В начале июля крупнейшему русскому советскому композитору Александру Георгиевичу Флярковскому могло бы исполниться 90 лет. Увы, семь лет назад мастер ушёл из жизни. Но живёт ли память о выдающемся творце? Предусмотрены ли какие-то официальные мероприятия, связанные с этой датой? Об этом публицист Руслан Семяшкин беседует с дочерью композитора — поэтессой Ольгой Флярковской.

— Как и многие мои сверстники, я отношу себя к послевоенному поколению. Папа, его музыка, наполненная драматизмом и любовью к жизни, не были бы такими, если бы не этот ожог войной в детстве, если бы не боль потери матери, ушедшей из жизни через год после снятия Ленинградской блокады, если бы не переживания за отца, инвалида-фронтовика, если бы не любовь к педагогам, буквально спасшим их, мальчиков Хоровой школы при Ленинградской капелле.

90 лет… Какая дата! Не каждому из нас отмерено столько. В конце мая в его родной Ипполитовке — Государственном музыкально-педагогическом институте имени М.М. Ипполитова-Иванова — прошёл большой памятный концерт, подготовленный силами педагогов и студентов, записана юбилейная передача «Романтика романса», которую зрители смогут увидеть осенью. В моих личных планах подготовка к переизданию книги Александра Георгиевича «Жизнь моя — музыка». Надеюсь, что и Союз композиторов России не останется в стороне и осенью состоится концерт, приуроченный к папиной дате, ведь он столько лет трудился в стенах родного союза, стольким людям помог, столько добра успел сделать! Очень хочется, чтобы коллеги-композиторы поделились своими воспоминаниями. Со дня его смерти в 2014 году прошло семь лет, неплохо бы и о фестивале хоровой музыки или эстрадной песни его имени подумать, и о доске на доме, где он столько лет жил и работал, и о доске на стене Ипполитово-Ивановского института, где он не просто трудился много лет, преподавая композицию молодым музыкантам, но и основал кафедру композиции, пригласил на работу в качестве преподавателей молодых энергичных композиторов и, будучи профессором и художественным руководителем учебного заведения, сделал всё, чтобы Высшее музыкальное училище в 1995 году обрело статус высшего учебного заведения федерального значения, перейдя таким образом из московского подчинения в федеральное. В1999 году там начала функционировать и аспирантура.

— Каким человеком был Александр Георгиевич? Что для него являлось главным в жизни?

— Этот вопрос для меня, его дочери, и самый простой, и самый сложный. Папа был ярким. И одновременно удивительно скромным человеком, о чём многие вспоминали на майском концерте его памяти в институте. Его яркость была светлой и объяснялась мощной энергетикой таланта, огромной эрудицией и культурой. Это то, что ни скрыть, ни сымитировать нельзя. Это видно сразу.

Он был очень добрым, неприхотливым и щедрым человеком. Его отличало отменное чувство юмора. Оно никогда ему не изменяло, даже в трудные для него последние годы жизни, отмеченные тяжёлой болезнью.

Он умел уважать детство и разговаривал с детьми на «вы». Он любил и жалел животных, мне никогда не запрещалось иметь питомцев, приводить животных с улицы. У нас жили собаки, птицы, хомяки, мыши, рыбы, даже тритоны.

Папа был чутким и мудрым человеком. Он прекрасно понимал, кто перед ним, что за человек, никогда не подавлял собеседника, оставляя человеку свободу для самовыражения. Он был прекрасным отцом, преданным, верным до конца мужем, любящим и совестливым сыном. Он был таким дедом, что когда его не стало, мой сын, его внук, сказал на поминках после долгого молчания:

— Он был великий человек… в плане человек.

И это самая лучшая, самая, пожалуй, исчерпывающая характеристика для папы.

А ещё он был кристально честным человеком. Кто знает творческую среду не понаслышке, тот отлично понимает о чём я: ему претило лицемерное завышение оценок, равно как и очернительство. Великолепно одарённый от природы, со своим узнаваемым стилем, многогранный до уникальности, он никогда не «снисходил» до творческого общения с начинающими музыкантами, а говорил с ними серьёзно и уважительно, как с равными. Он уважал коллег-композиторов, и когда в день премьеры они подходили к нему с вопросом: «Ну как, Алик?», то были уверены, что услышат правду. То есть получат серьёзное, аргументированное мнение, выраженное кратко и всегда корректно, но нелицеприятно, абсолютно честно. Поэтому подходить они предпочитали без знакомых, один на один.

А главным в жизни для него была Музыка — именно так, с большой буквы. Он был максималистом в этом вопросе. Не принимал дилетантизма, невежества. Не понимал, например, как можно творческий процесс доверить компьютеру. Он был абсолютным трудоголиком. Это был человек, который ненавидел отдыхать, не умел этого делать. Это всегда была проблема в семье: мама очень заботилась о папе, зная все слабые стороны его здоровья, и сама она не была крепкой. Это, кстати, понятно: одногодки, оба они хлебнули лиха в военную пору, у обоих от недоедания начинался туберкулёз в открытой форме. Вот она и хотела, чтобы они летом полечились в санатории в Сочи, например. Но папа выдерживал это «прекрасное ничегонеделание» максимум неделю. После этого следовал звонок в Москву, обнаруживались срочные дела — и только его и видели. Вообще, были две вещи, которые его страшно раздражали, огорчали: расхлябанность и непунктуальность. Чёткий, обязательный, быстрый в решениях, он был человек-часы.

— Известно, что вашему отцу пришлось пережить войну, он был эвакуирован из Ленинграда, перенёс тяготы военного лихолетья, а потом продолжил своё музыкальное образование и окончил Московскую консерваторию, где занимался в классе композиции у самого Юрия Шапорина. Музыка влекла его с самого детства?

— Да, совершенно верно. Папа окончил Московскую консерваторию, где занимался в классе композиции у самого Юрия Александровича Шапорина. И именно благодаря музыкальному образованию выжил в блокаду и вообще состоялся в жизни!

Когда началась блокада, папа эвакуировался вместе с детской Хоровой школой при Ленинградской капелле имени М.И. Глинки. В вагоне поезда ему исполнилось десять лет. Детей отправили в Кировскую область, в село Арбаж. Их везли через всю Россию в угольном вагоне, очень скоро они стали все чёрные от угольной пыли, времени приводить вагон в порядок не было: в Ленинград срочно завозили топливо для военных заводов, кольцо вокруг города сжималось. До места их везли два месяца — поезд подолгу стоял, пропуская военные составы. Хористы видели, как падали сбитые самолёты, видели расстрел дезертиров. Они много чего видели.

Зима была страшной. В самом конце декабря 1941 года родился папин младший брат Анатолий, он прожил семнадцать дней и умер от врождённой слабости. Спалив в лютый мороз все дедушкины книги, шкаф, стулья, папину деревянную кровать, бабушка один за другим порвала и бросила в печурку папины коллекционные альбомы с марками. А вот справленный прямо перед войной серый шевиотовый костюмчик (семейную гордость!) бабушка бережно сохранила в опустевшем шифоньере и от пламени буржуйки, и от скупки. Костюмчик и дедушкин баян. Дедушка мой превосходным баянистом был.

В январе 1944 года блокада Ленинграда была окончательно снята. Папа теперь жил в Москве и учился в только что открытом Московском хоровом училище. В августе 1944-го он наконец смог приехать домой. В Ленинграде всё ещё было плохо с продуктами. В путь он отправился с целым мешком гостинцев. Продукты были специально закуплены папиным учителем, директором музыкального училища Александром Васильевичем Свешниковым. Всю жизнь отец хранил в сердце благоговейную память об этом удивительном педагоге и человеке. И вот папа после стольких лет разлуки постучал в родную дверь. Долго не открывали.

— Кто там? — прозвучал тихий усталый голос.

Дверь распахнулась. На пороге коммуналки стояла вовсе незнакомая ему расплывшаяся, очень бледная женщина. Она вскрикнула: «Алик!..» — и стала медленно сползать по дверному косяку. И тут до сознания сына дошло, что эта женщина и есть его некогда хрупкая, худенькая мама. Мама, от руки которой он с трудом оторвался когда-то на вокзале.

На шум из дверей комнаты вышел мой дед, за месяц до того демобилизованный из армии инвалид второй группы. Он приехал домой после долгого пребывания в госпитале, где лечил тяжёлые последствия ранения в голову и в ногу. Вместе они с трудом подняли мою бабушку, уже обречённую. Внесли в комнату. На этом месте рассказа отец всегда махал рукой со словами: «Ну мы вошли в квартиру и…»

Боже мой, сколько их, этих военных историй, связанных с папиным детством! Но, наверное, в каждой семье есть подобные истории. Вот они и есть самые настоящие и большие сокровища на свете.

— Александр Георгиевич был коммунистом и подлинно советским творцом. Он, что принципиально важно, остался таким и после событий 1991 года, кардинально изменивших нашу жизнь. А представлял ли он себе жизнь другую? Мог ли он перестать служить России, оставить её?

— Я всегда помню папины слова: «Меня воспитало государство», «Я всем обязан государству». Это было частью его мировоззрения, существенной частью. Никогда не произносивший, что называется, громких речей, никогда себя не называвший «патриотом», отец был им в самом чистом значении этого слова. Он всю свою жизнь сознательно служил музыке и Родине. Для него эти понятия удивительным образом сливались. Вполне естественным было то, что отец, человек с ярко выраженным общественным темпераментом, был членом КПСС, думающим, независимым человеком. И должна отметить, что, когда в 1991 году многие известные партийцы потянулись сдавать свои билеты, отца в их рядах не было и быть не могло.

Он был русским художником, воплотившим в своём творчестве вечно живые традиции русской музыки от Глинки до Шостаковича. Россия во всём её полнозвучии, ментальном разнообразии, полифоничности истории звучит во всех его произведениях: от оперы до лирической песни. Душа России песенна, мелодична, протяжна, это продиктовано и просторами нашей земли, и немного тягучим, склонным к рефлексии, к философии русским характером. Не поэтому ли именно русская народная песня так дорога, так неотъемлема от русского человека, так распознаваема душой? Я именно в этом усматриваю секрет папиной песни, её открытости, сердечности. Таковы его «Иванушка», «Радуга», «Барыня-речка» из кинофильма «Инженер Прончатов», «Вальс весны» («Словно девчонки в платьях бальных/Яблони вышли в ночь…»). У него даже опера есть на военную тему по катаевскому «Сыну полка», написанная в уникальном жанре: опера-песня. Авторская стилизация под песню времён войны, выполненная в его непередаваемой манере, лежит в основе музыкальной концепции произведения, где именно песни двигают, осмысливают, дополняют, «переживают» сюжет.

Опера «Сын полка» была поставлена в Детском музыкальном театре имени Н.И. Сац в 2005 году и до сих пор играется на 9 Мая и 23 февраля. Что меня поражает, взрослые мужчины, отцы семейств вытирают слёзы, плачут в драматических местах, сама много раз была тому свидетельницей.

— Ваш отец писал песни, музыку для фильмов, оперы, оперетты, симфонические, хоровые произведения, кантаты, оратории, симфонии. Наследие его велико. Немало создал он и патриотических творений. Что бы вы отметили особенно?

— Перу отца принадлежит фантастическое по силе хоровое произведение «Песни Куликова поля» (1982), я считаю, это жемчужина русской хоровой музыки XX столетия. Им в разные годы написаны хоровая поэма «Клятва» на стихи Расула Гамзатова (1970), на мой взгляд, гениальный цикл хоров «Ленинградская тетрадь» на стихи поэтов-блокадников (1975), «На гражданской на войне» на стихи А. Прокофьева (1976), «Александр Матросов» на стихи Е. Евтушенко (1978), хоровое произведение «И мир глядел на нас» (1981), написанное в память о войне, цикл хоров «Всё продолжается» на стихи И. Машбаша (1985), хоровая поэма-триптих «Армения, Спитак, 1988 год, декабрь» (1990). То, что я перечислила, — лишь часть его творчества, но она неопровержимо говорит о нём как о крупнейшем композиторе-хоровике XX столетия. В период с 1949 по 2005 год им написано более пятидесяти хоровых сочинений. Все эти произведения красноречивее любых рассуждений говорят и о его гражданской позиции.

А какую музыку папа написал к кинофильмам! В его списке такие картины, как: «Девичья весна» (1960), «Взрослые дети» (1961), «Зелёный огонёк» (1964), «Ещё раз про любовь» (1968), «Русское поле» (1971), «Бой после победы» (1972), «Инженер Прончатов» (1973), «Океан» (1973), «Здравствуйте, доктор!» (1974), «Алмазы для Марии» (1975), «Розыгрыш» (1976), «Лекарство против страха» (1978), «Белый снег России» (1980), «Открытое сердце» (1980), и другие фильмы… Кто не знает папиного «Прощального вальса» («Когда уйдём со школьного двора…») на стихи А. Дидурова из «Розыгрыша» или «Я мечтала о морях и кораллах…» на стихи Р. Рождественского из «Ещё раз про любовь»? И везде, в каждой картине его музыка была одним из главных действующих лиц, чутким организмом, реагирующим на переживания героев, а не просто фоном или набором аудиоэффектов, как теперь часто бывает.

Особо мне хотелось бы отметить его оперу «Отважный трубач» (1985) по мотивам повести Отто Готше «Наш маленький трубач» — об отважном мальчишке-трубаче, спасшем жизнь Эрнсту Тельману. Характерная, яркая, она отлично передавала атмосферу Берлина 1930-х годов.

Думаю, что через всё творчество отца прошла тема героического, жертвенного, способного к большому, «взрослому», поступку детства. Его отважный трубач, маленькие герои оперы «Время таять снегам» (1988) по автобиографической повести чукотского писателя Юрия Рытхэу, Герда из оперы «Снежная королева» (2001), Ваня Солнцев из «Сына полка» по повести Валентина Катаева… Все они словно пронизаны какой-то непередаваемой нотой отцовского детского военного сиротства, его собственным выстраданным опытом, в котором куётся характер — светлый, но в чём-то и стальной. Либретто ко всем четырём операм написала Роксана Николаевна Сац. А на папину смерть она откликнулась такими словами: «Мы с глубокой болью восприняли кончину Александра Георгиевича Флярковского, талантливейшего композитора, музыка которого всегда пробуждала самые глубокие, чистые чувства в сердцах тех, кому так дорога наша страна. Александр Флярковский очень много сделал для нашего театра. Какие волнующие оперы были им созданы ещё во время тесного творческого содружества с Наталией Ильиничной Сац — «Отважный трубач» и «Время таять снегам»! Одна из последних его работ — «Снежная королева» — также стала украшением нашего репертуара. Его талант театрального композитора помогал ему выразить самую суть образов, стиля, характеров произведения. Его кончина — это огромная утрата, огромная боль. Но его музыка звучала и будет звучать, потому что она полна тем самым сокровенным и настоящим, что есть в музыке только большого Художника!»

— Какова же судьба творений композитора Флярковского? Востребованы ли они в наше время, когда подлинные культура и искусство, прямо скажем, переживают далеко не лучшие времена?

— Ох-ох-ох. Частично я уже рассказала о том, что папина музыка, безусловно, остаётся в русской музыкальной культуре. Но при существующей развлекательной политике законодателей популярной музыки на телевизионных каналах популярность его имени очень снизилась. Мне это по-настоящему больно, потому что это совершенно незаслуженно. Почему так? А почему, скажите, практически не звучит и Свиридов?

Мне видится со своей колокольни, что до тех пор, пока идеологией общества будет чуждая русскому человеку идеология денег, отношение к композиторам-почвенникам не изменится. Но ведь отец был и выдающимся композитором-лириком, и композитором-классиком — автором 24 прелюдий и фуг к примеру.

Знаю, что интерес, в том числе и профессиональный, исследовательский, к его музыке есть. В Институте имени Ипполитова-Иванова в этом году защищается диплом по его творчеству, пишутся статьи. И это, несмотря ни на что, наполняет меня оптимизмом.

— А ставят ли сегодня в отечественных оперных и музыкальных театрах оперы и оперетты, созданные вашим отцом?

— Мне бы очень хотелось, чтобы это было так. В Театре имени Сац в осенне-зимний период играется несколько спектаклей обновлённой «Снежной королевы» по сказке Андерсена, в памятные дни — «Сын полка». «Снежная королева» собирает полные залы детей уже двадцать лет. Это неслыханное долголетие спектакля по нашим временам. Никогда не забуду празднование двухсотого спектакля в театре.

— Говоря о вашем отце как о неповторимой личности, нельзя не вспомнить и о том, что он был и общественным и государственным деятелем, имел высокие государственные награды и звания. Как Александр Георгиевич воспринимал эти обязанности?

— Совершенно верно, папа очень много успел сделать на своих многочисленных общественных и даже правительственных должностях. Согласно личному листку по учёту кадров, в период 1973—1979 годов Флярковский занимал должность секретаря правления Союза композиторов РСФСР. В 1976—1980 годы он был заместителем министра культуры РСФСР. А с 1979 по 1990 год являлся уже секретарём правления СК СССР.

С 1987 по 1990 год папа работал заместителем председателя Советского комитета защиты мира. С 1987 года он был членом президиума Всесоюзного музыкального общества. В 1990 году был избран академиком Российской академии кинематографических искусств «Ника». Как, ну как его на всё хватало?

Во время работы в Министерстве культуры папа организовывал музыкальные театры по всей РСФСР. В частности, в 1976 году при его определяющем участии был открыт Красноярский театр оперы и балета. На это время отец практически переселился в Красноярск. Он сумел увлечь советских и партийных руководителей края идеей создания театра — дворца высокого искусства. Он занимался формированием труппы, вникал во все бытовые детали. Когда солисты оперы, оркестр и артисты балета спускались с трапа самолёта в красноярском аэропорту, они получали ключи от отдельных благоустроенных квартир.

Он ценой огромных усилий добивался того, чтобы сотни музыкальных школ и домов культуры в отдалённых районах, городах и посёлках были обеспечены музыкальными инструментами, и там, где на государственные деньги можно было приобрести один рояль, он умудрялся приобрести два. Тем самым он нёс музыкальную культуру во все уголки нашей России.

Во многом усилиями моего отца в бытность замминистра джаз в нашей стране был признан равноправным музыкальным направлением. Он пробил джазистам артистические звания и ставки, возможность гастролей по стране. Не случайно его очень любил Олег Леонидович Лундстрем. И папа очень уважал его и по-настоящему любил джаз.

А секрет папиной трудоспособности был следующий. Вставал он рано, всегда в ровном расположении духа, быстро завтракал, приводил комнату в рабочий вид и садился за стол. Всё утро работал не поднимая головы. Обед, короткий отдых лёжа с книгой в руках или сон. Далее снова — за рабочий стол. Завершал работу где-то к девяти часам вечера, к непременному просмотру программы «Время», ночами он не писал, а вот засидеться за другой работой до глубокой ночи мог. И так всю жизнь. В 75 лет он написал партитуру оперы «Снежная королева» за два месяца в Доме творчества композиторов «Руза», который очень любил. Его спутниками были партитурная бумага, остро отточенный карандаш, чёрная ручка, бритва для исправления помарок… У него был уникальный каллиграфический почерк. Лишь изредка он вставал от стола к роялю: проверить какое-либо созвучие, зафиксировать музыкальную мысль. Всю музыку, всю инструментовку он слышал «в уме». В этом смысле он был очень «тихим» композитором.

Во время работы всегда много курил. К сожалению.

— Как же увековечена память народного артиста РСФСР, профессора, композитора, так много создавшего замечательных, высокохудожественных произведений?

— Это очень горький для меня вопрос. В девяностые годы, да и в двухтысячные тоже многие русские композиторы были насильно сдвинуты на задворки музыкальной и культурной жизни. Особенно это коснулось композиторов классического и патриотического направлений.

Могу сказать, что отец с поразительным достоинством пережил годы забвения. Ни жалоб, ни ожесточённых упрёков в чей-либо адрес, ни обвинений от него никто не услышал. Не слышали их и мы, его семья.

Большую поддержку, творческую и человеческую, ему оказали в те годы легендарная Наталия Ильинична Сац, её дочь Роксана Сац, главный режиссёр Детского музыкального театра Виктор Борисович Рябов, народный артист России Сергей Борисович Яковенко, ректор ГМПИ имени М.М. Ипполитова-Иванова Анатолий Леонидович Корсакович. Многих из них уже нет с нами. Мой низкий поклон их памяти. И здоровья тем, кто ещё в строю русской культуры.

А вопрос увековечения на настоящий момент решён строгой медной табличкой на двери его кабинета в Ипполитовке, где он занимался со студентами. За это наша семья глубоко благодарна инициатору установления памятной таблички, ближайшему другу отца С. Яковенко, а также нынешнему ректору ГМПИ Валерию Иосифовичу Вороне. В его родном институте бережно сохраняется память о нём и звучит его музыка.

— Ольга Александровна, вы пишете стихи. О чём они и почему вы взялись за перо?

— Первое стихотворение я написала в восемь лет, а лет с пяти непрерывно сочиняла сказки. Может быть, дар раннего «сказительства» перешёл ко мне от бабушки, маминой мамы — учительницы русского языка и литературы. Я писала стихи и рассказы всё отрочество и юность. С увлечением занималась в студиях Московского дворца пионеров и при Доме детской книги. Писала и в студенческие годы. А потом был почти пятнадцатилетний перерыв. Мне кажется, стихи вернулись тогда, когда пришла зрелость. Пришли мои настоящие темы. Стихи помогли мне пережить горе потери отца. Я поняла, что это тот язык, при помощи которого я могу продолжать своё общение с ним. На настоящий момент у меня вышли три поэтические книги, есть публикации в журналах. На общественных началах руковожу творческим клубом «Чернильная роза» при Московском историко-культурном комплексе «Особняк купца Носова» в Москве.

— Легко ли быть в капиталистической России поэтом? Помогает ли пишущим творческим людям государство?

— А когда было легко быть поэтом (прозаиком, композитором, художником, артистом)? Не было таких времён и не может быть. Творческий человек всегда отражает время, и не просто отражает, а сравнивает с неким идеалом. Причём формирование этого идеала тоже входит в его задачи. А поэт отличается от художника, например, тем, что ничего, кроме собственной обнажённой души, не имеет под рукой. Нет у поэта мольберта и кисти, скрипки или виолончели. Разговор о самом главном, о смысле жизни, о добре и зле — его удел, его высшее назначение. Не потому ли так строго спрашивает судьба с настоящих поэтов, так трагичны их судьбы? И, кажется, в России особенно. В любом подлинном таланте есть дерзость вызова, есть несогласие с обывательской усреднённостью, есть риск выхода на околоземную орбиту высших смыслов. Очень страшно сорваться с этой высоты, если раз сумел на неё подняться. Поэтому генеральный страх поэта — утрата дара, тишина. Ведь никто не знает, навсегда ли она наступила, вернётся ли вдохновение.

Вопрос о государственной поддержке поставлен слишком общо. Нужно различать, кого и для чего финансирует и поддерживает сегодня государство. На мой взгляд, действительной, щедрой, действенной поддержки патриотического крыла русской культуры до сих пор нет. Есть поддержка определённых тем, например темы Великой Отечественной войны, это — да. Но не по всем направлениям культуры и духовности в целом.

— Как вы считаете: востребована ли сейчас гражданственная лирика? Можем ли мы посредством её воспитывать будущие поколения?

— Гражданская лирика очень востребована народом, неравнодушными к судьбе России людьми. На местах, часто при поддержке региональных отделений Союза писателей России, организуются прекрасные фестивали исторической и патриотической направленности, выпускаются сборники и диски, организуются выступления перед зрителями в музеях и библиотеках, перед ветеранами труда и детьми, проводятся различные соответствующие акции. Могу привести два ярких примера. Фестиваль исторической поэзии «Словенское поле» в Пскове и Изборске, отметивший в прошлом году свой десятилетний юбилей, и Международный поэтический конкурс памяти поэта и воина Игоря Григорьева и премия его имени в Петербурге. Знаю, какой труд ежегодно прилагают создатели «Словенского поля» для получения гранта и как экономят каждую копейку, чтобы уложиться, втиснуться в скромный бюджет. А ведь этот фестиваль — настоящее явление в современной литературной жизни.

— Вы занимаетесь общественной работой, являетесь участницей мероприятий, проводимых Всероссийским созидательным движением «Русский Лад». Что интересного, а главное, полезного находите в этой деятельности, требующей от вас определённой самоотдачи?

— Я тружусь в качестве члена Экспертного совета «Русского Лада» вот уже два года и могу сказать, что обрела близких по духу людей. Мне очень дорого то, с каким доверием и душевной широтой меня приняли его создатели.

А что полезного нахожу в работе «Русского Лада»? Отвечу очень коротко. Эта работа лично мне даёт абсолютную убеждённость в том, что Россия жива, что талантами она прибывает, что жива семейная память о войне, находящая выражение в творчестве, в слове. Вот и последний «Русский Лад» 2021 года стал для меня настоящим праздником творчества.

— Что бы вы считали необходимым изменить в государственной культурной политике?

— На мой взгляд, государственная культурная политика должна быть ориентирована на народ, а не на вкусы избранных представителей культуры, она должна исходить из любви и уважения к народу. И ключевое слово здесь — «уважение».

— Какие слова вы — поэтесса, работник культуры, дочь прославленного русского советского композитора-патриота, всю жизнь славившего Отечество, — могли бы в завершение нашей беседы адресовать читателям «Правды»?

— Я не считаю себя вправе обращаться с какими-то призывами. Я занимаю в этой жизни очень скромное место. Но я хочу от всего сердца пожелать читателям «Правды» крепкого здоровья, стойкого и бодрого духа, негаснущего желания жить.