Аллейки, дорожки, тропинки, побегав по солнечным полянкам, по берегам задумчивых прудов, под ёлками и берёзами старинного парка, в конце концов обязательно выведут нас к двухэтажному зданию из красного неоштукатуренного кирпича, напрочь лишённому внешнего декора и архитектурных элементов, свойственных русскому классицизму. Да, это, конечно, не дворец, а скорее дача, построенная в аскетичном, модном в начале девятнадцатого века английском стиле. Гостеприимное место, где обретали приют и вдохновение многие, очень многие поэты, художники, музыканты, и среди них великий Пушкин. Не случайно же хозяева этого имения — президент Академии художеств, первый директор Императорской публичной библиотеки Алексей Николаевич Оленин и его супруга Елизавета Марковна дали своим обширным загородным владениям романтичное название Приютино.

Здесь даже воздух, кажется, весь пронизан поэзией. В Приютине и о Приютине написаны десятки стихов. Например, вот это, сорвавшееся с кончика пера у поэта Константина Николаевича Батюшкова:

Есть дача за Невой,

Вёрст двадцать от столицы,

У Выборгской границы,

Близ Парголы крутой.

Есть дача или мыза,

Приют для добрых душ,

Где добрая Элиза

И с ней почтенный муж,

С открытою душою

И с лаской на устах,

За трапезой простою

На бархатных лугах,

Без бального наряда,

В свой маленький приют

Друзей из Петрограда

На праздник сельский ждут.

Там муж с супругой нежной

В час отдыха от дел

Под кров свой безмятежный

Муз к грациям привел.

Поэт, лентяй, счастливец

И тонкий философ,

Мечтает там Крылов

Под тению берёзы

О басенных зверях

И рвёт парнасски розы

В приютинских лесах.

И Гнедич там мечтает

О греческих богах,

Меж тем как замечает

Кипренский лица их

И кистию чудесной,

С беспечностью прелестной,

Вандиков ученик,

В один крылатый миг

Он пишет их портреты,

Которые от Леты

Спасли бы образцов…

Как вспоминал Фёдор Григорьевич Солнцев, художник-археолог, сделавший больше семисот акварелей для издания «Древности государства Российского», «гостить у Олениных, особенно на даче, было очень привольно: для каждого отводилась особая комната, давалось всё необходимое и затем объявляли: в 9 часов утра пьют чай, в 12 — завтрак, в 4 часа обед, в 6 полудничают, в 9 — вечерний чай; для этого все гости сзывались ударом в колокол; в остальное время дня и ночи каждый мог заниматься чем угодно: гулять, ездить верхом, стрелять в лесу из ружей, пистолетов и из лука, причём Алексей Николаевич показывал, как нужно натягивать тетиву…»

В гостиной оленинского дома, превращённого теперь в литературно-художественный музей, до сих пор висит акварель художника Карла Гампельна «Кавалькада на приютинской дороге». На рисунке изображены скачущие во весь опор всадники — две дамы в элегантных амазонках и сопровождающие их кавалеры, а возглавляет эту весёлую компанию любимый пёс Олениных Медорка. Немного воображения, и вместо незнакомого мужчины в сером сюртуке и с цилиндром на голове можно представить себе подгоняющего коня ударами каблуков Александра Сергеевича Пушкина — наверняка он вот так же когда-то мчался верхом по парковым дорожкам, пытаясь догнать свою любовь — дочь хозяина усадьбы Анну Оленину.

Пустое вы сердечным ты

Она, обмолвясь, заменила

И все счастливые мечты

В душе влюблённой возбудила.

Пред ней задумчиво стою,

Свести очей с неё нет силы;

И говорю ей: как вы милы!

И мыслю: как тебя люблю!

…На то он и гений, чтобы его жизнь, даже сокровенная, была под пристальным вниманием современников. Так что и о взаимоотношениях Пушкина и Анны Олениной можно многое узнать из воспоминаний друзей Александра Сергеевича, из их писем. Но лучшим свидетелем оказалась сама Анна Алексеевна. Она записала свои впечатления о поэте не как другие мемуаристы — через много лет, уже после его гибели. Нет, её записи делались, что называется, по «свежим следам», в дневнике, который она аккуратно вела долгие годы. И в этом их особая ценность.

Своим дневниковым заметкам Анна дала форму романа, говоря о себе в третьем лице. И начинается её роман так: «Однажды на балу у графини Тизенгаузен-Хитрово Анета увидела самого интересного человека своего времени, отличавшегося на литературном поприще: это был знаменитый поэт Пушкин… Он только что вернулся из десятилетней ссылки: все — мужчины и женщины — спешили оказать ему знаки внимания, которыми отмечают гениев. Одни делали это, следуя моде, другие — чтобы заполучить прелестные стихи и благодаря этому придать себе весу, третьи, наконец, — из действительного уважения к гению, но большинство — из-за благоволения к нему императора Николая, который был его цензором».

А дальше, конечно, был танец: «…она увидела, как он направился к ней. Она подала руку, отвернув голову и улыбаясь, ибо это была честь, которой все завидовали…»

У зависти же, как известно, длинные и язвительные языки. Даже друг Пушкина князь Пётр Андреевич Вяземский не преминул поязвить: «Девица Оленина довольно бойкая штучка: Пушкин называет её драгунчиком и за ней ухаживает… Мы с Пушкиным играли в кошку и мышку, то есть волочились за Зубовой-Щербатовой, сестрою покойницы Юсуповой, которая похожа на кошку, и за малюткой Олениной, которая мила и резва, как мышь». Ну никак не верит князь в серьёзность отношения Александра Сергеевича к младшей дочери владельцев Приютина: «С девицей Олениной я танцевал попурри и хвалил её кокетство: она просила написать ей что-нибудь на опахале… Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в неё влюблён, и вследствие моего попурри играл ревнивого».

И всё-таки это была не игра. Иначе не появились бы на свет пушкинские стихи, согретые пылом подлинного чувства:

Зачем твой дивный карандаш

Рисует мой арапский профиль?

Хоть ты векам его предашь,

Его освищет Мефистофель.

Рисуй Олениной черты.

В жару сердечных вдохновений,

Лишь юности и красоты

Поклонником быть должен гений.

Это стихотворное послание адресовано английскому художнику Джорджу Доу, только что закончившему серию портретов героев Отечественной войны 1812 года для «Военной галереи» Зимнего дворца. Вместе с ним и семейством Олениных Пушкин 9 мая 1828 года совершил увеселительную прогулку на пароходе из Петербурга в Кронштадт.

В тот же день родилось ещё одно стихотворение, обращённое теперь уже к самой Анне Олениной. Ведь Пушкин прекрасно понимал, что его поэтический дар волшебным образом воздействует на женские сердца.

Увы! Язык любви болтливой,

Язык неполный и простой,

Своею прозой нерадивой

Тебе докучен, ангел мой.

Но сладок уху милой девы

Честолюбивый Аполлон.

Ей милы мерные напевы,

Ей сладок рифмы гордый звон.

Тебя страшит любви признанье,

Письмо любви ты разорвёшь,

Но стихотворное посланье

С улыбкой нежною прочтёшь.

Благословен же будь отныне

Судьбою вверенный мне дар.

Доселе в жизненной пустыне,

Во мне питая сердца жар,

Мне навлекал одно гоненье,

Иль лицемерную хулу,

Иль клевету, иль заточенье,

И редко хладную хвалу.

Анна Оленина, необычайно милая, изящная девушка с золотисто-русыми локонами, считалась чуть ли не самой красивой в светских кругах Петербурга. И вдруг князь Вяземский посмел оспорить это. В стихотворении «Чёрные очи» пальму первенства по красоте он отдал фрейлине императрицы Александре Осиповне Россет. Пушкин немедленно принял поэтический вызов, ответив Вяземскому тоже в стихах:

Она мила — скажу меж нами —

Придворных витязей гроза,

И можно с южными звездами

Сравнить, особенно стихами,

Её черкесские глаза,

Она владеет ими смело,

Они горят огня живей;

Но сам признайся, то ли дело

Глаза Олениной моей!

Какой задумчивый в них гений,

И сколько детской простоты,

И сколько томных выражений,

И сколько неги и мечты!..

Потупит их с улыбкой Леля —

В них скромных граций

торжество;

Поднимет — ангел Рафаэля

Так созерцает божество.

С мызой Приютино, с Анной Олениной связана и история создания ещё одного пушкинского стихотворения, ставшего популярным романсом. Как рассказывал впоследствии автор музыки к этому романсу Михаил Иванович Глинка, он, будучи гостем семейства Олениных, давал Анне уроки музыки и пения и однажды воспроизвёл по памяти грузинскую песню, которую услышал от вернувшегося недавно с Кавказа Александра Сергеевича Грибоедова, автора комедии «Горе от ума». Мелодия Анне очень понравилась, и она с удовольствием её напевала гостям во время музыкальных вечеров. Эта печальная мелодия отозвалась в душе присутствовавшего на вечере поэта воспоминаниями об оставленном навеки полуденном береге, о тех, кого «уж нет, а те далече». И в следующее воскресенье он прикатил в Приютино с только что сочинённым стихотворением:

Не пой, красавица, при мне

Ты песен Грузии печальной:

Напоминают мне оне

Другую жизнь и берег дальный.

Увы! Напоминают мне

Твои жестокие напевы

И степь, и ночь — и при луне

Черты далёкой, бедной девы.

Я призрак милый, роковой,

Тебя увидев, забываю;

Но ты поёшь — и предо мной

Его я вновь воображаю…

Пушкин, проводя все свободные дни в Приютине, уже подумывал о женитьбе на Анне Олениной. На полях его рукописей той поры постоянно встречается её имя: по-русски, по-французски, в обратном написании — Aninelo или даже в не оставляющем сомнений в его намерениях варианте — Annete Pouchkine. И вдруг, как отрезало. Что же произошло? Отказали родители? Или она сама? И почему на страницах её дневника появилась «убийственная» характеристика Пушкина, которая никак не могла быть написана, если бы Анна его хоть чуточку любила?

«Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевала тот ум, который виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его, да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрёпанные волосы, ногти, как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава природного и принуждённого и неограниченное самолюбие — вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал русскому поэту 19-го столетия.

Говорили ещё, что он дурной сын, но в семейных делах невозможно знать; что он распутный человек, да к похвале всей молодёжи, они почти все таковы. И так всё, что Анета могла сказать после короткого знакомства, есть то, что он умён, иногда любезен, очень ревнив, несносно самолюбив и неделикатен.

Среди странностей поэта была особенная страсть к маленьким ножкам, о которых он в одной из своих поэм признавался, что они значат для него более, чем сама красота. Анета соединяла со сносной внешностью две вещи: у неё были глаза, которые порой бывали хороши, порой простоваты, но её нога была действительно очень мала, и почти никто из молодых особ высшего света не мог надеть её туфель.

Пушкин заметил это её достоинство, и его жадные глаза следовали по блестящему паркету за ножкой молодой Олениной…»

А вот ещё одна цитата из её дневника: «В то время, как в зале шли приготовления, я напомнила Сержу Голицыну его обещание рассказать мне о некоторых вещах. Поломавшись, он сказал мне, что это касается поэта. Он умолял меня не менять своего поведения, укорял маменьку за суровость, с которой она обращалась с ним, сказав, что таким средством его не образумить. Когда я ему рассказала о дерзости, с которой Штерич разговаривал со мной у графини Кутайсовой о любви Пушкина, он объявил, что тоже отчитал его, сказав, что это не его дело и что я очень хорошо ему ответила. А когда я выразила ему своё возмущение высказываниями Пушкина на мой счёт, он мне возразил: «По-вашему, он говорил: «Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой уж я слажу», — не так ли? Но ведь это при мне было, и не так сказано, но ведь я знаю, кто вам сказал и зачем. Вам сказала Варвара Дмитриевна».

Как видно, очень неплохо «потрудились» светские сплетники и сплетницы, не правда ли?

Между прочим, Анна, прекрасно владевшая искусством верховой езды, могла принять на свой счёт и посчитать чересчур дерзким и вот это стихотворение Пушкина, написанное им в Приютине:

Кобылица молодая,

Честь кавказского тавра,

Что ты мчишься, удалая?

И тебе пришла пора;

Не косись пугливым оком,

Ног на воздух не мечи,

В поле гладком и широком

Своенравно не скачи.

Погоди; тебя заставлю

Я смириться подо мной:

В мерный круг твой бег направлю

Укороченной уздой.

Кстати, полвека спустя племянник Анны Алексеевны подступал к тётушке с расспросами о былых временах. «Пушкин делал мне предложение», — с гордостью вспоминала она. «Почему же вы не вышли за него?» — поинтересовался племянник. «Он был вертопрах, не имел никакого положения в обществе и, наконец, не был богат». А в другой раз Анна Алексеевна обмолвилась, что она «не была настолько влюблена в Пушкина, чтобы идти наперекор семье».

Итак, всё встаёт на свои места — после решительного объяснения с несостоявшейся невестой и её родителями Пушкин стал, как он сам выразился в письме Вяземскому от 1 сентября 1828 года, «бесприютен», то есть не вхож в Приютино. О Боже, какая тоска жить в осеннем Петербурге. Одному, не видя любимой! Скорее на волю, в деревню — вон Прасковья Александровна Осипова в своё тверское имение Малинники его давно зовёт и никак не дозовётся!

Город пышный, город бедный,

Дух неволи, стройный вид,

Свод небес зелёно-бледный,

Скука, холод и гранит —

Всё же мне вас жаль немножко,

Потому что здесь порой

Ходит маленькая ножка,

Вьётся локон золотой.

А на следующий год Пушкин, уже посватавшийся к Наталии Гончаровой, вписал в альбом Анны Олениной вот эти пронзительные, прощальные строки:

Я вас любил: любовь ещё,

быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше

не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно,

безнадежно,

То робостью, то ревностью

томим;

Я вас любил так искренно,

так нежно,

Как дай вам Бог любимой

быть другим.