературы в Ленинграде, который известен больше как Пушкинский Дом. А ещё Скатов — одноклассник и ближайший друг Валентина Мартемьянова.
— Знаете, — говорит, — Валя был редкостно и разносторонне одарённым человеком. Он прекрасно пел и, если бы пошёл по этой линии, стал бы, уверен, знаменитым артистом. Кстати, он уже и подал заявление в консерваторию, но потом почему-то забрал. Может, по примеру любимого Собинова решил сперва окончить юридический. Писал стихи и сочинял музыку. Да и к языкам у него были удивительные способности. А если бы в технику, физику или, скажем, в философию подался — там тоже проявил бы себя…
Эту мысль Николай Николаевич выскажет и потом, выступая у гроба. И, конечно, таланты человека вызывают всяческое восхищение. Но одарённость всё-таки — от природы, а вот свою позицию в жизни человек определяет сам.
— Скажите, — спрашиваю, — а почему, на ваш взгляд, Валентин Семёнович остался коммунистом? Сейчас, когда партию сначала запретили, а затем, разрешив, поставили всё же в положение гонимой. Он ведь, можно сказать, преуспевающий профессор — заведующий кафедрой, автор многих статей, книг, учебников. И зачем ему это было надо?
Скатов улыбается:
— Он сам иногда так говорил, когда уж совсем из сил выбивался: «И зачем это надо мне». Но, значит, иначе не мог. Я считаю, потому, что был он человечный человек и хотел, чтобы у нас было общество человечных отношений. У Маркса именно так где-то определяется коммунизм: не рай на земле, а человечное общество.
— Ну а сам-то ты остался коммунистом? — спрашивает Скатова его одношкольник Лебедев.
— Конечно.
— Молодец,— жмёт руку. — Я тоже.
* * *
Едем в Кунцево, где состоится гражданская панихида. Вопрос Валентину Александровичу Купцову, первому заместителю председателя ЦИК Компартии РФ:
— Что прежде всего вспоминаете, когда думаете о Мартемьянове?
— Как мы сидели рядом с ним в Конституционном суде — на процессе по так называемому делу КПСС. Он каждый раз обращал моё внимание, когда слышал какую-нибудь юридическую фальшь со стороны наших оппонентов. Не терпел этого. А фальши было…
Помню и я тот суд. Холодный голос Шахрая и его застылый, стеклянный взгляд; вкрадчивые, елейные, но пропитанные ядом интонации скандального адвоката Макарова и печать глубокого фарисейства на расплывшемся лице… Ах, эти лица! Как много сказали бы они даже неискушённому физиономисту. И как прекрасно, вдохновенно было лицо Мартемьянова, сколь уверенно и твёрдо, чисто и убеждённо звучал его голос, когда отстаивал он в суде честь своей партии…
На лицо его я обратил внимание ещё раньше — сразу же, когда мы познакомились. Был конец августа 1991-го. Против коммунистов развязана оголтелая травля. Надо защищаться и защищать.
В полулегальных условиях собрался на первое заседание общественный комитет «В защиту прав коммунистов». Он вырастет потом в одноимённое объединение. А пока нас всего несколько человек, в том числе — юристы. Понятно: организация-то правозащитная, нужно хорошо знать законы, чтобы опираться на них.
Пришли люди знающие и мужественные — доктора наук Борис Курашвили, Виктор Вишняков, Борис Хангельдыев, кандидат наук Юрий Слободкин. Вот профессор Иван Павлович Осадчий представляет и этого застенчивого человека, пристроившегося где-то у краешка стола:
— Валентин Семёнович Мартемьянов, доктор юридических наук, профессор Московского юридического института.
Он встаёт, неловко кланяется. И я вижу: в лице этом как-то органично соединились твёрдость и мягкость. Воля и доброта. А глаза светятся умом и затаённой печалью…
Что ж, лицо не соврало. Он действительно оказался таким. Очень добрым в товарищеском общении, но исключительно волевым, твёрдым, когда речь шла об отстаивании принципов и убеждений.
Это он — первым среди юристов — прямо заявил тогда со страницы «Правды», только что вышедшей из-под запрета: то, что произошло в августе, — это антиконституционный переворот.
Так же прямо он старался говорить правду всегда. И до августа 1991-го, и после. Чем бы ему это ни грозило.
Вы, наверное, заметили, как много у нас появилось за последние годы правдолюбцев «применительно к обстоятельствам». Заговоривших что-то против прежних власть имущих, когда это стало не только безопасно, а даже выгодно. Раньше говорили совсем иное. Психология проста: они всегда за тех, кто сегодня сильнее…
Мартемьянов же, как рассказывали мне, работая ещё совсем молодым в прокуратуре Москвы, не побоялся выступить против всесильного начальства, отстаивая Правду и Закон. И был уволен. И чуть не вылетел из партии. Но — не отступил.
Думаю, такой факт (а были и позже аналогичные ситуации) поможет вам лучше понять этого человека.
* * *
Едем уже на кладбище, и я опять обращаюсь к Купцову:
— А какие у вас были последние встречи с Валентином Семёновичем?
— В конце сентября на дачу меня пригласил. Ну, дача — это сильно сказано. Домик небольшой, дощатый, сам он и строил с друзьями. Между прочим, в Рязанской области, недалеко от родины любимого им Есенина. Хорошо было. Мы вдвоём, осень золотая. Пел он много, особенно из есенинского своего цикла. У него ведь написано шестнадцать романсов и песен на есенинские слова…
А когда обратно ехали, «Жигулёнок» его совсем забарахлил. Старый, изношен до предела. Ничего, говорит, вот получу гонорар за учебник — новые «Жигули» куплю. Только что вышел из печати написанный им учебник «Хозяйственное право» в двух книгах. Я говорю: поди, гонорара-то нынешнего и не хватит на машину. Засмеялся: «Тогда на своих двоих поезжу».
Последние заботы наши совместные такие. Ходили в Арбитражный суд — по поводу партийного имущества. Валентин Семёнович был там вместе со мной официальным представителем партии. Все документы он в основном готовил. И очень переживал, что, несмотря на всю нашу юридическую правоту, суд опять же принял политическое решение.
Немало было у него забот и в Государственной думе. Делился своими соображениями насчёт проекта нового Гражданского кодекса. Не раз по поводу него выступал. Критиковал очень резко: нет здесь понятия коллективной собственности, заложена возможность продажи земли. И, конечно, приватизация не давала ему покоя. Как специалист по хозяйственному праву, можно сказать, мирового класса, он лучше других понимал грабительский смысл и механизм того, что творят «демореформаторы». И все силы свои — как депутат, как учёный, как коммунист — прилагал, чтобы остановить этот грабёж…
* * *
Приведу выдержки из его выступлений в «Правде» незадолго до убийства.
«Если на первой стадии незаконность и нелегитимность приватизации как-то прикрывались «фиговым листком» именного чека и хотя бы в этом как-то отражалось согласие собственника на продажу его имущества, то сегодня, на втором этапе, когда полностью отсутствует какое-либо ясно выраженное согласие миллионов собственников на эту приватизацию, в чём всё-таки вы видите правовую опору для того, чтобы признать легитимной скупку ничтожным количеством так называемых реальных собственников добра у многих миллионов ваших сограждан, в чём вы видите согласие этих миллионов на то, чтобы их добро распродавалось и уходило в чужие руки?»
«Стратегическую» собственность, смею вас заверить, новый класс заставит уважать, обмануть он себя не даст. В режиме приоритета частных интересов он сумеет и приумножить её, защитить всеми экономическими и политическими рычагами. А что выиграет от компрадорско-буржуазного режима с его «упорядоченным» гражданским оборотом тот, кто продаёт только рабочую силу?»
«Законодательная власть создала наиболее благоприятные условия для тех, кто имеет крупную собственность, солидный капитал, и не прибавила ничего тем, кто живёт своим трудом, а скорее наоборот».
Последнее было опубликовано в связи с новым Гражданским кодексом 3 ноября 1994 года, когда рука убийцы уже нанесла ему смертельный удар…
Сколько известных, знаменитых, даже очень знаменитых погибло до Мартемьянова и после него! Погибло и несколько депутатов Думы. Но как явственно тянет от многих смертей запахом денег! «Люди гибнут за металл…» И это стремление преступников заручиться депутатской неприкосновенностью, и эти наглядные свидетельства, что преступность и власть у нас уже под одной крышей, и эти хоть редко, но прорывающиеся компетентные признания, что преступность в нашем сегодняшнем обществе не победить, поскольку корни её прорастают не вниз, а вверх…
Когда сообщения о заказных убийствах банкиров, депутатов, шоуменов и журналистов идут одно за другим, катятся непрерывной и нарастающей волной, всё сливается в глазах. В восприятии общества насильственная смерть как бы уравнивает всех — все становятся мучениками.
Однако мне обидно, с кем в этом ряду зачастую оказывается уравненным Мартемьянов. Потому что он — другой.
Да, люди гибнут за металл, но люди гибнут и за Родину. Гибнут за справедливость. Человек чести и личного бескорыстия, он хотел, чтобы у нас были справедливые законы и чтобы они всеми выполнялись. В первую очередь — властью.
Конечно же, в глазах «благоразумных» он выглядел странным. Конечно же, «благоразумные» задавались — вслух или молча — вопросом: зачем? Зачем ему, преуспевающему профессору, эта защита прав коммунистов? Эти опасные выступления на процессе над запрещённой Компартией — в защиту её? Эта активность в Думе — и опять во фракции опальных коммунистов?
«Благоразумные» не поймут. Озабоченные больше всего личным покоем и благополучием, они тотчас, побросав свои партбилеты, которые вовсю использовались ими ранее, поспешили в услужение новой власти. И вошли в неё, и приспособили к ней свой профессионализм, и захватили народную собственность.
Он же, истинный коммунист, оставшийся верным благородной коммунистической идее, думал не о себе и своём благе. С трибуны высшего законодательного органа и в оппозиционной прессе всей силой высокого профессионализма отстаивал справедливость закона, права людей труда. Не митинговой крикливостью, а именно профессиональной компетентностью.
* * *
Я уже писал: если бы все оболваненные тотальной антикоммунистической пропагандой последних лет узнали, каков он был, коммунист Валентин Мартемьянов!
Ведь коммунистов нынче и в самом деле изображают чуть ли не с дьявольскими рогами. И движущей силой нашей революции провозглашена зависть.
А может, всё-таки чувство справедливости двигало и движет истинными коммунистами? Конечно, всяческая накипь, комначальники, пёкшиеся только о шкуре своей, основательно навредили благородной идее. Да не о них же речь.
Не удалось мне установить, кому завидовал профессор Мартемьянов. А вот несправедливость так называемого перераспределения государственной (точнее — народной) собственности, когда одним — всё, а другим — ничего, вызывала у него страстный протест.
Не о себе он радел — о народе. Громко звучит? Но это — правда. За это его и убили.
Брат Владимир рассказывал:
— После Конституционного суда и потом я не раз предупреждал его, что с ним могут расправиться. Он соглашался. Но тут же говорил: «Всё равно угодничать перед этим режимом не буду».
«Демпресса» после его гибели поспешила выдать: «Версии политической расправы следствие опровергает полностью»… «Происшедшее никак не связано с работой г-на Мартемьянова в Думе. Скорее всего это банальное ограбление»…
Такой категорический вывод — всего лишь через три дня после смерти?! Да, представьте себе. Сперва (это сразу же!) заявили о «несчастном случае» — просто упал, дескать.
Потом, когда нелепость такой версии при чудовищной черепно-мозговой травме стала очевидной, заговорили об «ограблении». Хотя ничего ценного у него не взяли, да и нечего было взять.
А затем, по мере следствия, которое явно прокручивалось на холостых оборотах и старательно спускалось на тормозах, многими свидетелями было замечено, что серьёзнейшие сведения, относящиеся к версии политических мотивов убийства, даже не протоколируются. Владимир Мартемьянов, брат убитого, вынужден будет обратиться к следователю не с одним тревожным заявлением по этому поводу. Не раз выступит на эту тему и газета «Правда».
Но всё — безрезультатно.
В тумане казуистики, многомесячной волокиты и сознательного бездействия будет тщательно прятаться тайна убийства этого настоящего патриота — человека с душой поэта и мужеством бойца…
* * *
Когда в очередной раз собрались у него дома родные, друзья и товарищи, жена Татьяна Анатольевна рассказала про удивительное совпадение:
— На гроб в могилу мы положили его гитару, символически надорвав струну. Другая гитара осталась дома. И вот ночью после похорон сестра просыпается от странного звука: будто кто-то взял гитарный аккорд. Утром смотрим — струна надорвана. Та же — первая, тонкая струна…
А сын Сева включает одну из любимых отцовских записей. Красивейший лирический тенор (если бы вы слышали!) поёт пронзительные есенинские строки:
Все успокоились,
все там будем,
Как в этой жизни радей
не радей, —
Вот почему так тянусь я
к людям,
Вот почему так люблю
людей.
Он, Валентин Семёнович, тоже любил людей и всей душой хотел им добра. И столько делал для этого!
Иду по дорожке, где его убили. Снег падает. Окна темны.
Слышу голос его. Песню, которая только что звучала. Песня обрывается на полуслове…